— Так Дион считает, что все это делается лишь для того, чтобы возвести его на трон?

— Да. Этот жирный дурак утверждает, что трон принадлежит ему, поскольку его кровь содержит некоторую примесь крови королевского дома. Конан совершил ошибку, за которую поплатится головой, когда не удалил со двора всех, кто хоть в какойто мере признавался в родстве с прежней династией. А Больмано рассчитывает на то, что в его карманы вновь посыпется щедрый дождь золотых монет, как это было при старом режиме. Громель ненавидит Паллантида, командира Черных Драконов, и жаждет командовать всеми вооруженными силами Аквилонии. Эту цель он преследует с упорством, типичным для боссонца. Ринальдо — единственный из них, кто начисто лишен личных амбиций. Он видит в Конане лишь узколобого дикаря, который явился в цивилизованный мир, чтобы грабить всех подряд, и идеализирует прежнего короля, убитого Конаном. Ринальдо помнит только то, что тот изредка поощрял искусства, и совершенно забывает обо всей несправедливости и бестолковости его правления, — и он делает все для того, чтобы народ забыл об этом тоже. Уже везде вокруг открыто поют написанные им хвалебные гимны Нумедидесу, в которых до небес превозносится старый мошенник и изливается хула на «дикаря с черным сердцем, восставшего из мрачных глубин Преисподней». Конан на это не обращает внимания, но народ ропщет.

— А почему Ринальдо так ненавидит Конана?

— Поэты всегда ненавидят тех, кто стоит у власти. Они бегут от действительности в свои мечты о прошлом или о будущем. Ринальдо — типичный фанатикидеалист. Он верит, что ему судьбой предназначено свергнуть тирана и освободить народ. А что касается меня — еще пару месяцев назад я и не помышлял о троне, собираясь провести остаток своей жизни в изгнании, но ведь аппетит приходит во время еды. Конан умрет, на трон взойдет Дион. Затем и он умрет. А следом за ним один за другим расстанутся с жизнью все те, кто стоит у меня на пути: от огня, или от стали, или испив отравленного вина, которое горазд готовить мой верный раб. Аскаланте, король Аквилонии! Звучит неплохо, не правда ли?

Стигиец пожал широкими плечами.

— Что мне до ваших планов и амбиций? — сказал он вдруг с нескрываемой горечью. — Мои друзья и соперники несказанно удивились бы, если бы увидели, как низко я пал. Они просто не поверили бы, что ТотАмон может рабски служить простому смертному.

— Ты всю жизнь занимаешься магией и колдовством, — невозмутимо произнес Аскаланте, — я же во всем полагаюсь на меч и свой собственный разум.

— Что значат меч и человеческий разум перед мудростью Тьмы? — пробурчал стигиец. Его черные глаза угрожающе сверкнули, под ними пролегли темные тени. — Не потеряй я кольцо, наши роли сейчас, быть может, поменялись бы…

— Пора, видимо, напомнить, — спокойно ответил Аскаланте, — что на спине у тебя еще не зарубцевались шрамы от моего кнута и, судя по всему, к ним вотвот добавятся свежие.

— Ты так в этом уверен? — Глаза стигийца вспыхнули на миг демонской ненавистью. — Однако мне, может, посчастливится найти кольцо вновь, и тогда, клянусь змеиной западней Сета, я рассчитаюсь с тобой за все…

Аквилонец, зарычав от гнева, вложил в удар все силы. ТотАмон пошатнулся, на его разбитых губах выступила кровь.

— Теперь ты придержишь язык за зубами, собака! — пробурчал Аскаланте. — Берегись! Не забывай, что я знаю твою мрачную тайну. Поднимись на крышу и крикни во всеуслышание, что Аскаланте в городе, что он собирается свергнуть короля Конана, — если, конечно, отважишься на это!

— Я не отважусь на это, — тихо сказал стигиец и вытер кровь с губ.

— Да, ты не отважишься, — усмехнулся Аскаланте высокомерно, — Потому что, стоит мне испустить дух, некий отшельник в южной пустыне узнает об этом и сломает печать на свитке. И как только он познакомится с содержанием этого свитка, вся Стигия поднимется на ноги. Куда ты тогда денешься, ТотАмон?

Раб вздрогнул, и его темное лицо стало пепельносерым.

— Достаточно! — Аскаланте сменил тон. — У меня есть для тебя работа. Я не доверяю Диону. Только что я приказал ему отправиться в свое поместье и сидеть там до тех пор, пока здесь все не закончится. Этот жирный дурак не сможет скрыть от короля своей нервозности и, того и гляди, всех нас погубит. Скачи следом. Если не догонишь его по дороге, отправляйся в поместье и оставайся с ним до тех пор, пока не получишь уведомление, что опасность миновала. Не спускай с него глаз, он ничего не соображает от страха и может сотворить что угодно — даже побежать к Конану и выложить ему все, что о нас знает, лишь бы спасти свою драгоценную шкуру. Ступай!

Раб поклонился, скрывая ненависть в глубоко запавших глазах, и вышел. Аскаланте с облегчением откинулся на подушки и потянулся за кубком. Над верхушками городских башен, усыпанными драгоценными камнями, поднималось солнце.

В огромном зале с полированными деревянными панелями на стенах, толстыми мягкими коврами на полу из слоновой кости и высоким потолком, покрытым изумительной красоты лепкой, за столом из той же слоновой кости, инкрустированной золотом, сидел молодой мужчина, чьи широкие плечи и загорелая кожа резко контрастировали с окружавшей его роскошью. Человек, подобный ему, смотрелся бы гораздо естественнее на фоне суровых горных вершин или в насквозь продуваемой ветром степи. В каждом его движении чувствовалась огромная физическая сила. Если он сидел неподвижно, то это была неподвижность бронзовой статуи, если начинал двигаться, то с фацией дикой кошки.

Его одежда была сшита из драгоценных тканей, но отличалась простотой покроя и полным отсутствием мишуры. Он, судя по всему, не признавал колец и прочих украшений, лишь в волосах поблескивал простой серебряный обруч, удерживавший надо лбом слегка подстриженную черную гриву.

Он положил золотое стило, которым чтото писал на специальной дощечке, лежавшей перед ним, оперся подбородком на огромный кулак и с завистью посмотрел на человека, возившегося со своими доспехами рядом с ним. Тот зашнуровывал позолоченные латы на боку, стягивая их как можно туже, и рассеянно насвистывал веселенькую мелодию — не совсем обычное поведение придворного перед лицом короля.

— Просперо, — сказал мужчина за столом, — эти проклятые дела меня замучили. Я устал так, как не уставал даже тогда, когда с утра до вечера махал мечом на поле боя.

— Привыкай, от этого теперь не уйдешь, — ответил черноглазый пуантенец. — Ты — король, и это часть твоих повседневных занятий.

— Если бы ты знал, как мне хочется поехать с тобою в Немедию, — зависть Конана на глазах возрастала. — Мне кажется, что я уже целую вечность безвылазно торчу в этом дворце и прошли целые десятки лет с тех пор, как я в последний раз садился на коня. Но Публиус твердит, что дела государственные требуют моего присутствия в городе. Ты знаешь, когда я возложил себе на голову корону Нумедидеса, то думал, что достиг предела желаний. Но оказалось, что захватить трон — одно, и совершенно другое — управлять королевством. Было время, когда я считал, что любые вопросы легко разрешаются мечом, сейчас мне начинает казаться, что меч — вообще не помощник в государственной политике. Когда я сверг Нумедидеса, все считали меня освободителем. А посмотри, что происходит сейчас? Они установили статую старого негодяя в храме Митры, бросаются перед нею ниц, молятся ему, как святому, принявшему мученическую смерть от рук варвара. Когда я из боя в бой вел войска королевства к победе, они великодушно забывали, что я чужак, но вот теперь никак не могут простить мне этого недостатка. Теперь они курят благовония и жгут свечи перед статуей Нумедидеса — все: и те, кто лишь чудом избежал лап его палачей, и те, кто потерял сыновей, замученных ими в подземельях, и даже те, чьих жен или дочерей этот дряхлый распутник забрал в свой гарем. Ах, глупцы!