Но радость продолжалась недолго: Роза Мартин ухватилась за уже занесенную для повторного удара лодыжку и с силой вывернула ее.

Настал черед Донны кричать. Хрящ порвался, и нога полетела совсем не в том направлении. Она попыталась развернуться в нужную сторону, чтобы минимизировать ущерб, но оступилась и рухнула на пол.

Роза Мартин привстала на колени и, обхватив поломанные ребра рукой, поползла вперед. И не было на свете силы, способной ее остановить.

Донна поискала взглядом хоть какое-то оружие, но ничего не нашла.

И тут она вспомнила о кухонном ноже. Нащупала его в кармане. Только бы хватило времени, прежде чем Роза снова на нее набросится. Донна вытащила нож, сжала рукоятку, приготовилась…

Но не ударила.

Воздух в комнате раскололся от чьего-то крика. Обе замерли, уставившись на источник душераздирающего звука.

В дверном проеме стоял Бен — бледный, как призрак из фильма ужасов.

Роза Мартин опустила руку, Донна — нож.

— Бен, — сказала она, — иди сюда.

Но Бен не шелохнулся.

— Не бойся, — сказала Роза Мартин, избегая его взгляда. — Я из полиции.

— Ага, — задыхаясь, пробормотала Донна, — как будто это его успокоит.

Роза со вздохом посмотрела на нее. Донна — на нее. Сражаться им больше не хотелось. Боевой дух уступил место тупому стыду.

Роза заметила нож.

— Дай-ка эту штуку сюда.

Донна неохотно повиновалась. Роза спрятала оружие в кармане и, держась за край кровати, попыталась встать.

— Помочь?

Донне встать тоже было нелегко.

— Как-нибудь сама справлюсь.

Женщины, кряхтя от боли, поднялись. Посмотрели друг на друга.

Первой мыслью Донны было бежать, но эту мысль она быстро отогнала.

Да, она едва не пырнула офицера полиции ножом. Да, она поломала ей ребра. Но этот офицер полиции незаконно проник в дом и напал на нее. Так что, скорее всего, никакой ответственности она не понесет. И, судя по лицу Розы, та думала примерно о том же.

Донна посмотрела на Бена.

— Поставь чайник. Вот молодец.

Мальчик, все еще не решаясь хотя бы моргнуть, ушел в кухню.

— Ты меня подставила, — проворчала Роза Мартин, когда он скрылся из виду.

— Извини, но я должна была отсюда уехать. Как только я узнала, что случилось с Фэйт, я должна была бежать. Она меня предупреждала.

Роза нахмурилась.

— Как это — предупреждала?

— Сказала, что если она погибнет, ну, это… при загадочных обстоятельствах, то я должна взять Бена и бежать. Потому что он — следующий. А потом я.

Роза, похоже, готова была поверить ей, но все-таки не сразу.

— Так зачем же ты вернулась?

Донна с деланным равнодушием пожала плечами. Это ей явно не удалось.

— Забыла кой-чего.

— Что именно?

Она замялась. И эта заминка не ускользнула от внимания Розы.

— Что, я тебя спрашиваю?

Донна вздохнула. Врать не имело смысла.

— Фэйт оставила тут свою книгу. Дневник. В котором написано, кто ее преследовал, что вообще случилось… Она говорила, эта книга стоит денег, если знать, кому продавать.

— Так где же она?

Донна снова пожала плечами.

— Не знаю.

— Не нашла?

— Еще нет.

Роза Мартин улыбнулась.

— Ну, значит, будем искать вместе.

Донна понимала, что выбора нет, и потому обреченно кивнула.

И две женщины, мучимые жуткой болью, уставшие от драки, израсходовавшие друг на друга весь свой гнев, взялись за поиски.

Садовник снова вышел на свободу. Приятно быть на свободе. Нет, даже не так: на свободе быть правильно.

Он дождался, пока уйдет полицейский, и выбрался наружу. Потому что работа не ждет.

О да.

А он ждал — ждал с нетерпением.

Жертва возвращалась к нему. Осталось лишь забрать ее.

Он прошелся вдоль дороги до условленного места. На холме у парка. Под деревом. Никто с ним не заговаривал, никто не смотрел на него. Его не существовало. Равно как и Пола. Но Садовнику было наплевать — ему даже нравилось не существовать.

Он питался энергией незаметности. Энергией людей, игнорировавших его. Он был гораздо сильнее, чем они могли подумать. Он позволял им, снующим мимо, жить лишь потому, что убивать их было слишком хлопотно. Но он был наделен этой властью — властью казнить и миловать, даровать и отбирать жизнь.

Знали бы они…

Сегодня особенный день. Жертва вернется, начнется церемония. И за будущее Сада можно будет уже не беспокоиться.

Но тут его посетила другая мысль — и сердце в груди стало тяжелее. Он горько вздохнул. Все счастье, вся энергия, которой он наполнился, все это высосала из него одна-единственная мысль.

Совершать обряд жертвоприношения было негде.

Дом загубили. Вместе со всеми инструментами. Клетку… клетку тоже загубили.

Но есть ведь другое место! Он мысленно улыбнулся. Камень упал с души. Есть место еще более священное, чем то. Он никогда прежде не пытался совершать там жертвоприношения, но почему бы не попробовать сейчас? Место же идеальное.

Идеальное.

Когда подъехала машина, он все еще был погружен в раздумья. Водитель надел бейсболку и приподнял воротничок, но он все равно его узнал. Сел рядом.

Мэр выглядел недовольным. Испуганным.

Садовник ничего ему не сказал. Просто дождался, пока тронется машина, и только потом снял капюшон.

Насыщенный глинистый запах успокоил его. Заново зарядил энергией.

Он ощущал, как Мэру становится все страшнее.

Вот и хорошо.

Вот и хорошо…

Припарковавшись у входа, Фил вошел в больницу, махнул удостоверением у окошка регистратуры и спросил, где находится мальчик с полицейским караулом. На лицемерное шушуканье по поводу его одежды он решил не обращать внимания.

Поблагодарив дежурную, он проследовал по маршруту, который держал в голове, но за последним поворотом, где он ожидал увидеть Анни, его почему-то встретил Гласс.

Фил остановился. У него что-то оборвалось внутри.

— Добрый день, сэр, — сказал он как можно равнодушнее.

Гласс уже собрался было что-то ответить, но так и замер с открытым ртом.

— Что… Что это еще такое?

— Что вы имеете в виду? — с улыбкой уточнил Фил.

Гласс ткнул в него пальцем.

— Это… Твой наряд.

— Вы же сами видите, сэр, — все с тем же равнодушием в голосе сказал Фил.

— Бабочка? Офицер в моем подчинении носит галстук-бабочку?

Гласс растерянно помотал головой.

— Вы же велели мне одеваться элегантнее, сэр. По-моему, твидовый пиджак и бабочка — это весьма элегантно. Сейчас модно так одеваться. Насколько я знаю.

Гласс поджал губы, из которых, казалось, разом отхлынула кровь.

— Ты что, издеваешься надо мной?

— Отнюдь, сэр. На брифингах для прессы будет очень хорошо смотреться. Журналисты придут в восторг.

Лицо Гласса покраснело — таким неприятным оттенком обычно наливаются сердечники непосредственно перед инфарктом. «Ну, лучшего места для инфаркта и не найти», — подумал Фил. Гласс, даже не пытаюсь улыбнуться, придвинулся к нему вплотную.

— Журналисты, значит, в восторге будут, да? Нет, не будут, детектив-инспектор. Не будут. — Он понизил голос до жутковатого шепота. — Потому что ты не попадешь ни в один объектив. И я больше не поручу тебе ни единого дела в своем отделе, понял? Ты отстранен от службы. И приказ подлежит незамедлительному исполнению.

Фил почувствовал, что тоже начинает злиться. Он понимал, что лучше будет сдержаться, но понимал и то, что это невозможно. Нет, Гласс зашел слишком далеко.

— На каком основании?

Гласс наконец улыбнулся, но отнюдь не дружелюбной улыбкой.

— Я думаю, ты и сам понимаешь, на каком основании. Ослушание. Несоблюдение субординации. Профессиональная несостоятельность, халатность. Нарушение процессуальных норм. Для начала сгодится?

Фил сделал шаг навстречу. Гласс отпрянул.

— Ерунда. И вы сами это прекрасно знаете. Мне достаточно позвонить начальнику в Хелмсфорд, он меня знает. Он меня отстоит.