Голос Ольмека перешел в нежный шепот, и в глазах засияла такая радость, точно он видел эту сцену перед собой и она доставляла ему неслыханное наслаждение.

— Ах, мы поддерживали в нем жизнь, так что он мечтал о смерти, как о любимой жене. А потом взяли еще одного живого из камеры пыток и бросили в подземелье — пусть де крысы обгладывают его кости. Но он умудрился сбежать из своей темницы в подземные коридоры. Без сомнения, он сгинул там, поскольку единственный выход оттуда ведет в Техултли, и оттуда с тех пор никто не выходил. Даже костей его не нашли, и поэтому самые темные и суеверные в нашем народе утверждают, что дух его все еще блуждает в подземельях, завывая среди скелетов. Люди Толькемека были вырезаны двенадцать лет тому назад, но продолжается и все более яростной становится война между Техултли и Ксоталаном, и кончится лишь тогда, когда падут последний мужчина и последняя женщина.

Полвека назад украл Техултли жену Ксоталана. Полвека длится вражда. Я появился на свет в самый разгар войны, как и все прочие в этом зале, не считая Таскелы. И, думаю, умрем раньше, чем она закончиться.

Мы погибающий народ — как и те несчастные жители Ксухотла. Когда началась война, нас были сотни с каждой стороны. А теперь весь народ Техултли перед тобой — кроме тех, что стерегут ворота. Сорок человек — вот и весь клан. Сколько ксоталанцев, мы не знаем. Вряд ли намного больше. За последние пятнадцать лет у нас не родилось ни одного ребенка, у наших врагов тоже.

Мы погибаем, но, прежде чем исчезнуть окончательно, зарежем столько ксоталанцев, сколько дозволят боги.

И долго еще рассказывал Ольмек с безумно блестящими глазами об этой ужасной войне, что велась в тихих комнатах и мрачных залах при свете зеленых кристаллов на плитах, пылавших адским огнем, которые время от времени становились еще краснее. Целое поколение погибло в этих лужах крови. Давно был мертв Ксоталан, зарубленный в жестокой битве на лестнице из слоновой кости. И Техултли не было в живых — разъяренные ксоталанцы поймали его и сняли с него кожу.

Без всякого волнения повествовал Ольмек о страшных сражениях в черных коридорах, о засадах на винтовых лестницах, о чудовищной резне. Все более яркий красный огонь разгорался в его темных бездонных глазах, когда он рассказывал о людях, с которых живьем снимали кожу, о разрубленных и разорванных на части, о пленниках, жутко воющих в камерах пыток. И так было это отвратительно, что даже видавшему виды варварукиммерийцу стало тошно. Неудивительно, что Техотл трясся от страха, что враги его поймают! Но всетаки решился на вылазку — значит, ненависть в них сильнее страха.

А Ольмек продолжал рассказ о делах страшных и таинственных, о чарах и заклинаниях, похищенных в черной бездне катакомб, о необыкновенных существах, вызванных врагами из темноты для ужасного союза. Здесь у ксоталанцев было преимущество — именно под их владениями покоились останки самых могущественных чародеев древнего Ксухотла и вместе с ними — их бессмертные секреты.

Валерия слушала все это, и ее охватывал ужас. Вражда стала той руководящей и направляющей силой, которая неустанно толкала народ Ксухотла к окончательной гибели. Вражда была смыслом всей их жизни. Во вражде приходили они на свет, а, покидая его, верили, что она будет продолжаться и после их смерти. Они оставляли свою крепость и пробирались в Залы Молчания только для того, чтобы убивать и быть убитыми. Иногда они возвращались из похода, ведя обезумевших пленников или принося кровавые трофеи победителей. Иногда не возвращались вовсе, и тогда вражеские руки перебрасывали их рассеченные тела через бронзовые ворота.

Жуткую, неестественную, чудовищную жизнь вели эти люди, отрезанные от остального мира, заключенные в одну клетку, словно крысы, только и годные для того, чтобы нападать, калечить и убивать.

Во время речи Ольмека Валерия постоянно чувствовала на себе неотступный взгляд Таскелы. Казалось, она не слышит бородатого гиганта. Все эти победы и поражения ее словно бы и не касались, и это казалось Валерии еще более страшным, чем неприкрытая жестокость Ольмека.

— И мы не можем покинуть город, — говорил Ольмек. — Вот уже пятьдесят лет никто не покидал его, кроме… — он снова оборвал себя, и через минуту продолжил:

— Даже если бы и не было никаких драконов, мы, рожденные и выросшие в городе, не осмелимся его оставить. Никогда не было ноги нашей за стенами. Мы не привыкли к открытому пространству и солнечному свету. Нет — в Ксухотле мы родились, здесь и умрем!

— Ну что ж, — сказал Конан. — С вашего позволения, мы лучше поиграем в жмурки с драконами. Ваша война нас не касается. Когда вы покажете нам дорогу к западным воротам, мы отправимся в путь.

Таскела стиснула кулаки и начала чтото говорить, но Ольмек прервал ее:

— Приближается ночь. Если вы окажетесь на равнине ночью, то наверняка попадете в лапы драконов.

— Мы уже шли по равнине ночью и даже спали на вольном воздухе, но никого не встретили — заметил Конан.

Таскела мрачно улыбнулась:

— Вы не посмеете покинуть Ксухотл!

Конан посмотрел на нее с инстинктивной неприязнью: уж очень ему не понравилось внимание княгини к Валерии.

— Думаю, что посмеют, — сказал Ольмек. — Но, Конан и Валерия, вас же послали сами боги, чтобы последняя победа была за Техултли! Война — ваше ремесло, так почему вам не сражаться на нашей стороне? Богатств у нас накоплено сверх меры — драгоценные камни в Ксухотле такое же обычное дело, как булыжники в других городах. Некоторые привезены еще древними, а огненные кристаллы добыты в восточных горах. Поможете нам одолеть ксоталанцев — и берите, сколько унесете!

— А вы поможете нам уничтожить драконов? — спросила Валерия. — тридцать воинов с луками и отравленными стрелами сумеют истребить всех гадов в лесу.

— Да! — не задумываясь согласился Ольмек. — Мы, правда, за годы рукопашных боев разучились стрелять из лука, но можем возродить это искусство.

— Что ты на это скажешь? — обратилась Валерия к Конану.

— Мы бродим без гроша за душой, — ухмыльнулся киммериец. — А по мне — что ксоталанцев резать, что кого другого…

— Так вы согласны? — вскричал Ольмек, а Техотл от радости захлопал в ладоши.

— Идет. А теперь не будете ли вы любезны показать нам комнаты, подходящие для отдыха, чтобы утром со свежими силами приняться за убийства?

Ольмек согласно кивнул и сделал знак рукой. Техотл и одна из женщин повели наемников по коридору, который начинался по левую сторону от яшмового постамента. Валерия оглянулась и увидела, что Ольмек со своего трона провожает ее долгим и странным взглядом. Таскела шептала чтото своей угрюмой служанке, Ясале, которая приблизила ухо к самым губам княгини.

Коридор был неширокий, но длинный. В конце концов женщина остановилась, открыла дверь и жестом пригласила Валерию в ее комнату.

— Постойте! — заворчал Конан. — А я где буду спать?

Техотл указал на комнату с другой стороны коридора, на одну дверь дальше. Конан некоторое время колебался, собираясь, видимо, чтото сказать

— но Валерия опередила его: злорадно улыбнувшись, она захлопнула дверь у него перед носом. Он пробормотал чтото неодобрительное о прекрасной половине рода человеческого и пошел за Техотлом.

В разукрашенной комнате он огляделся и посмотрел вверх. Некоторые из светильников в потолке были так велики, что, если вышибить из них стекла, туда мог пролезть человек. Правда, только худенький.

— Почему же ксоталанцы не пройдут по крыше и не разобьют этих стекол?

— Разбить их невозможно, — ответил Техотл. — Кроме того, не такто легко забраться на крышу. Там сплошные купола, башни и крутые скаты.

И, не дожидаясь дальнейших вопросов, объяснил Конану устройство «крепости» Техултли. Как и во всем городе, здесь было четыре этажа. Каждый имел свое название, словно улицы в обычном городе: этажи Орла, Обезьяны, Тигра и Змеи.

— Кто такая Таскела? — спросил Конан. — супруга Ольмека?

Техотл задрожал и испуганно огляделся.