Что поделать, Нина, несмотря на свои тридцать восемь, была наивна и оптимистична, хоть жизнь упорно старалась лишить ее этих качеств. Своей верой в лучшее она наградила по наследству и дочь. Именно от нее, от Нины, досталась Вале ясная, лучистая сероглазость, легкий, неунывающий нрав и великолепный цвет лица, происходящий, как известно, от здоровой нервной системы. В остальном же она, как две капли воды, походила на отца: та же ладно сбитая коренастая фигура, те же густые волосы цвета каленого ореха, цепкий, практичный ум и ловкие руки.

Решив таким простым образом проблему первоначального проживания дочери на чужбине, Нина потребовала от нее только одного: уехать не раньше, чем кончится огородная страда. Валя не протестовала, весь июль и половину августа терпеливо пропалывала грядки, таскала из колонки воду для полива, опрыскивала помидоры и огурцы, давила соки из ягод. Собираться она начала, лишь когда лето ощутимо и стремительно полетело к концу, и сборы ее заняли всего пару дней. И правда, что ей было особенно собирать? Весь Валин гардероб ограничивался теми самыми серыми джинсами, купленными на барахолке, парой синтетических кофточек, короткой куртенкой на холода, да пушистым рыжим свитером маминой вязки. Прибавить к этому черное трикотажное платьице и черные же лодочки «на выход» — и, пожалуй, больше перечислять нечего.

Все добро без труда уместилось в вышеупомянутой сумке «псевдо адидас». Нина повздыхала, залезла в спрятанную от мужа денежную заначку и выделила старшей дочери огромную для семьи сумму в пятьсот рублей. Деньги предназначались Вале на питание в первые пару недель проживания в столице. Предполагалось, что далее она уже сможет кормить себя самостоятельно.

Ульяновск Валя покидала с легким сердцем, ни по кому особенно не тоскуя. В семействе у них сантименты были не приняты, школьные подруги так же, как и она, по большей части разъехались сразу по окончании выпускных экзаменов, а настоящей, крепкой любви в родном городе Валя нажить не успела. Бегал за ней вот уже пару лет одноклассник Вовка Алтуфьев, но она как-то не могла принять его ухаживания всерьез — может, потому, что слишком хорошо помнила, как в яслях они рядышком сидели на горшках.

Так или иначе, Вовке Валя обещала писать в армию, сестрам посулила через полгода привезти столичных шмоток, а мать просто обняла и поцеловала — без слез, без лишних громких и красивых слов. Отец в день ее отъезда в очередной раз надрался с приятелями и пребывал в глубокой отключке, а потому прощания с ним не получилось вовсе.

Вечером Валя села в плацкартный вагон, который к утру благополучно доставил ее по месту назначения…

Конечно, теткина неприветливость несколько обескуражила девушку, с детства привыкшую к тому, что у них в доме двери всегда были гостеприимно распахнуты для любого, страждущего крыши над головой. Так уж ведется в провинции — и Нина, и Николай предпочли бы выставить на стол последнюю банку огурцов, чем прослыть среди соседей скрягами и жмотами.

Но Москва — не Ульяновск, и законы здесь другие. В глубине души Валя отлично понимала это, и потому изо всех сил убеждала себя не расстраиваться и не принимать теткину грубость близко к сердцу. Почему, в самом деле, та должна была обрадоваться ее приезду — ведь Валя ей никто, седьмая вода на киселе. Вот когда она узнает ее поближе, когда поймет, что внучатая племянница не дурить в столицу приехала, а делом заниматься, тогда и разговор другой пойдет.

Утешив себя подобным образом, Валя совсем приободрилась, села в поезд и, внимательно изучив схему, поехала прямиком на Юго-Западную.

3

Теткин дом был грязно-серой семнадцатиэтажкой, окруженной чахлым, неухоженным двориком. Прежде чем попасть в подъезд, Вале пришлось пройти через кордон зорких и сердитых старух, с величественным видом восседавших на блеклой, рассохшейся лавчонке.

Бабки наперечет знали всех жильцов, и Валино появление вызвало у них живейший интерес. Как только она миновала лавочку, за ее спиной послышалось зловещее шушуканье, из которого Валя явственно разобрала лишь одну фразу: «Ишь, выставила сиськи, похабница!» В ответ на это девушка лишь презрительно улыбнулась и горделиво выпрямилась, еще больше демонстрируя свою действительно великолепную грудь ни много, ни мало, аккурат третьего размера. Она не собиралась пасовать ни перед кем — ни перед теткой, ни перед ее склочными соседями.

Поднявшись в лифте на седьмой этаж, Валя уверенно надавила на кнопку квартиры номер двадцать шесть. Послышался мелодичный звонок. Дверь тут же распахнулась, и на пороге появилась высокая, сухопарая женщина лет шестидесяти, с пегими волосами, забранными на затылке в жидкий пучок. Мясистый нос ее украшали круглые очки в роговой оправе, тонкие, поджатые губы были слегка тронуты коричневой помадой.

— Евгения Гавриловна? — полувопросительно-полуутвердительно произнесла Валя.

— Она самая. — Тетка без улыбки посторонилась, пуская Валю в квартиру.

— Огромное вам спасибо, — прочувствованно проговорила та, проходя в небольшую, но вместительную прихожую.

— Это что ж, у тебя из багажа только сумка? — старуха в недоумении покосилась на скудную Валину поклажу. — Мать тебе даже гостинцев не положила?

— Положила, — с готовностью ответила Валя, — поллитровку варенья клубничного и маринованные помидоры. Все тут. — Она с гордостью провела по оттопыренному боку «Адидаса».

— О Господи, — с тяжелым вздохом проговорила тетка, и Валя не поняла, к чему относилась ее реплика — то ли к тому, что ей не понравились Нинины подарки, то ли к чему-то еще, о чем сложно было догадаться так, с ходу.

— Я зайду в комнату? — осторожно спросила она.

— Зайди, зайди, — немного приветливей согласилась Евгения Гавриловна. — Обувку только сними, вон там, под вешалкой, тапочки. Сейчас тебе полотенце дам, для душа.

— Спасибо, — снова повторила Валя, стаскивая кроссовки.

— Пожалуйста. — Тетка повернулась к ней спиной и скрылась в комнате.

Валя надела мягкие, войлочные тапки с белыми, пушистыми помпонами и, тихонько ступая, пошла за ней следом.

Комната оказалась просторной и чистой. Потолок просто сиял белизной, стены были оклеены новенькими обоями в симпатичный голубой цветочек. У одной стены стоял диван, покрытый коричневым, клетчатым пледом, у другой квадратный стол. В углу высился старинный дубовый шкаф — такие в Ульяновске называли «шифоньерами». У окна поблескивала черным металлическим боком швейная машинка, рядом с ней громоздился комод со множеством ящиков.

Возле этого комода и стояла сейчас Евгения Гавриловна, низко нагнувшись и выставив тощий зад, обтянутый длинным трикотажным халатом.

— Спать будешь на раскладушке, — не оборачиваясь, бросила она, — другой кровати у меня нет, как видишь. На ночь поставишь вон туда, за шкаф, утром уберешь. Понятно?

— Да. — Валя аккуратно пристроила сумку на один из стульев, стоящих у стола.

Тетка наконец выпрямилась и обернулась, держа в руках большое, мохнатое полотенце,

— Вот, возьми. Да смотри, будешь мыться — аккуратней: у меня шланг подтекает, пол не залей.

— Хорошо. — Валя послушно кивнула и взяла полотенце.

Евгения Гавриловна, ничего больше не говоря, покинула комнату. Валя, едва заметно вздохнув, принялась стаскивать через голову кофточку. Повесила ее на спинку стула, расстегнула ремень на джинсах. И тут за ее спиной громко и хрипло раздалось:

— Здор-рово!

От неожиданности Валя вздрогнула и выпустила из рук пряжку. Потом медленно обернулась. В самом углу, за машинкой, на высокой тумбочке сидел в клетке маленький, пестро-зеленый попугай и смотрел на нее немигающими красноватыми глазками.

Валя облегченно выдохнула и улыбнулась.

— Здравствуй. Какой ты красавец! И как, интересно, тебя зовут?

— Петр-руша! — тотчас гаркнул попугай, будто ожидал этого вопроса.

— Хорошее имя, — похвалила Валя и, сняв джинсы, осталась в тоненьких кружевных трусиках и лифчике, в глубине которого уютно пристроился бумажник.