Тенгиз потихоньку крутит стартер. Валя отворачивается от него к окну, нашаривает в кармане куртки упаковку с таблетками, предусмотрительно переложенную туда из сумочки, выдавливает одну из них в ладонь. Как бы так изловчиться, чтобы Тенгиз не увидел? Почему-то Вале очень не хочется посвящать его в свои, женские проблемы. Она дожидается, пока его внимание занято стрелкой на светофоре при повороте на шоссе, и воровским движением сует таблетку в рот. Затем запивает ее остатками кофе из стаканчика. Кажется, Тенгиз ничего не заметил — его руки спокойно лежат на руле, ноздри слегка подрагивают, глаза смотрят в даль. Машина, рассекая ночь, скользит по Ленинскому проспекту к Октябрьской площади.

У Тенгиза была своя, отдельная однокомнатная квартира неподалеку от Первой градской больницы. Обставить он ее еще не успел, только отремонтировал, поэтому в комнате из мебели стояла лишь низенькая двуспальная тахта и модная, навороченная тумба для аудиоаппаратуры. Кухня тоже была пуста, не считая дорогой импортной плиты, холодильника марки «Сименс» и крошечного складного столика с парой табуреток.

Зато ванная оказалась потрясающей: от пола до потолка отделанная разноцветной плиткой, сияющая зеркалами и никелированными смесителями. На широком бортике ослепительно-белой джакузи громоздилась целая коллекция шампуней, гелей и одеколонов.

Валя, как вошла в этот рай, так долго не могла опомниться от восторга, стояла, в буквальном смысле слова, разинув рот. Потом перенюхала все флакончики и пузырьки, разделась и залезла в воду.

Какое наслаждение было плескаться в душистой, пахнущей сиренью пене в свое удовольствие, не опасаясь забрызгать пол или превысить лимит времени, отведенный Евгенией Гавриловной для соблюдения личной гигиены.

Валя от души накупалась, затем накинула на блестящее, розовое тело просторный махровый халат, висевший на крючке, и, распустив косу, вышла в коридор.

Тенгиз ждал у самой двери, весь вид его выражал крайнее нетерпение. При взгляде на Валю, лицо которой было сплошь в радужных, бисерных каплях недавнего душа, глаза его зажглись восхищением.

— Ты — моя королева. Проси, чего хочешь. Хочешь, колечко куплю, с бриллиантом? — голос его звучал с заметным придыханием.

— Хочу, — засмеялась Валя, протягивая ему руки, — а еще сережки.

— Будут и сережки. — Тенгиз легко подхватил ее, принес в комнату, положил на тахту, осторожно раскрыл халат.

Валя лежала перед ним обнаженная и отчего-то не чувствовала стыда. Лишь немного пересохло в горле, а в остальном она была совершенно спокойна.

— Какое у тебя тело! — с восторгом проговорил Тенгиз. — А грудь какая!

— Тебе нравится? — Валя улыбнулась, глядя на него с обожанием. — Правда?

— Правда, Аллахом клянусь. Красивей тебя никого не встречал. Так бы и смотрел, не отрываясь. — Он с видимым сожалением погасил верхний свет, оставив включенным лишь прикроватное бра, и принялся раздеваться.

В полутьме Валя отчетливо видела его литой, гибкий торс, плечи, такие же смугло-бронзовые, как и лицо, плоско втянутый живот, крепкие, поджарые ягодицы.

— Тенгиз! — шепотом позвала Валя.

— Что, милая?

— Я хотела тебе сразу сказать, но не успела. Я… у меня… в общем… это в первый раз.

— Понимаю. Не волнуйся. — Он уже был рядом, лег бок о бок с ней, ласково поглаживая ее тело, покрывая его легкими, быстрыми поцелуями.

Валя вновь ощутила ноющую тяжесть в животе и поняла, что это желание. Оно было таким сильным и острым, что она невольно застонала и крепко прижала к себе Тенгиза. Он поцеловал ее в губы. Затем, приподнявшись над постелью, медленно развел в стороны Валины колени. Она опустила ресницы.

— Не бойся. Тебе не будет больно. Разве только чуть-чуть, капельку. Зато потом… — Тенгиз не договорил, вновь, с еще большей силой, притискиваясь, прижимаясь к Валиному телу, давя ей на грудь своей тяжестью. И она, повинуясь порыву первой своей страсти, покорно и доверчиво раскрылась ему навстречу, полная через край нежностью, любовью и смятением…

Боли она и правда не почувствовала, вернее, не успела ее испугаться — лишь коротко, приглушенно вскрикнула, встрепенулась в тесных объятиях Тенгиза. Он тотчас накрыл ее губы своими, ласково погладил по голове:

— Тихо, тихо. Все.

И Вале стало хорошо, легко. Ей показалось, что она вдруг, внезапно, обрела способность летать и парит высоко над землей, а вместо крыльев у нее — руки Тенгиза. Они держат ее крепко-крепко, не дают упасть, с ними надежно и вовсе не страшно ощущение высоты…

В эти мгновения Валя поняла Верку. Вот почему ей так нравилось быть с мужчинами — это, действительно, здорово, от этого натурально крышу сносит. Того и гляди, закричишь в голос от восторга. Они с Тенгизом теперь и дышали вместе, шумно, судорожно, часто: его вдох — одновременно и ее, ее выдох — одновременно и его — будто бы стали одним существом, слились воедино…

Потом они, так же одновременно стиснули друг друга до сладкой боли, проглотили последний, самый страстный стон и затихли в блаженном изнеможении…

— Вот теперь ты по-настоящему взрослая, Валя-Валентина, — тихо проговорил Тенгиз, поглаживая Валю по плечу.

Лица его она в темноте не видела, но слышала по голосу, что он улыбается.

— Ты меня любишь, Тенгизик?

— Люблю. Очень сильно люблю.

— Сильнее, чем всех других? — Валя уютно устроила голову у него на груди. Черные, курчавые волосы Тенгиза приятно щекотали ей щеку.

— Кто тебе сказал о других? — с лукавством произнес он.

— Да уж сказали. — Валя шутливо толкнула его кулачком в бок. — Запомни, я не такая, как они. Не вздумай меня разлюбить! Понял?

— А то что? Зарежешь от ревности? — засмеялся Тенгиз.

— Не зарежу, — дрогнувшим голосом проговорила Валя, — а только… только… никогда не прощу. Так вот и знай — никогда! — Она даже голову подняла, села на постели.

— Какая горячая! — Тенгиз ласково привлек ее к себе, силой заставил лечь обратно. — Зачем это я вдруг тебя разлюблю? Мне с тобой хорошо. Завтра ведь у тебя выходной, верно? Ну вот, мы можем весь день быть вместе. Я институт пропущу.

— А можно? — с опаской спросила Валя, снова зарываясь лицом в густую темную поросль на его груди.

— Нельзя. — Тенгиз хитро улыбнулся. — Но если очень хочется… — Он легонько пощекотал Валю за подбородок и горделиво произнес: — Отец такие бабки за меня платит, что переживут.

Валю неприятно резанули его слова. Надо же — отец платит! Тоже папенькин сынок нашелся, еще и хвастает этим. Молчал бы, стыда ради, а он болтает, будто другим и гордиться нечем. Однако она ничего не сказала, продолжая лежать рядом с Тенгизом, тесно приникнув к нему всем телом.

Он по-своему истолковал паузу в их разговоре: затормошил Валю, снова стал целовать. Миг — и в ней также зажглась ответная страсть.

«Да будь его отец хоть китайский император, — подумала она остатками гаснущего, задурманенного сознания, — какая мне разница. Люблю его, и точка».

— Так я и знала. — Евгения Гавриловна уперла руки в боки и стояла перед Валей на ковре, всей своей позой выражая высшую степень неодобрения. — Так и знала. Двух месяцев не прошло, а она уже шляться начала. Где была, я спрашиваю? Почему ночевать не явилась?

— Ведь сто раз уже вам сказала, к подруге ходила, — как заведенная бубнила Валя, сидя на диване и изо всех сил стараясь не клевать носом. Глаза у нее слипались, все тело ломило, будто она пробежала лыжную дистанцию. Хотелось одного — немедленно принять горизонтальное положение и спать. Спать до завтрашнего утра, до самого ухода на работу.

Но где там спать! Тетка, едва она переступила порог, накинулась, точно цербер: где, что да с кем? И никак не отвязаться от нее, не отцепиться ни за какие коврижки. И спрятаться негде, комната-то одна — разве что в туалете.

Так Валя и поступила — улучила секундочку, дождалась, пока Евгения Гавриловна наберет воздуху побольше в легкие, чтобы продолжить свою ругань, и слиняла восвояси. Захлопнула дверь туалета, задвижку заперла, опустила крышку унитаза и села, как в кресло. Села, глаза закрыла и задумалась.