Казалось, что эта обширная земля дремлет. Теплый ласковый ветерок напомнил ей о ее наготе и она беспокойно изогнулась, обняв себя руками. Потом она почувствовала одиночество ночи и непрерываемость одиночества. Она была одна; она стояла на вершине этой земли и никого не было видно; ничего кроме ночи и шепчущего ветра.
Внезапно она обрадовалась ночи и одиночеству. Здесь никого не было, кто мог бы угрожать ей или схватить ее грубыми, жестокими руками. Она посмотрела вперед и увидела склон, спускающийся в широкую долину; там густыми волнами рос папоротник и свет звезд отражался от какихто маленьких белых предметов, разбросанных по всей долине. Она подумала, что это большие белые цветы и эта мысль родила смутное воспоминание; она подумала о долине, о которой черные говорили со страхом. Это была долина, в которую от них сбежали молодые женщины незнакомой расы с коричневым цветом кожи, расы, которая обитала в этих краях до прихода предков бакала. Там, рассказывали люди, эти женщины превратились в белые цветы, их превратили старые боги, чтобы спасти от насильников. Ни один из местных жителей не осмеливался идти туда.
Но Ливия осмелилась пойти в эту долину. Она хотела спуститься по этим травянистым склонам, которые были как бархат под ее нежными ногами; она хотела жить там среди качающихся белых цветов, где ни один мужчина никогда бы ни пришел, чтобы положить на нее свои грубые руки. Конан сказал, что соглашения заключаются, чтобы быть нарушенными; она нарушит свое соглашение с ним. Она пойдет в долину пропавших женщин; она потеряется в одиночестве и спокойствии… как раз в тот момент, когда эти мечтательные и разрозненные мысли протекали через ее сознание, она спускалась по пологим склонам и ярусы стен, обрамляющих долину, все выше поднимались с обеих сторон.
Но спуск был таким постепенным, что когда она остановилась на дне долины, она не испытала чувства, что попала в ловушку. Со всех сторон от нее проплывали моря теней, а большие белые цветы качались и чтото шептали ей. Она пошла наугад, разводя папоротники своими маленькими руками, слушая шепот ветра в листьях, получая детское удовольствие от журчания невидимого ручья. Она двигалась будто во сне, в объятиях незнакомой нереальности. Одна и та же мысль не покидала ее: здесь она в безопасности от животной грубости мужчин. Она заплакала, но это были слезы радости. Она легла, вытянувшись, на лужайку и сжала руками мягкую траву, как будто она хотела прижать обретенное убежище к груди и держать его там вечно.
Она нарвала лепестков цветов и вплела их венком в свои золотые волосы. Их запах гармонировал со всем остальным в этой долине – сказочным, тонким, очаровательным.
Так она наконец вышла на прогалину в центре долины и увидела там большой камень, как будто высеченный человеческими руками и украшенный папоротником и гирляндами цветов. Она остановилась, разглядывая его, и тут возле нее началось движение и жизнь. Обернувшись, она увидела крадущиеся из глубоких теней фигуры стройных коричневокожих женщин, гибких, обнаженных, с цветами в черных как ночь волосах. Как видения из сна они подошли к ней, но ничего не говорили. И вдруг ужас охватил ее, когда она взглянула в их глаза. Эти глаза светились, излучали свет по сравнению со светом звезд; но это не были человеческие глаза. Их форма была человеческой, но с душами произошла странная перемена, которая отражалась в их светящихся глазах. Страх волной накатил на Ливию. Змея подняла свою наводящую ужас голову в обретенном ею Раю.
Но спастись бегством она не могла. Гибкие коричневые женщины окружили ее со всех сторон. Одна, самая прекрасная из них, молча подошла к дрожащей девушке и согнула ее своими гибкими коричневыми руками. Ее дыхание издавало тот же аромат, который исходил от белых цветов, качающихся в свете звезд. Ее губы прижались к губам Ливии в долгом жутком поцелуе. Офирка почувствовала, как холод растекается по ее венам; руки и ноги ее стали хрупкими; как белая мраморная статуя лежала она на руках своей пленительницы, неспособная пошевелиться или чтонибудь сказать.
Быстрые мягкие руки подняли ее и уложили на каменьалтарь, устланный цветами. Коричневые женщины взялись за руки, образовав кольцо, и гибко двинулись вокруг алтаря в странном темном танце. Никогда ни солнце, ни луна не видели такого танца, и большие белые звезды стали еще белее и засияли еще более ярким светом как будто его темное колдовство находило ответ в чемто космическом и стихийном.
И зазвучала тихая песнь, которая была менее человеческой, чем журчание ручья вдалеке; шелест голосов напоминал шепот цветов, качающихся под звездами. Ливия лежала в сознании, но не имея сил пошевелиться. Ей не пришло в голову усомниться в здравости своего ума. Ей не хотелось размышлять или анализировать; она была и эти странные создания, танцующие вокруг нее, были; молчаливое осознание существования и узнавания действительности кошмара овладело ею, когда она лежала, беспомощно глядя вверх на усыпанное звездами небо, откуда, как она почемуто знала с уверенностью, не данной смертным, чтото должно прийти к ней, как пришло оно когдато давно, чтобы сделать этих обнаженных коричневых женщин такими лишенными душ созданиями, какими они теперь были.
Сначала высоко над собой она увидела среди звезд черную точку, которая росла и ширилась; она приближалась к ней; она распухла до размеров летучей мыши; и все продолжала расти, хотя ее форма теперь сильно не изменялась. Она летела над ней среди звезд, камнем падая вниз, накрывая ее своими большими крыльями; она лежала в ее тени. И со всех сторон от нее пение стало громче, превратившись в победную песнь бездушной радости, приветствие богу, который пришел требовать новую жертву, свежую и розовую как цветок, покрытый росой на заре.
Теперь он висел прямо над ней и душа ее при виде его сжалась и стала холодной и маленькой. Его крылья были похожи на крылья летучей мыши, но тело и смуглое лицо, которое взирало на нее сверху не были похожи ни на что, встречающееся в море, на земле и в воздухе; она знала, что смотрит на высший ужас, на черное, космическое зло, рожденное в черных как ночь течениях, недосягаемых даже в самых диких кошмарах сумасшедшего.
Разорвав незримые узы, которые держали ее немой, она ужасно закричала. Ответом на ее крик был глубокий, угрожающий крик. Она услышала топот бежавших ног; со всех сторон возникло кружение, как от быстрых вод; белые цветы дико взметнулись и коричневые женщины исчезли. Над ней нависла большая черная тень и она увидела высокую белую фигуру с перьями, качающимися среди звезд, которая ринулась к ней.
– Конан! – крик сорвался непроизвольно с ее губ.
Со свирепым нечленораздельным воплем варвар подпрыгнул в воздух, стал хлестать вверх своим мечом, который горел в свете звезд.
Большие черные крылья поднялись и упали. Ливия, онемевшая от ужаса, увидела как Киммерийца окутала черная тень, которая висела над ним. Мужчина дышал тяжело, его ноги топтались по истоптанной земле, раздавливая в грязи белые цветы. Толчки от его разрывающих ударов отдавались эхом в ночи. Его швыряло впередназад как крысу в зубах собаки; поляна густо покрылась кровавыми пятнами, смешанными с белыми лепестками, которые лежали вразброс как ковер.
И вот, глядя на это дьявольское сражение как в кошмарном сне, девушка увидела, что это чернокрылое встрепенулось и заколебалось высоко в воздухе; послышались хлопающие удары покалеченных крыльев и чудовище оторвалось от Конана и, покачиваясь, взмыло вверх, чтобы затеряться и исчезнуть среди звезд. Его победитель стоял, пошатываясь от головокружения, держа меч на весу, широко расставив ноги, и глупо глядел вверх, изумленный победой, но готовый снова вступить в страшную битву.
Через мгновение Конан подошел к алтарю, тяжело дыша и капая кровью на каждом шагу. Его массивная грудная клетка вздымалась, блестя от пота. Кровь струилась по его рукам из шеи и плеч. Когда он дотронулся до девушки, колдовство разрушилось, она вскочила и соскользнула с алтаря, отпрянув от его руки. Он прислонился к камню, глядя вниз на нее, съежившуюся у его ног.
