Поднявшись наверх, я тут же застегнул куртку до самого верха. День обещал быть солнечным, но осень в Страсбург уже пришла — и явно собиралась задержаться надолго. Ветер пробирал до самых костей, и укрыться здесь было негде.

Впрочем, я не собирался. Раннее утро, еще до рассвета. Верхняя смотровая площадка собора, под самым шпилем. Пожалуй, единственное время и место, где я мог остаться наедине с самим собой. Не раздавать приказы, перебирать бумаги или прирастать ухом к телефонной трубке — а просто подумать… или не думать вообще, а просто побыть в тишине, возвышаясь над городом вместе с сонными гаргульями — когтистыми чудищами, застывшими на фасаде прямо под каменным ограждением.

Пожалуй, самая подходящая компания для оказавшегося вдали от дома русского — сдержанная, суровая и не признающая местного певучего наречия… впрочем, как и любого другого. За последние дни я успел по-своему привязаться к когтистым уродцам. И иногда мне даже казалось, что это взаимно: гаргульи охраняли собор уже сотни лет, а теперь еще и приглядывали в мое отсутствие за целым городом — и за тем, что творилось по ту сторону Рейна. Конечно, они никак не реагировали на мое появление здесь, наверху.

Но зато и не лезли с советами.

— Доброго утра, князь.

Мое молчаливое уединение закончилось, не начавшись: в проеме двери, ведущей на лестницу, появилась могучая фигура Оболенского. Шагнув на крышу, он тут же запахнул расстегнутый плащ, поднял ворот и будто бы даже чуть втянул голову в плечи — но тут же расслабился. Одаренные такого ранга редко страдают от холода, да и вряд ли местный климат мог хоть чем-то удивить того, кто родился в Петербурге.

— Любуетесь? — Оболенский улыбнулся и шагнул вперед. — Думаю, приятно видеть результаты своего труда.

— Нашего труда, — отозвался я. — Без вас и эльзасских егерей я едва ли бы смог сделать хоть что-то… не говоря уже о своевременном вмешательстве его величества императора Жозефа.

Оболенский не ответил, но, судя по неровной ухмылке, остроту явно понял. В самом деле — настоящая помощь из Франции так и не пришла. Осторожный потомок Наполеона Бонапарта уже принял вассальную клятву герцогини, щедро давал обещания… однако не слишком-то спешил их выполнять. Отправил пару грузовиков с винтовками и патронами, несколько пушек с десятком снарядов на каждую и роту солдат для охраны резиденции. Среди эльзасских ополченцев начали мелькать золоченые офицерские погоны, в городе невесть откуда появилась целая стая шпиков в штатском — но на этом поддержка парижского двора пока что и закончилась.

Впрочем, я не слишком волновался: мои люди уже успели взорвать все крупные мосты через Рейн, кроме того, что вел с того берега прямо в Страсбург и круглосуточно находился под прицелом орудий панцеров. Немецкие солдаты сдались сразу после нашей с Жан-Полем лихой гонки до дворца Рогана, так что теперь освободительная армия не испытывали недостатка ни в оружии, ни в боеприпасах. У нас было достаточно времени укрепить город — и мы потратили его с пользой, превратив набережную на востоке чуть ли не в цитадель.

— Какие-нибудь вести, князь? — поинтересовался я. — В последние дни мне не хватает времени даже почитать газеты.

— Ничего нового, друг мой. — Оболенский пожал плечами. — Османы стянули войска и, фактически, уже готовы идти на Балканы и оттяпать свой кусок пирога. Нидерланды и Дания настолько упорно заявляют о своем нейтралитете, что самое время в этом усомниться… А британский монарх загадочно молчит — как и всегда.

— Действительно — ничего нового, — усмехнулся я. — У Британии сильный флот и возможность атаковать северное побережье Германии с моря… Настолько хорошая, что король Георг наверняка воспользуется ею, как только это станет выгодно. Не знаю, кого его величество Павел послал в Лондон — но они заключат союз. Сейчас или чуть позже — не имеет значения.

— Полагаю, вы правы. — В голосе Оболенского послышалось плохо скрываемое недовольство. — Будет обидно, если после всего мои коллеги при дворе Георга управятся быстрее нас… Вы собираетесь надавить на Жозефа?

— Собираюсь. — Я развел руками. — И непременно надавлю, конечно же. Но такую глыбу не так уж просто сдвинуть — во всяком случае, сейчас. Для этого нужно по меньшей мере нападение на Страсбург или появление армии Рейха на северных границах Лотарингии.

— В этом случае Жозефу придется защищать уже собственные земли, — кивнул Оболенский. — Или парижская знать сожрет его с потрохами.

— Именно. Но Каприви по каким-то причинам не спешит отправлять сюда войска. — Я развернулся и неторопливо зашагал к краю площадки. — Что уже странно само по себе. Вряд ли у герра канцлера не осталось боеспособных армейских частей в Штутгарте, Франкфурте, Кёльне или еще где-нибудь поблизости.

— Патовый расклад, — проворчал Оболенский. — Боюсь, любые уговоры тут бессильны — и если Каприви не начнет действовать, это может длиться сколько угодно.

— Что ж… Но и и мы можем извлечь из этого свою выгоду.

Я облокотился на каменное ограждение и посмотрел вниз. Город уже понемногу просыпался: на площади мелькали крохотные человеческие фигурки, неторопливо катился куда-то военный грузовик — то ли очередная подачка от Жозефа, то ли просто развозка: у дворца Рогана в это время как раз сменялся караул. Страсбург жил своей жизнью, понемногу привыкая к новым хозяевам. А моя работа здесь, похоже, закончилась…

Хоть и была сделана едва ли наполовину.

— Нам нужны новые союзники, — продолжил я. — Или хоть какие-то гарантии, что нас не ударят с юга. Полагаю, кому-то следует посетить западные кантоны Швейцарии. И, разумеется, нанести визит Папе Римскому. У Италии сейчас достаточно собственных проблем, но слово понтифика все еще много значит для всей Европы. И заручиться его поддержкой от имени герцогини определенно не будет лишним.

— Вот как? — отозвался Оболенский. — Собираетесь наведаться в Ватикан, князь?

— Нет. — Я покачал головой. — Признаться, я хотел попросить об этом вас, друг мой. Для таких дел нужен человек с богатым опытом… и постарше. Вряд ли Папа будет в восторге, если к нему заявится семнадцатилетний юнец.

— Этот юнец уже изменил политическую карту Европы. — Оболенский встал со мной рядом и тоже пристроил локти на ограждение. — И, подозреваю, еще не раз изменит. Вы куда более достойный кандидат, чем любой другой. Но, разумеется, я готов хоть завтра отправиться в путь — если пожелаете.

— Не знаю, вправе ли я требовать от вас хоть что-то. В конце концов, мои полномочия распространяются лишь на переговоры с Жозефом Бонапартом — а парижское посольство подчиняется императору Павлу… и вам, конечно же — но никак не мне.

— Его величество распорядился оказывать вам любое посильное содействие, — усмехнулся Оболенский. — Петербург далеко, но оттуда пристально следят за вашими успехами.

— Если это можно назвать успехами. — Я поправил ворот куртки. — Тайный сговор с герцогиней, освободительная армия, захват Лотарингии и Эльзаса, сомнительные беседы с Жозефом Бонапартом и как итог — бестолковое топтание на берегу Рейна… Не очень-то похоже на блестящую дипломатию.

На мгновение показалось, что одна из гаргулий внизу даже чуть повернула голову — настолько понимающе-тоскливый у нее был взгляд. Резные уродцы молчали, но наверняка сопереживали мне со всей искренностью, на которую были способны их каменные сердца. Сотни лет назад им досталась нелегкая работа отпугивать чертей от Страсбургского собора — день и ночь, без выходных или отпусков… зато у них имелись крылья, чтобы — если уж совсем прижмет или просто надоест сидеть не месте — взмыть в ночное небо и улететь, куда глаза глядят.

А у меня крыльев не было.

— Не похоже на дипломатию? Может, и так. — Оболенский негромко рассмеялся. — Когда мы в первый раз встретились, я и сам был убежден, что ваши методы немыслимы и даже зловредны. Но вы уже не раз доказали обратное. Талант, решительность, напор и умение действовать без оглядки на высшие чины — то, что порой дает куда большие плоды, чем пустые уговоры… В конце концов, именно такой человек сейчас и нужен России — здесь и сейчас. — Оболенский опустил мне на плечо тяжелую ручищу. — Дома вас считают героем, друг мой. И пусть болтуны из Государственного совета то и дело ворчат, что некоторые ваши поступки легкомысленны и опасны — император все так же доверяет вам. И все так же дозволяет принимать любые решения — полностью на ваше усмотрение.