А в полночь позвонил Вадим. Сказал, что Лики больше нет. Что врачи боролись за ее жизнь три с половиной часа и не смогли спасти. И что остался малыш…

…Я сидела оглушенная, держала трубку в оледеневших пальцах, слушала, как на том конце плачет Вадим, и ничего не могла сказать ему в утешение. Мне казалось, я слышу Ликин голос. Он нашептывал мне: «Я отдаю тебе то, что когда-то взяла. Отдаю. Бери. Теперь он твой. Вадим — твой. И ребенок».

Дверь открылась, и в комнату вошла моя мать. Поглядела на меня, спросила испуганно:

— Кира, что стряслось? Ты с кем говоришь?

Я очнулась. Прикрыла ладонью трубку. Сказала тихо:

— С Вадимом. Лика умерла. Сегодня ночью.

— Умерла?! Лика?! Не может быть! — Мать так и осела в кресло, подбородок ее трясся.

— Может, — проговорила я и встала.

Вадим молчал, в трубке раздавалось лишь его дыхание, прерываемое иногда всхлипыванием.

— Вадик, — произнесла я твердо, как только могла, — ты слышишь меня?

— Да, — ответил он глухо.

— Лику не вернешь. Мы должны позаботиться о ребенке. Это девочка или мальчик?

— Мальчик.

— С ним все в порядке?

— Вроде.

— Говори адрес больницы. Я сейчас поеду туда. — Я чувствовала в себе невесть откуда взявшиеся, просто немереные силы. Казалось, встань передо мной необходимость свернуть горы, и я запросто сверну их. Запросто.

Очевидно, моя уверенность подействовала на Вадима. Он послушно начал диктовать адрес. Записав его, я велела:

— Прими что-нибудь успокоительное, ляг и постарайся заснуть. К вечеру я все выясню и буду у тебя. Хорошо?

— Хорошо, — покорно согласился Вадим. Тон его был беспомощным и одновременно доверчивым, как у ребенка. — Только… обязательно приезжай. Обязательно.

Раньше так говорила Лика. Теперь стал говорить и он.

— Да, да. — Я повесила трубку.

Затем, даже не взглянув на мать, принялась стремительно собираться. Достала из тумбочки деньги, отложенные на «черный день», положила в сумочку. Накинула в прихожей пальто и выскочила за дверь.

В больницу я доехала на машине. Долго говорила с врачом, который принимал у Лики роды. Потом мне показали малыша. Он чувствовал себя сносно, хотя и родился на месяц раньше положенного срока. Детская сестра вручила мне подробный список того, что нужно было принести уже завтра. Я дала ей тысячу рублей и попросила не спускать глаз с мальчика.

Покинув больницу, я помчалась по магазинам. Накупила всего необходимого, снова поймала машину и поехала к Вадиму.

Он не спал. Ходил взад-вперед по холлу, точно черная тень. Мне с огромным трудом удалось уговорить его пойти прилечь. Я напичкала его снотворным, и он задремал.

Я сидела у его постели и думала, что, наконец, обрела настоящую семью. Вадиму не обойтись без меня. Постепенно боль утраты притупится, он сможет оглянуться по сторонам. И увидит, что рядом преданный друг, человек, взявший на себя все трудности и заботы, заменивший малышу мать. Нет, конечно, Вадим не полюбит меня, как любил Лику, но мне и не нужно этого. Мне просто нужно быть с ним, жалеть его, оберегать — и когда-нибудь, даст Бог, он станет моим. Только моим, а не Ликиным…

…Кира снова остановилась, поглядела куда-то вдаль, мимо Вали. Глаза ее потускнели, румянец, возникший было на щеках, пропал, уступив место мертвенной бледности. Валя невольно испугалась, как бы Кира не потеряла сознание, до того неважно та выглядела. Она сделала движение навстречу, но Кира жестом остановила ее:

— Не дергайся. Со мной все в порядке. Я не закончила. Слушай дальше.

…Ребенок нуждался в молоке, и я договорилась о кормилице. Детская сестра сказала мне, что подыскала совсем молоденькую, провинциальную девушку, якобы попавшую в трудную ситуацию и потерявшую собственного ребенка. Я сама уговорила Вадима взять тебя в дом. Сама! Когда я увидела тебя там, внизу, в больничном холле, у меня и в мыслях не было опасаться за него. Зачем ему могла понадобиться жалкая и глупая девочка, сохнущая по какому-то там Тенгизу! Но я недооценила тебя, недооценила ситуацию.

Пришел час, когда я горько раскаялась в собственной наивности. До сих пор помню этот час — я вошла в детскую, и увидела вас, стоящих рядом у столика с малышом. Меня будто молнией ударило — я остановилась, как вкопанная. Ты подняла лицо. Лучше бы мне было не видеть этого, никогда не видеть! На меня смотрела Лика — те же ясные, смеющиеся глаза, то же выражение детской беспечности.

Я все поняла тогда. Поняла, что второй раз, собственными руками, отдала свое счастье. Отдала окончательно и бесповоротно, а взамен мне не подарили даже букета алых роз, как когда-то давно, у ресторана «Прага». Весело, не находишь? — Кира громко рассмеялась. Затем наклонилась совсем близко к Валиному лицу. Взгляд ее сделался колючим и пронзительным. — Суть в том, моя дорогая, что во всей этой ситуации было одно серьезное отличие. Лику я любила, как сестру, а тебя… Нет, тебя я не любила. Нисколько. Ты была мне абсолютно чужая, хоть я и знала о тебе почти все. Знала, чем ты живешь, чем дышишь, все твои болевые точки.

И я решила, что тебе я Вадима не отдам.

План созрел в моей голове мгновенно. Это было какое-то озарение. Я еще держала на руках ребенка, еще тетешкалась с ним, а мысли мои уже блуждали далеко. Я знала, как победить тебя. Я была бессильна против твоей молодости и красоты, но твоя бесконечная наивность давала мне шанс.

В тот же день я поехала в Москву и разыскала твоего Тенгиза. Это не составило особого труда — ты ведь сама много раз говорила, где он живет. Твой Ромео пребывал в весьма удрученном состоянии. Его явно мучила совесть. К тому же его страсть к тебе отнюдь не угасла, разлука лишь усилила ее.

Видела бы ты, как он обрадовался, когда я пообещала ему вернуть тебя в ближайшее время. Глаза его засверкали, руки затряслись от нетерпения. Я рассказала ему, что он должен сделать, заранее предупредив, чтобы не принимал все слишком близко к сердцу.

Поначалу он возмутился, начал протестовать. Однако его пыл быстро угас. Я объяснила этому милому мальчику, что, когда любишь, все средства хороши. Теперь я знала это наверняка, поэтому, видимо, мои аргументы звучали убедительно.

Короче — он согласился проделать фокус с фотографиями. Теперь нужно было лишь одно — чтобы Вадим уехал на время из дому. И он уехал.

В обговоренный срок, Тенгиз явился к нам, в коттедж. Он четко следовал расписанному мной сценарию — спровоцировал ссору с тобой, довел беседу до повышенных тонов. Тут на сцену вышла я. Пригласила вас в гостиную, велела подать чаю. Когда ты вышла за молоком, насыпала в твою чашку совершенно безвредное, но крепкое снотворное.

Помнишь — ты чувствовала себя жутко усталой, дорогая? — Кира вкрадчиво улыбнулась, тронула волосы кончиками пальцев.

Валя отшатнулась от нее и хотела вскочить, но ноги отказались повиноваться.

— Значит… это тогда… во сне?

— Ты очень догадлива, малышка. Именно тогда, и именно во сне. Ну скажи честно — из меня бы вышел неплохой фотохудожник. Карточки получились высший класс — любой эротический журнал с радостью бы приобрел их за немалую сумму

— Боже мой! Как вы могли! — Валя закрыла лицо руками.

— Когда у тебя дважды отбирают любовь, еще и не такое сможешь, — сухо проговорила Кира и щелкнула пальцами: — Эй, официант! Еще «Мери»!

Валя в отупении смотрела, как прыщеватый расхлябанной походкой направляется к стойке, ждет, пока бармен приготовит коктейль, потом пробирается назад, к их столику. Ей хотелось лишь одного — немедленно уснуть, перестать что-либо видеть, слышать и чувствовать. Почему бы Кире снова не подмешать ей в стакан свое лекарство?

— Значит… у Вадима не было никакой женщины? — запинаясь, проговорила она, стараясь не встречаться с Кирой взглядом.

Та искренне рассмеялась:

— Конечно, не было. Я достала из стенки фотографию его двоюродной сестры. Кажется, ее зовут Оля, а может быть, и Юля, точно не припомню. Да и какое это имеет значение?