— Короточек, ты откуда здесь взялся?

— А ты се думал? Ты се думал? — Короток не замечал, как по его щекам бегут горячие злые слезы, — Сто я тебя бросу сто ли?

Вершок не нашелся, что ответить на странное обвинение и просто обнял Мышонка. Следом приблизился Акима, свой арбалет он небрежно нес на плече:

— А правда, Короток, — как всегда пережитой страх он прятал за показной бравадой, — Ты ведь, считай, и меня спас. Этот ухарь скорее всего нас обоих по очереди зарезал бы. Ты как оказался здесь?

— А се я? Я все сделал как Вася сказал, — Мышонок насупился.

— Да, ладно. Ты чего? Я ж тебя не обвиняю, вот, дурашка, — Аким тоже его обнял, — Пошли вниз, вон ребята нас уже ждут.

Они спустились и подошли к остальным, и там уже все стали обниматься, кричали, смеялись, радуясь, что все выжили. А больше всех внимания досталось Мышонку, хотя он и нанес в бою единственный удар, никто не стал бы оспаривать, что этот его удар был самым важным.

— Я нес камень, как Вася мне и сказал, двадцать минут, — рассказывал он, — Потом увидел хоросэе место для привала. Там дазэ дупло было. Я полозыл камень в дупло, и посол обратно.

— Ну, мышонок. Ну герой! — его хвалили наперебой, — А как же ты наверх залез незаметно?

— Осень просто. По Версковым следам.

— Ну, ты, молодец, — нахваливал его Акима, — Прям Коперфильд — Гудини. А я думал конец нам с Вершком. Зато теперь, брат, наступает твой главный мародерский праздник. Пятьдесят тел, да с конями!

— Кстати о телах. Там не все мертвы и без сознания, — предостерег Вася, — А кто-то вообще может мертвым только прикидываться. Пойдем все вместе. И ухо в остро.

Вася оказался прав. В живых осталось аж семнадцать человек. Правда, у некоторых были такие тяжелые раны, что уже и заморозку делать бессмысленно. Но делали все-равно, хотя бы как обезболивающее. А вот оказывать сопротивление собирался только один. Акимин болт пробил ему ногу навылет, он потерял немало крови, но держался, поджидал их, сидя в снегу, сжимая нож, с выражением угрюмой решимости.

— Эй, не дури, — грозно окрикнул его Вася, — Хотели бы тебя добить, твой нож тебе бы не помог.

Раненый отдал нож и позволил Акиму сделать себе перевязку и наложить на ногу заморозку. Ребята посовещались что делать с остальными выжившими, и решили, что первую помощь все-таки оказать надо, но не более того, не выхаживать же их. Кому повезет, тот выживет. Они соорудили для них из палок и шкур навес. Натаскали дров, подтащили провизии, развели костер и на огонь поставили котел со снегом. Получилось подобие стоянки.

Бобры привели двух лошадей, тех что тащились в конце колонны, впряженные в примитивные волокуши. Они так и топтались там, где их оставили в начале боя. Парни думали, что там продовольствие, а оказалось, лошади тащили двух мертвецов. Тот раненый, что встречал их с ножом, по-прежнему оставался в сознании и с недоумением следил за их хлопотами. Наконец он не выдержал:

— Почему помогаете? — спросил он, — Мы бы никого в живых не оставили.

— Я знаю, — невозмутимо ответил ему Вася, — Но, думаю, если ты сам до сих пор не понял, то и объяснять бесполезно.

Раненый настаивать не стал:

— А лихо вы нас переиграли. Вдесятером против полусотни, да еще без потерь. Лихо!

— Ну, вообще-то вы сами подставились. Слишком понадеялись на нифрил, — думали, что про маяк мы не знаем. Проявили чрезмерную самонадеянность, — разведку вперед не выслали, походный строй сильно растянули, передовой отряд оставили без стрелкового прикрытия. Сунулись в незнакомую местность без подготовки, — Вася развел руки в стороны, мол чего тут еще объяснять, — Уверен, что снег вы раньше в глаза не видали. Те двое мертвецов, что вы с собой тащили, не иначе получили обморожение, а вы не знали, как им помочь, и просто наложили на них заморозку.

— Верно говоришь, — раненый не стал отрицать очевидное, — Мы потом уж сообразили, а поначалу это даже смешным показалось, — наложить заморозку на обмороженных…

— Ладно, теперь о деле. Выживших мы не обыскивали. Думаю, нифрил у них в карманах найдется, будет, чем раны подморозить. Насчет обморожений ты уже и сам понял, лучше растереть снегом, — Вася увидел в его глазах недоверие, — Я не шучу, растереть снегом и закутать в теплое. Кое-что из оружия мы вам оставили, но луки все забрали, уж не обессудь. Если захочешь здесь задержаться и помочь товарищам, сделай к навесу стенки хоть из того же снега. Дров мы сколько-то натаскали, но их хватит ненадолго. Имей ввиду, им еще долго неподвижно лежать, если будут не в тепле, они не выживут. Лошадей ваших мы тоже оставили. Ну, все, бывай.

Они уже отошли довольно далеко, когда Вася вдруг вспомнил:

— Эх, про снегоступы ему не сказал.

— Перебьется, — Акима решительно пресек этот порыв человеколюбия, — Нечего ему по нашим землям на снегоступах шастать.

— Принимается, — согласился Вася, и больше уже об этом не вспоминал.

Глава 35. Безупречный труд старшего секретаря.

Старший секретарь головного офиса объединенной зерновой компании — фигура значимая и по-своему могущественная. И не только в глазах обширного штата своих подчиненных. Даже сильные мира сего пытаются его задобрить, стараются ему понравиться; с ним приветливы и обходительны, ибо он тот, кто может посодействовать, а может и воспрепятствовать. Ибо он тот, кто докладывает Самому!

Людское мнение наделяет его этой значимостью, и это, пожалуй, даже льстит самолюбию, однако не мешает старшему секретарю отдавать себе отчет в том, что на деле он лишь пашет как каторжный, и как каторжный имеет много обязанностей и почти совсем не имеет прав. А пуще прочего он не имеет права на ошибку.

Ему приходится удерживать в памяти сотни малых дел и десятки крупных. Он вынужден быть беспощадным к писарям и счетоводам, которые своей ленью и необязательностью всеми силами стремятся свети его в могилу. А получив очередную заслуженную выволочку, косят ему в спину взглядами, полными зависти и злобы, не понимая, не желая понимать, как тяжел его труд и велика ответственность.

Он приходит на работу раньше других, потому что не может позволить себе ни единой минуты утраченного впустую времени. Под его строгим приглядом за рабочие столы рассаживаются его подчиненные, ряд за рядом как в школьном классе, в огромном школьном классе.

Старший секретарь привычно заглядывает за портьеру, — приемную залу начинают заполнять посетители, некоторые из них приходят едва ли не раньше его. Они устраиваются поудобней на кожаных диванах, приготавливаясь ждать, всем своим видом показывая, что ждать они будут столько, сколько понадобится, до тех пор, пока Сам их не примет. Старший секретарь знает, разумеется, кто будет принят совершенно точно, а кто из них прождет напрасно… ну или почти знает. Если у Самого останется время, если он будет в добром расположении духа, может какой-то из мелких сошек и повезет. Но от старшего секретаря это не зависит совершенно. Сам решает все сам, что бы они там себе не надумали.

Посетители все прибывают, скоро на диванах не останется свободных мест, и прибывшие последними будут толпится стоя. Взгляд старшего секретаря выхватывает грузную фигуру представителя гильдии парфюмеров. Ему назначено первым. Секретарь приглашающе машет ручкой, и тот довольно резво для человека с такой комплекцией устремляется в заветный проем. Сопроводив парфюмера в директорский кабинет, как только за ним закрывается дверь, он разворачивается к секретарям и разражается приказами:

— Контракт с гильдией парфюмеров мне, последнюю отгрузочную накладную и выписку о поступлении платежей, — он знает, какие документы от него могут затребовать, и он должен быть готов.

Однако парфюмер пробыл недолго. Он выпорхнул из директорского кабинета, рот растянут в улыбке, влажные губы что-то шепчут, скорее всего — подсчеты предстоящих прибылей. Старший секретарь провожает первого посетителя и тут же выцеливает следующего: представитель администрации по вопросам аренды зданий. Человек важный!