Она кормила младенца весь день, к вечеру в тумбочке у нее уже лежало триста баксов все теми же свеженькими, только что отпечатанными бумажками. Валя послушно не притрагивалась к ним, лишь время от времени открывала дверку тумбочки и любовалась на аккуратную стопку конвертов.

На следующее утро, когда принесли ребенка, мальчик крепко спал. Валя пробовала разбудить его, тормошила за щечки, пыталась раскрыть плотно сжатые губки, но тот лишь сердито мотал головкой и корчил уморительные рожи.

— Не хочешь, ну и Бог с тобой, — наконец рассердилась Валя.

Она хотела спрятать грудь под рубашку, но в это мгновение малыш, не открывая глаз, поймал ротиком сосок и деловито зачмокал.

— А ты, гляжу, с характером, — уважительно проговорила Валя, испытывая настоящее блаженство от стремительного опорожнения груди.

…Еще через день все палату отправили на выписку. Валя осталась одна. Ребенка ей продолжали приносить регулярно, и она в отсутствии посторонних свидетелей окончательно расслабилась и принялась сюсюкать с малышом:

— Зайчик! Мышонок! Крошечный!

Ей вдруг захотелось окликнуть его по имени. «Интересно, его уже как-нибудь назвали или еще нет?» — подумала Валя. Когда Ольга Борисовна явилась забирать ребенка, она спросила ее:

— А у него имя есть?

— А как же, — почему-то очень довольным тоном произнесла та, — есть, конечно. Антошка. Антон Вадимыч.

— Антошка, — тихонько повторила Валя.

Имя малыша ей понравилось, на ее взгляд, оно ему подходило. Все последующие кормления она старалась произносить его вслух, и ей казалось, что младенец реагирует на это: лицо его переставало морщиться, разглаживалось, становилось напряженно-внимательным — он будто бы вслушивался в сочетание звуков, призванное отныне отличать его от всех остальных существ.

Так прошло еще два дня. В четверг Валю осмотрел сам заведующий отделением и велел Ольге Борисовне к пятнице готовить выписку.

Валя, впервые за все время после родов, серьезно задумалась о том, что она станет делать, оказавшись за пределами больницы. О том, чтобы идти к тетке, и речи быть не могло — Валя, хоть и не чувствовала к ней прежней ненависти, все равно не могла простить Евгению Гавриловну до конца, считая ее основной виновницей гибели ребенка.

Тенгиз также отпадал: от него за всю неделю не было ни слуху ни духу, хотя Валя не сомневалась в том, что он знает обо всех ее напастях. Знает и молчит. Делает вид, будто это его не касается.

Оставалась лишь Зоя Васильевна, которой, кстати, Валя звонила пару дней назад и которая со слезами в голосе просила ее не убиваться, держать хвост пистолетом и если что, не стесняться и приезжать.

Теперь, когда в наличии у нее была почти тысяча баксов, Валя чувствовала себя значительно уверенней, чем прежде. Она намеревалась немного пожить у Зои Васильевны, а тем временем быстренько снять жилье и отыскать новую работу.

В пятницу после обеда Валя кормила Антошку в последний раз. Ей показалось, что мальчик заметно вырос и повзрослел: личико его побелело, глазки начали понемногу фокусировать взгляд.

— Расти большой, — тихонько проговорила Валя и осторожно коснулась губами малюсенького, наморщенного лобика.

У нее больно защемило сердце, однако она постаралась подавить ненужные эмоции и сохранять спокойствие. «У меня еще будут дети», — сказала она себе. Эту фразу наперебой твердили ей врачи, сестры и соседки по палате, и она стала для Вали чем-то вроде молитвы, чтобы выжить, выстоять, не сломаться.

Все же она не удержалась и поинтересовалась у Ольги Борисовны:

— Когда выписывают Антошку?

— Сегодня вечером, как и тебя. — Та смотрела на нее невозмутимо и пристально.

— Интересно, — проговорила Валя с деланным равнодушием, — кто его будет теперь кормить?

Ей действительно было любопытно, как поступит отец ребенка? Наймет настоящую, опытную кормилицу или посадит малыша на искусственные смеси? Скорей, второе, ведь мальчик уже немного подрос и не нуждается в грудном молоке настолько остро, как в первые дни жизни.

Ольга Борисовна кашлянула и преувеличенно внимательно поглядела в окно.

— А ты не хочешь?

— Я? Ездить шесть раз в день к ним домой? — Валя изумленно уставилась на сестру.

— Зачем ездить? Будешь жить там, столько, сколько нужно. Полгода или, лучше, целый год — как положено при кормлении. — Ольга Борисовна заговорщицки подмигнула. — Я специально тебе не говорила раньше времени, решила, ни к чему обнадеживать попусту. Вдруг бы отец да передумал — больно дорого стоит такое удовольствие. А он, вишь, не передумал. — Она замолчала, снова твердо и испытующе глядя на Валю.

Та почувствовала легкую дрожь в коленках. Это была явно не шутка. То, что ей сейчас предлагали, могло в корне изменить ее жизнь. И не только ее — всей ее семьи. Год кормить ребенка за бешеные бабки — да на них можно запросто квартиру в Москве купить. Забрать Таньку из Ульяновска, положить ее в хорошую клинику, обследовать, как надо, оплатить лечение. Хоть как-то приодеть мать и близняшек. Да мало ли что можно сделать, имея в руках столь гигантскую сумму.

— Правильно раздумываешь, девочка, — удовлетворенно проговорила Ольга Борисовна, наблюдая за происходящими на Валином лице изменениями. — Правильно. Такой шанс одному из тысячи дается, но тут и характер нужно иметь, чтобы справиться. Мне кажется, у тебя как раз такой характер и есть. Поэтому соглашайся, как дочери говорю, соглашайся.

— Что будет входить в мои обязанности?

— Все то же — кормить малыша. А еще купать его, гулять с коляской. По дому ты ничего делать не должна, там для этого есть горничные. Питанием тебя обеспечат, жалованье будут выплачивать ежемесячно. Не по пятьдесят баксов за кормление, разумеется, немного меньше, но тебе хватит. Ну и конечно… — Ольга Борисовна многозначительно улыбнулась, — никаких связей, личную жизнь придется отложить на потом. Понимаешь?

— Да.

— Не пить, не курить, не глотать без спросу никаких таблеток. Есть только неаллергенные продукты — ну, за этим проследит прислуга, которая ходит в магазины. Одежду купишь себе сама, на это у тебя теперь средств будет предостаточно.

— А… а отец Антошки… он… как он хоть выглядит? Например, лет ему сколько? Как зовут?

— Вот сейчас и познакомитесь. Выписка твоя готова, через полчаса пойдешь собираться. Тем временем и за ребеночком подъедут. Внизу все обговорим. — Ольга Борисовна, не давая Вале опомниться, резко развернулась и вышла из палаты.

Валя осталась одна. Дрожь в ногах все усиливалась, мало того, по спине бежал неприятный холодок. Ей было откровенно страшно. Во что она ввязывается? Куда лезет? Где такие деньжищи, там обязательно жди какого-нибудь подвоха. И кто такая эта Ольга Борисовна, почему Валя должна ей безоговорочно верить? Непохоже на то, что сестра старается лишь для нее, скорее всего, она преследует какие-то свои, личные цели и интересы. Не есть ли ее предложение ловко расставленная ловушка для молоденьких, неискушенных дурочек?

Тут же Валя одернула сама себя. Слюнтяйка! Ей дают шанс, а она распустила сопли и трясется как осиновый лист! Глупости все это, надо взять себя в руки и проявить характер, о котором говорила Ольга Борисовна. В конце концов, на ней ведь ответственность не только за себя, а за всю семью, за троих малолетних детей, за родителей, непутевых и неприспособленных к жизни, но все равно, самых родных и добрых, самых лучших на свете.

«Все будет о’кей», — подбодрила себя Валя.

Она сложила свои нехитрые пожитки, уселась на кровати и стала ждать. Ровно через полчаса за ней зашла санитарка.

— Пошли, пора.

Они спустились на лифте вниз, прошли по коридору и очутились в малюсенькой комнатушке, где одевались родильницы. На кушетке уже стояла принесенная из кладовки Валина сумка. Другая санитарка отдала Вале ее куртку, брюки и сапожки.

Валя начала одеваться, чутко прислушиваясь к тому, что происходит рядом, за стеной. Скоро оттуда послышался детский плач, который довольно быстро стих. Она поняла, что в соседнем помещении пеленают Антошку.