Самострел бьёт бесшумно. Бычок дёрнулся и повалился на бок. Его сородичи вскинули головы, оглянулись на него и, внезапно сорвавшись с места, ускакали. Я перепрыгнул через разваленную изгородь и направился к своей добыче.

Разделывая бычка, я услышал журчание и плеск; должно быть где-то неподалеку струился ручей. Завернув куски свежатины в шкуру, я взвалил тюк на плечо и пошёл на звуки.

Но это был не ручей — я вышел к речке, и довольно бурной. Большие валуны торчали из воды, и она клокотала, встречая их сопротивление.

Я соскользнул вниз по обрывистому берегу и, опустившись на колени, принялся черпать пригоршнями воду. Она была чистой и холодной. Напившись, я долго плескал воду в лицо и на голову, не в силах прервать удовольствие. Затем я сполоснул фляги, наполнил их по горлышко и заткнул пробками.

Теперь у нас было в достатке и пищи, и воды — Каттея и Кимок воспрянут духом. С флягами на боку и тюком мяса на плече, я попытался подняться наверх, но берег оказался слишком крутым, и мне пришлось искать более пологий подъём.

Пробираясь вдоль речки, я обогнул береговую кручу и обнаружил ещё одно свидетельство тому, что эти места когда-то были обитаемы. Однако увидел я не развалины каких-то жилищ — передо мной высилась площадка из массивных каменных плит, поросших мхом и травой. На ней стояло множество колонн, расположенных не рядами, а по спирали. Насколько я мог судить, на них вряд ли когда-либо покоилось перекрытие, и я не мог понять их назначения. Любопытство толкнуло меня перебраться с прибрежных валунов на платформу. Я ступил на плиту, которая находилась между двумя крайними колоннами.

Затем… Затем, чувствуя, что не владею собой, я начал медленно двигаться между колонн по кругу, виток за витком, приближаясь к центру лабиринта. И чем ближе я подходил к нему, тем острее ощущал, что меня влечёт туда нечто губительное. Я чувствовал себя жертвой какой-то злой силы, готовой поглотить меня.

Меня охватил невыносимый ужас, и я закричал, взывая о помощи всем своим существом, больше надеясь не на силу легких, а на то, что будет услышан мой мысленный зов.

И он был услышан. Я почувствовал приток силы, помогающей мне противиться почти необоримому влечению к центру каменной паутины. Я упёрся руками в колонну и, оттолкнувшись от неё, сделал шаг назад.

Так, отталкиваясь от колонн, я стал рывками двигаться обратно, ощущая всем нутром флюиды ярости, которую источал невидимый хозяин лабиринта. На какой-то миг ярость сменилась растерянностью: по-видимому, властелин каменной паутины не привык к тому, чтобы жертва сопротивлялась.

Я уже добрался до внешнего крута колонн, как вдруг увидел, что на меня надвигается чёрное облако, возникшее невесть откуда. Я снова закричал и, собрав остатки сил, попытался сделать ещё несколько шагов, но споткнулся и упал. Меня поглотила тьма — тьма небытия.

Должно быть, приступ рвоты помог мне прийти в себя. Меня выворачивало наизнанку. Кто-то помогал мне удерживаться на четвереньках. Я открыл глаза и увидел Кимока. Он подождал, пока у меня кончились спазмы, затем опустил меня на землю. Подумав с испугом, что всё ещё нахожусь среди колонн, я сел и огляделся.

Вокруг расстилалось широкое ровное поле, на котором под лучами вечернего солнца не было заметно никаких подозрительных теней. Каттея наклонилась, чтобы напоить меня из фляги. Я попытался взять флягу из её рук, но у меня не хватило сил даже на это.

Странным показалось мне выражение её лица — взгляд потухший, губы плотно сжаты. Кимок, за нею, став на колено, настороженно оглядывался по сторонам, как будто ждал нападения.

— Как скоро проявилось зло… — Каттея поддерживала мне голову, пока я пил. — Благодарение Силе, не давшей выплеснуться ему из клоаки до конца! Эта страна наполнена злом…

— Как я оказался здесь? — прошептал я.

— Попав в ловушку, ты успел позвать нас. И когда ты каким-то чудом сам выбрался из неё, правда, лишившись сознания, мы поспешили унести тебя подальше от гибельного места, опасаясь, что его дух витает не только среди колонн, но и в окрестностях. К счастью, этого можно не опасаться более. — Она подняла голову, посмотрела по сторонам и, вздохнув глубоко, сказала: — Здесь хорошо, и нам ничто не угрожает. Но в том месте ты попал в паутину зла — древнего зла. И если так неожиданно обнаружилось одно из его сосредоточий, нам не избежать других встреч с чем-нибудь подобным.

— О каком зле ты говоришь? — спросил я. — О Колдере?

Назвав это мрачное имя, я уже знал, что оно вряд ли имеет отношение к тому, с чем я столкнулся в каменном лабиринте.

— Мне не доводилось иметь дело с колдерами, и всё же я думаю, что зло, о котором я говорю, сродни им. И ещё оно… оно — сродни Силе!.. — Каттея посмотрела на меня так, будто сама испугалась своих слов.

— Но это же нелепость! — не сдержался Кимок.

— До сего дня я не посмела бы утверждать этого, — ответила она. — Но отныне уверена — это проявление не какой-то новой неизвестной силы, а почему-то обернувшееся злом проявление всё той же Силы, с которой мы соприкасались с детства. Неужели я не могу распознать того, чему меня учили, и чем я пользуюсь, даже если это до невероятности искажено и опорочено? В этом и опасность, что нас может увлечь эта тёмная сила ещё сохранившейся в ней частичкой истины. Что же произошло в этой стране? Почему благая Сила теперь используется во зло?

Мы не могли ответить ей.

Она положила ладонь на мой лоб и чуть отодвинулась, чтобы смотреть мне прямо в глаза, затем запела низким голосом, и я почувствовал, как тошнотворная боль уходит из меня, оставляя лишь память о том, что не должно больше повториться.

Наконец ко мне вернулись силы, и мы двинулись дальше. Открытое пространство поля служило защитой от любых неожиданностей. Приближалась ночь, и нам было необходимо позаботиться о каком-то укрытии. Двигаясь вдоль разрушенной изгороди, мы поднялись на пригорок, где наткнулись на развалины, поросшие травой. Частично сохранившиеся две стены образовывали угол, и мы воспользовались этим убежищем.

Мы с Кимоком насобирали камней и возвели нечто вроде третьей стенки. Каттея отправилась за хворостом, который можно было набрать поблизости. Когда она вернулась, её лицо заметно просветлело.

— Я не почувствовала ничего опасного. Скажу вам больше — здесь когда-то обитал целитель. Лечебные травы, если их посадить с любовью, не требуют за собой никакого ухода. Посмотрите, что я нашла. — Она разбросала на большом плоском камне свои находки.

— Вот это, — она коснулась резного листка, — камнеломка, она снимает жар. А это, — она показала нам стебелёк с лапчатыми листьями, — это ланглорн, он освежает мозг и чувства. А вот самая сильная из трав, благодаря ей сохранились здесь все остальные растения. Это знаменитый ильбейн — Цветок Жизни.

Об этом цветке я знал. Даже в Эсткарпе сохранился древний обычай сажать его по весне где-нибудь рядом с жильём, чтобы осенью, собрав белые цветы и связав их в пучки, повесить над входом в дом или у ворот конюшни. Существовало поверье, что они оберегают от несчастий: запах этих цветов — не важно, выдернули их с корнем или оборвали, — настолько устойчив, что может одурманить и отпугнуть любую нечисть.

Она начала раскладывать свои травки поверх хвороста, сложенного для костра. Я же, опасаясь, что белый, как молоко, дым от их воскурения сможет привлечь к нам внимание, хотел остановить её, но Кимок жестом дал мне понять, чтобы я оставил сестру в покое. Сложив этот необычный костерок, Каттея украсила его парой цветков ильбейна. Подняв стебель с оставшимися на нём цветами, она принялась ходить с ним туда и обратно вдоль сооружённой нами стенки, изредка прикасаясь к камням, и, наконец, воткнула его между ними, как флажок.

— Разожгите костёр, — попросила она. — Он не выдаст нас, напротив, будет оберегать этой ночью, отгоняя зло.

Я без труда зажёг хворост, и он сразу разгорелся. Дым костра был насыщен дурманящим запахом. А после того, как травы сгорели, мы вдыхали другой аромат — жаря на вертелах из веток кусочки свежего мяса, и вскоре я совсем избавился от ощущения, что за нами кто-то следит…