За стенами Вероны

Пьетро изо всех сил пришпоривал позаимствованного, а точнее, украденного коня, чтобы не отстать от Марьотто и Антонио; те, в свою очередь, не теряли надежды догнать Капитана, который уже скрылся из виду. Зачем только мы седлали коней, мысленно негодовал каждый из юношей. Кангранде вот не стал терять на это время.

Поспевать за Скалигером было нелегко. Он мчался по улицам, сметая препятствия, попадавшиеся на пути, или перелетая через них, и народ только разбегался, заслышав его «С дороги!». Не успевали веронцы очухаться, как появлялись еще трое всадников, двое из которых тоже вопили: «С дороги!» и «Поберегись!» Горожане решили, что Кангранде снова развлекается – на сей раз он затеял охоту прямо на улицах, а на роль дичи выбрал живого человека. Ну и что? Скалигер еще и не такое вытворял.

Хотя юноши мчались по следам Кангранде, по освобожденной от бочек, прилавков и людей дороге, странным образом им не удавалось его догнать. У Римского моста через Адидже их задержал караван мулов, груженных просом. Однако не успели юноши как следует поругаться с погонщиками, их обогнал Юпитер. Пес забирал на север, явно намереваясь пересечь реку по маленькому мосту, что пролегал над одной из стариц.

Марьотто, сообразив, куда направляется пес, выкрикнул:

– Он бежит к понте ди Пьетро!

Юноши развернули коней и устремились за Юпитером.

Мост через старицу, сооруженный из камней и бревен, был не так устойчив, как Римский мост, зато и мулы на нем не толпились. Марьотто, Антонио и Пьетро проскочили в открытые ворота и оказались за городской стеной. Они все еще не теряли надежды догнать безумца, скакавшего в Виченцу.

Пьетро уже натер себе все, что мог, жестким кожаным седлом. Стремена впивались в пятки, защищенные только мягкими домашними туфлями. Последний раз он ездил верхом с такой скоростью почти год назад, и это были соревнования, а не война. А вот Капеселатро, похоже, не видел разницы. Он орал во всю глотку и на всем скаку, будто их погоня была простой забавой. Пьетро видел, что беспричинная радость капуанца передалась и Марьотто.

Хотелось бы и Пьетро так же радоваться, но его терзали дурные предчувствия.

«О чем только думает Скалигер? Не может же он выступить против целой армии в одиночку!»

«Скалигер будет не один, если нам удастся догнать его», – шептал бес-искуситель.

«А что мы можем сделать? – возражал голос разума. – У нас даже кинжалов нет! Слуги забрали – как-никак, мы были на свадьбе. Проклятый этикет!»

И однако Пьетро даже не думал возвращаться. Ему было семнадцать. Он был воспитан на рассказах о битве при Кампалдино, в которой отличился молодой всадник по имени Дуранте из ничем не примечательного рода Алигьери. Отец Пьетро – поэт, законовед, политик, воин. Он ли не пример для подражания? Пьетро пришпорил коня.

Юпитер, все время, вывалив язык, бежавший следом за всадниками, вдруг вырвался вперед и залаял. Через несколько мгновений юноши увидели Кангранде. Тот оглянулся, но не придержал коня, сочтя, что юноши и так его догонят. Кангранде остановился только у моста через реку Фиббио к югу от Сан-Мартино. При виде всадников из воды выскочил купальщик и, прикрываясь замызганным плащом, поспешил за пошлиной. Кангранде со смущенной улыбкой обратился к юношам:

– У кого-нибудь есть деньги?

Пьетро порылся в своем тощем кошельке и наскреб на проезд за всех четверых.

– Отлично, – произнес Кангранде. – Вперед!

Вскоре они отклонились от дороги и стали забирать к северу.

– Подождите! – воскликнул Антонио. – Куда мы едем?

Кангранде снова вырвался вперед, оставив юношей одних.

– Наверно, Капитан направляется в крепость Илласи. Он захватил крепость в прошлом году, перестроил ее и разместил там верных людей. Видимо, решил поменять там лошадей и собрать войско. Нам придется переправляться через реку Илласи.

– Показывай дорогу! – взревел Антонио.

Пьетро привычно пристроился в хвосте и при каждом шаге коня только кривился от боли.

Юноши услышали реку прежде, чем увидели. Два часа назад они спрыгнули с лоджии. Теперь путь их лежал через заброшенный сад. От тяжкого топота с веток падали перезрелые вишни. Крупы коней дымились. Пьетро уже ничего не чувствовал, кроме холодного пота на собственном лбу, и не сомневался, что на ноги ему больше не встать. Да и пальцев не разжать. Не говоря уже о челюстях. Адской мукой было просто не отставать от Антонио и Марьотто. Оба превосходно ездили верхом: первый – в результате долгих тренировок, второй – потому что так и полагалось наследнику конной империи Монтекки. Однако обоим было далеко до Кангранде, который и вовсе обходился без седла. Пьетро чувствовал себя бурдюком.

Им пришлось подождать у стен Илласи, пока люди узнают Кангранде; затем они въехали во двор, пустой и почерневший от пожара прошлогодней осады. Слуги засуетились, конюхи седлали лошадей, рыцари облачались в латы.

– А как же мы? – нарочно громко, чтобы Кангранде услышал, спросил Антонио. Однако Большой Пес говорил с начальником гарнизона.

– Я добуду свежих лошадей, – пообещал Марьотто.

– Я украду для нас мечи, – подхватил Антонио.

– Я… – Но Пьетро не мог сообразить, что бы такого полезного сделать, и поэтому стал считать солдат. Он насчитал тридцать человек. Тридцать против целой армии. Сумасшествие продолжалось.

«Нам ни за что не победить», – думал юноша.

«Ты мог остаться в Вероне. От этого ты бы ни в чьих глазах не упал».

Пьетро словно слышал голос отца.

«Разве что в ваших, отец», – мысленно ответил он.

Вернулся Антонио с мечами и шлемами.

– Лишних лат не нашлось. Придется воевать в этом старье.

Пьетро напялил защитную рубаху, фасон которой итальянцы позаимствовали у арабов. На Западе такие рубахи ввели в обиход крестоносцы. Их делали из холстины или кожи, на которые вторым слоем нашивали полотно или шелк. Между двух слоев запихивали тряпки и паклю, затем рубаху густо простегивали и надевали под латы.

Шлем Пьетро достался самый простой, из обычной стали. Ведро ведром, только прорези для глаз; да к тому же велик – между «днищем» и теменем оставалось не менее двух вершков. Меч тоже был без украшений, в два локтя, так называемый бастард – на языке оружейников это означало, что эфес составляет полторы ладони в длину. Лезвие покрывали многочисленные зазубрины, но меч еще годился в дело. Пьетро перекинул перевязь через плечо и вложил меч в ножны.

Как бы в пику Пьетро, на голове капуанца красовался шлем с бармицей.[17] Колечки тонкой работы переливались и позвякивали. Бармица застегивалась у левого уха.

Появился Кангранде. Он подпрыгивал, на ходу натягивая сапог. Пьетро подумал, что не худо бы и им было прихватить по паре нормальной обуви, но, поскольку понятия не имел, где эта обувь может храниться, счел за лучшее промолчать.

Скалигер взял из рук пажа шлем, старинный, посеребренный, полностью закрывающий лицо. В нижней части шлема имелось пятьдесят дырочек для воздуха. Они были такие крохотные, что ни копье, ни кинжал, ни стрела не грозили воину.

Явился Марьотто со свежими лошадьми. Пьетро быстро оглядел предназначавшегося ему сухопарого мерина.

– Отличные лошади, – похвалил Антонио, садясь в седло.

– Еще бы! – Марьотто горделиво тряхнул кудрями. – Из конюшен моего отца. У Кангранде половина лошадей из табунов, которые держат Монтекки.

– Надо будет зайти посмотреть, – сказал Антонио. – Узнать, чем вы откармливаете этих бестий.

Кангранде вскочил на великолепного жеребца, сунул ноги в стремена и помахал юношам. Сверкнув белоснежной улыбкой, он бросил: «Не отставайте!»– и выехал за ворота. Юпитер метнулся за хозяином, за ним выступил отряд, за солдатами выехали Марьотто, Пьетро и Антонио.

«Не отставайте!»– бросил Кангранде. Он действительно был велик. Разве можно было при виде Большого Пса усомниться в том, что именно ему суждено спасти Италию? Во всяком случае, отец Пьетро ни минуты не сомневался. «Нагрянет Пес…» Данте взял строку древнего пророчества и задействовал ее в первом же стихе своей «Комедии». Теперь, когда Пьетро собственными глазами увидел Капитана, он не задумываясь последовал бы за Большим Псом хоть к девятому кругу ада.