Вале показалось, что ей со всего маху дали звонкую оплеуху. Она едва не вскрикнула от ужаса и, как ошпаренная, выскочила за дверь.

Вихрем пронеслась по ступеньками, не помня себя, вбежала в детскую, бросилась на постель и отчаянно зарыдала.

Малыш в манеже удивленно таращил на нее глазенки и кривил мордашку, тоже собираясь зареветь.

Никогда в жизни Валя не испытывала такой душевной боли. Даже предательство Тенгиза меркло в сравнении с этим невероятным по жестокости предательством. Выгнать ее вон, указать ей ее место, низвергнуть на роль прислуги, нерадиво выполняющей обязанности — и все это после страстных объятий, поцелуев и обещаний, что вскоре между ними не останется никаких секретов! Эх, Вадим, Вадим! А еще напевал в уши, какая она замечательная девушка, божился, что никогда ее не обидит. Конечно, Лика — фея, волшебница, добрый гений, а она, Валя, просто-напросто деревенская дурочка, которой можно воспользоваться и выкинуть за ненадобностью, как старую тряпку.

Валя вдруг вспомнила, что именно так и говорил ей Тенгиз про то, чем закончатся их с Вадимом отношения. «Об тебя ноги вытрут и выбросят, когда придет срок». Неужели он оказался прав?

Валя, всхлипывая и шмыгая носом, приподнялась на диване. Антошка уже вовсю куксился в манеже, размазывая кулачками по щекам слезы и сопли.

— Ма-ма-ма!

— Я тебе не мама, — сердито сказала Валя, — я только нянька. Вот доработаю еще пять месяцев и уйду. Пусть твой отец ищет себе другую дуру!

— Ма-ма-ма! — настойчиво и горестно повторил малыш и, встав на ножки, уперся лобиком в манежные прутья.

— Так уж и быть. — Валя, как была, растрепанная, с мокрым, красным лицом, встала, взяла Антошку из манежа, уселась с ним в кресло, расстегивая блузку.

Малыш тут же, по-хозяйски обхватил грудь обеими ладошками, зачмокал, прикрыл глазки.

— А ты гурман, — уже без злости, остыв, тихонько проговорила Валя, — любишь вкусненькое.

Она кормила Антошку и думала о том, что больше не пойдет к Вадиму. Ни за что не пойдет. Нужно иметь гордость. Доработает и уедет отсюда. Снимет квартиру, выпишет из Ульяновска Таньку, положит ее в столице на обследование. Теперь у нее на все есть средства. А чужого ей не надобно, пусть Вадим не беспокоится.

Накормив малыша, она одела его для прогулки и спустилась с ним вниз. Наталья уже приготовила коляску, та стояла у самой двери, колеса были тщательно вымыты, перинка и подушечка взбиты.

На веселый голосок Антошки из гостиной выглянула Кира.

— Гулять собрались?

— Да, пойдем, подышим свежим воздухом, — как можно спокойней ответила Валя.

Кира подошла к коляске, поправила на Антошке шапочку, сунула ему под воротник платочек, чтобы не запачкал слюнями комбинезон. Валя молча наблюдала за ее действиями.

— Что у тебя с глазами? — Кира подозрительно посмотрела на ее лицо с опухшими от слез веками.

— Ничего.

— Опять плакала? Продолжаешь фантазировать невесть что?

— Это не фантазии. Между мной и Вадимом все кончено, — ледяным тоном произнесла Валя и толкнула коляску к порогу.

— Вот как? — Кира, по своему обыкновению, удивленно вздернула брови. — В чем же причина? Неужели только в том, что он невежливо поговорил с тобой утром?

— И в этом тоже. И еще во многом другом. Я не хочу сейчас это обсуждать.

— Не хочешь, как хочешь. — Кира распахнула перед Валей дверь. — Счастливо вам погулять.

Валя скатила коляску с крыльца и поехала к воротам. Она твердо решила, что сегодня не пойдет в березнячок. Зачем душу травить — ведь это их место, их с Вадимом, то, где зародилась их любовь.

Любовь? Валя жестко одернула себя. Нет, это была вовсе не любовь. Так, развлечение от скуки, которое нужно поскорее забыть. Она здесь, в этом доме лишь ради денег, ради того, чтобы зацепиться в Москве, помочь семье встать на ноги, наладить свою собственную жизнь. А привязанность к ребенку — просто материнский инстинкт, заложенный в каждой женщине. С глаз долой — из сердца вон.

Валя изо всех сил пыталась не улыбаться малышу и вообще, обращать на него как можно меньше внимания, однако у нее это плохо получалось. Антошка вызывал в ней умиление и нежность, несмотря на горькую обиду и гнев на Вадима. В конце концов, она сдалась и принялась, как обычно, ласково сюсюкать с ним, играть в «ладушки» и «прятки», брать из коляски на руки, показывая проезжающие мимо машины, птичек и кошек. Малыш восторженно и громко смеялся, демонстрируя четыре молочных зуба, прорезавшихся за последние месяцы.

Валя не заметила, как пролетело два часа. На душе у нее по-прежнему было тоскливо, но уже спокойно. Она смирилась, перестала надеяться, перестала гадать, что же такое произошло с Вадимом. Произошло, так произошло. Значит, не судьба им быть вместе.

Они с Антошкой вернулись домой, и дальше все пошло по привычному расписанию: обед, кормление, дневной отдых, болтовня с Кирой.

Вадим в детской не появлялся. Валя увидела его лишь поздно вечером, спустившись вниз, чтобы заказать для себя на кухне клюквенный кисель. Он стоял посреди холла, прижимая к уху трубку сотового и напряженно прислушиваясь к тому, что ему говорил абонент. Заметив Валю, Вадим насупился и резко надавил на «отбой». Затем, ничего не говоря, повернулся и быстро ушел в кабинет.

Она добрела до кухни, стараясь подавить в себе гнетущее ощущение пустоты и отчаяния. В душу ей закралось сомнение: сможет ли она нормально существовать здесь, в доме, если Вадим так и будет подчеркнуто избегать ее, демонстрируя неприязнь и отчужденность? Ведь нервы не из железа сделаны, так и тронуться недолго.

Валя была настолько подавлена и убита, что даже позабыла, зачем шла. Добрый Валерка, глядя на нее, сочувственно повздыхал, потом накормил вкуснющей кулебякой, напоил чаем — все в доме каким-то невероятным образом уже знали об их с Вадимом разрыве. Знали и сочувствовали Вале, считая ее жертвой хозяйской прихоти.

Так прошел день. Назавтра все было точь-в-точь так же. Вадим в детскую не заглядывал, встречаясь с Валей, сухо кивал, и обходил ее стороной.

Она заметила, что он почти не расстается с мобильником. Телефон то и дело звонил, Вадим брал трубку, лицо его тут же становилось непроницаемым. Он слушал, ничего не отвечая, если видел поблизости Валю, хмурился и спешно исчезал, а вернувшись после разговора, выглядел еще более суровым и мрачным.

Валя старалась не обращать на все это внимания, продолжала заниматься делами, нянчилась с ребенком, но сама себе напоминала робота, у которого вместо живых эмоций лишь электронная программа, требующая неукоснительного выполнения.

К концу пятого дня Кира не выдержала:

— Так больше не может продолжаться! Посмотри, ты похожа на тень. Давай, я поговорю с Вадиком начистоту.

— Зачем? — Валя смотрела на нее пустыми глазами, безвольно склонив на бок голову.

— Затем. Не хочу видеть, как ты чахнешь от любви.

— Он ничего тебе не скажет.

— Скажет. — Кира решительно пошла к двери.

— Подожди, — слабо попыталась удержать ее Валя, но та уже была за порогом.

— Не волнуйся, дорогая, все будет в полном порядке. — Кира помахала на прощанье рукой и скрылась в коридоре.

Валя без сил откинулась на спинку дивана. Ей было все равно. Может быть, она чувствовала бы себя не столь безнадежно одинокой и непонятой, если бы знала знаменитое стихотворение Марины Цветаевой, начинающееся словами:

Это написано о прошедшей любви. О предательстве, о горькой доле женщины, ставшей вдруг не милой, а постылой. О том, что так бывает довольно часто и со многими.

Но Валя не читала Цветаевой и вообще мало интересовалась поэзией. Поэтому всю свою боль она переживала только в себе, уверенная, что лишь ей одной так не везет в личной жизни, ощущая себя глубоко несчастной, покинутой и никому не нужной.