Валя дрожащими руками кое-как натянула вещи и приблизилась к столу, за которым докторша что-то быстро строчила в тощей, только что заведенной карте.

— Скажите, а у вас тут делают аборты?

Женщина прервала писанину и поглядела на нее в упор.

— Девушка, вы в себе? У вас сроку почти четыре месяца, какой аборт? Плод вот-вот начнет шевелиться.

— Но я не могу рожать! — испуганно воскликнула Валя. — Мне нужно… нужно как-то избавиться от ребенка.

— Да как же вы от него избавитесь? — Врачиха недоуменно пожала плечами. — Это надо искусственные роды вызывать.

— Пусть! — Валя отчаянно махнула рукой.

— Что — пусть? — взорвалась докторша. — Вы хоть понимаете, что говорите? Шляются, прости их Господи, а потом морочат голову! Это ж риск для здоровья какой! Потом детей не будет вовсе.

— Как не будет? — упавшим голосом произнесла Валя.

— Так, — зло подтвердила гинеколог. — Да что я с вами, как с младенцем? Хотите калечить себя, пожалуйста. Вот адрес. — Она оторвала листок от лежащего на столе ежедневника и черкнула на нем несколько строк. — Вот. Деньги заранее готовьте.

— А… большие деньги? — робко поинтересовалась Валя.

Врачиха хмыкнула:

— Не маленькие. С учетом сдачи необходимых анализов и оплаты хотя бы трех дней стационарного наблюдения после операции, думаю, тысяча набежит.

— Тысяча… чего? — Валя сделала шаг назад от стола.

— Баксов, конечно, не рублей же. — Женщина пододвинула к ней листок с адресом и снова принялась за свои записи.

Валя молча стояла и смотрела, как она дописывает карту, тискает печать в конце страницы, ждет, пока высохнут чернила. Ее охватывало состояние полной и беспросветной безнадежности.

«Штука» баксов! Где она их возьмет? У нее все, что есть — четыреста долларов и полторы тысячи рублями, предназначенные на питание. Можно, конечно, потребовать деньги у Тенгиза — для Муртаза Аббасовича такая сумма, все равно что кот начихал, пусть раскошеливается, платит за удовольствия сыночка.

Тут же по спине у Вали прополз холодок, ладони стали влажными, горло свело судорогой. Что, если операция в самом деле искалечит ее? Тенгизу-то что? Отделается зелененькими, а ей, Вале, расковыряют все внутренности. Еще, чего доброго, вправду, никогда больше не сможет рожать.

Нет, такого ей не надо. Лучше уж пусть будет маленький. Валя отвезет его Нине, в Ульяновск, а сама останется в Москве, будет вкалывать, как каторжная, зашибать бабки и отсылать их на содержание ребенка. И Тенгиз ей поможет — как-никак это же его младенец, хоть он и не станет ему официальным отцом.

От этих мыслей Вале немного полегчало. Врачиха сунула ей в руки карту.

— Держите. С ней и пойдете в стационар.

— Спасибо. — Валя спрятала карту в сумочку и вышла из кабинета.

Она решила до поры до времени никому ни о чем не рассказывать. Даже Тенгизу. А то еще станет кричать, чтобы избавлялась от ребенка.

По пути домой Валя купила пакет ананасового сока. «Буду витамины есть, пока не поздно», — решила она про себя. И так уже бедный ее малыш почти полсрока лишен самого необходимого. Вместо фруктов она пичкала его алкоголем, травила беднягу гормональными таблетками, глотала в компаниях табачный дым. Теперь необходимо исправляться, становиться примерной мамашей.

Да, кстати о таблетках. Видно, дрянь они оказались, хоть и дорогие, даром только Валя деньги на них тратила да желудок себе портила. Или все дело в той первой таблетке, которую она съела с опозданием? Наверное, в ней.

Валя не стала ломать себе голову, добралась до дому, зашла в квартиру, выпила зараз два стакана соку, легла на диван, обхватив живот руками. Фантастика! Неужели, там, внутри нее зреет маленький человечек? Интересно, кто это — сынок или дочка? Если сынок, небось, будет такой же черноволосый и смугленький, как его папа.

Вале вдруг неудержимо захотелось позвонить домой, в Ульяновск. Она не разговаривала с Ниной уже целый месяц. Тетка разрешала пользоваться телефоном для междугородных переговоров, только следила за тем, чтобы Валя своевременно оплачивала приходившие счета.

Она встала с дивана, набрала междугородный код, долго слушала гудки. Наконец трубку взяла мать.

— Валь, ты? — Голос у нее был усталый и какой-то убитый. Или, может, сонный.

Валя глянула на часы: шесть пятнадцать. Странно, чтобы Нина в это время спала.

— Как вы там? — осторожно спросила она.

— Да по-всякому. — Нина вздохнула. — Танька вот приболела.

— Когда это она успела? — удивилась Валя. — Ведь только что была здорова. Простыла, что ль?

— Кабы простыла, — горько посетовала мать, — с почками что-то. В больницу ее кладут. Обследовать будут.

Валя, ничего больше не говоря, сжимала пальцами трубку, кусала губы. Не зря бытует в народе поговорка: беда никогда не приходит одна. Вот и с сестренкой что-то серьезное, а она, вместо того чтобы помочь семье, посадит им на голову новую обузу.

— Доча, что молчишь? — окликнула Нина. — Расскажи хоть про себя.

— У меня все хорошо, — бодро произнесла Валя, встрепенувшись. — Работаю, замечаний нет. Штрафов тоже. Скоро денег вам вышлю.

— Умница, — похвалила мать. — Нам деньги сейчас ох как нужны. Танюшке анализы надо делать, половина из них платные. Ты только себя береги, не перетруждайся шибко-то, — спохватилась она.

— Поберегу, не волнуйся. Отец как?

— Да что отец? — досадливо ответила Нина. — Как обычно. Надоел он мне, Валь, хуже горькой редьки. Выгнала бы, да куда выгонишь? Сдохнет ведь на улице, пьянь подзаборная. Жаль.

Нина бранилась на мужа всю жизнь и всю жизнь жалела его. Когда с ним что-нибудь случалось по пьяному делу, первая бежала на подмогу, тратила на лекарства последние семейные деньги, обивала пороги месткома с просьбами, чтобы мужа не увольняли.

Валя раньше осуждала ее за мягкотелость. А теперь внезапно почувствовала, что понимает. Сама-то она такая же безвольная тряпка: любит Тенгиза, прощает его предательство, согласна быть ему вечной любовницей, а не женой. Что поделать, женщины в России — существа мягкие, разжалобить их проще пареной репы.

— Мам, — позвала Валя.

— Что?

— Ты, чем отца, лучше себя пожалей. И Танюхе привет передавай. Я, может, выберусь к вам на Восьмое марта. Пару деньков отгулов возьму и приеду.

— Давай, приезжай, — согласилась Нина. — Как там тетка? Не обижает?

— Нет, все хоккей.

— Ну, целую. — Трубка коротко загудела.

Валя в задумчивости вернулась на диван. От разговора с матерью ей не стало легче, наоборот, она вся была во власти сомнений. Может, все-таки лучше не рожать? Сделать операцию, рискнуть, авось пронесет и ничего не случится? Или не рисковать?

Пока Валя терзалась и мучилась, вернулась Евгения Гавриловна. Сняла в прихожей шубу и сапоги, заглянула в комнату.

— Ты дома? С чего это?

Удивляться действительно было чему: все свободное время Валя всецело посвящала Тенгизу и к тетке в квартиру возвращалась лишь поздним вечером.

— Не заболела ли часом? — Евгения Гавриловна смотрела на Валю с подозрением.

— Нет, здорова. Просто устала. — Валя поудобней оперлась о спинку дивана.

— Устала — отдохни по-человечески. Ляг, поспи. Глаза-то у тебя, верно, какие-то опухшие. — Тетка подсунула Вале мягкую диванную думку. — Я и то думаю, — продолжала она своим обычным, ворчливым тоном, — сколько ж можно себя мытарить? Ведь почитай, сутками на ногах. Вот и свалилась.

— Да не свалилась я вовсе, — с внезапно нахлынувшим раздражением огрызнулась Валя, — просто присела на минутку, а вы уж и рады со свету сжить.

Тетка, не ожидавшая такой откровенной агрессии, лишь плечами пожала:

— Кто тебя откуда сживает? Наоборот, говорю, ложись. Чаю тебе подогреть?

— Не надо, — буркнула сквозь зубы Валя.

— Ну, как хочешь. — Евгения Гавриловна удалилась в кухню и загремела там посудой.

Валя сидела, съежившись, обхватив себя за плечи, и глотала слезы. Вот влипла так влипла. Еще и тетка эта лезет в душу со своими расспросами. Заботу, видишь ли, решила проявить! Посмотреть на нее, когда она узнает правду! Небось, орать станет, как резаная. Точно, станет.