Он протянул руку к открытому вороту рубашки и... ее язык прилип к гортани. Могидин не могла оторвать взгляда от маленькой клетки из золотой проволоки и кроваво-красного хрусталя, которая висела у него на шнурке. Мелькнула смутная мысль, что, может, это вовсе не ее клетка, просто очень похожая; но нет, определенно та самая. Моридин погладил клетку большим пальцем, и у Могидин возникло ощущение, будто кто-то ласково прикасается к ее мозгу, к ее душе. Разрушить ловушку для разума очень легко – стоит лишь нажать чуть-чуть посильнее, чем он сейчас. Она могла находиться на другом конце мира, даже дальше, и это ни на волос ничего не изменит. Часть Могидин, которая в некотором роде тоже была ею, словно отделилась от нее; она продолжала видеть собственными глазами, слышать собственными ушами, чувствовать вкус с помощью своего языка и ощущать прикосновение, но стала беспомощным автоматом, полностью повинующимся тому, кто владел ловушкой для разума. Есть ли способ освободиться от нее, нет ли, ловушка для разума есть кор’совра. Могидин почувствовала, как кровь отхлынула от лица.

– Теперь понимаешь? – произнес Моридин. – Ты по-прежнему служишь Великому Повелителю, но теперь будешь делать то, что я скажу.

– Понимаю, Миа’кова, – механически произнесла она.

И снова он засмеялся – глубоким, сочным, язвительным смехом – и спрятал ловушку обратно под рубашку.

– Вот это совсем необязательно – теперь, когда ты усвоила урок. Я буду звать тебя Могидин, а ты меня – Моридин. Ты все еще одна из Избранных. Кто на свете способен заменить тебя?

– Да, конечно, Моридин, – равнодушно произнесла Могидин.

Он мог говорить что угодно. Все равно она – его собственность, в этом у нее не было никаких сомнений.

Моргейз лежала без сна, глядя в потолок сквозь пронизанную лунным светом тьму и пытаясь думать о дочери. Жара давала о себе знать, хотя Моргейз была укрыта лишь светлой льняной простыней. Обливаясь потом, она тем не менее не сняла плотной шерстяной ночной рубашки, зашнурованной до самого горла. Пот – это ерунда; сколько бы и какой бы горячей водой Моргейз ни мылась, она чувствовала себя грязной. Илэйн сейчас должна быть в Белой Башне, где ей ничего не угрожает. Временами казалось, что прошли годы с тех пор, как Моргейз могла заставить себя доверять Айз Седай, но, как ни парадоксально, Башня несомненно являлась единственным местом, где Илэйн будет в полной безопасности. Моргейз стала думать о Гавине – он тоже должен быть в Тар Валоне, преисполненный гордости за сестру и полный страстного желания при необходимости защитить ее от кого угодно, – и о Галаде – почему ей не позволяют увидеться с ним? Моргейз любила его так, будто он был ее плотью и кровью, и, как ей казалось, ее любовь нужна ему больше, чем двоим другим. Она пыталась думать обо всех троих. Трудно было думать о чем-то, кроме... Широко распахнутые глаза смотрели во тьму, мерцая невыплаканными слезами.

Моргейз всегда казалось, что ей достанет храбрости, чтобы делать все, что требуется, глядя в лицо любой надвигающейся опасности; она всегда была убеждена, что в любых обстоятельствах сумеет выстоять и продолжать борьбу. За один час, который длился, казалось, целую вечность и оставил на ее теле всего несколько синяков, Радам Асунава доказал ей, что это не так. Эамон Валда довершил обучение, учинив один-единственный допрос. Кровоподтек, оставшийся на сердце от ее собственного ответа, в отличие от синяков на теле, не проходил. Ей следовало самой отправиться к Асунаве и рассказать ему обо всем, чтобы ударить побольнее. Ей следовало... Моргейз молилась, чтобы с Илэйн не произошло ничего плохого. Может, это нехорошо – уповать больше на Илэйн, чем на Галада или Гавина, но Илэйн должна стать следующей королевой Андора. Башня не упустит возможности посадить Айз Седай на Львиный Трон. Если бы только она могла увидеть Илэйн, увидеть всех своих детей еще хоть раз.

Что-то зашелестело в темноте спальни, и Моргейз затаила дыхание, стараясь не дрожать. В слабом лунном свете она едва различала даже столбики кровати. Вчера Валда вместе с Асунавой и тысячами Белоплащников ускакал на север от Амадора, надеясь поймать там Пророка, но если он вернулся, если он...

Смутная фигура во мраке теперь сделалась отчетливей. Женщина, ростом гораздо ниже Лини.

– Я подумала, может, вы еще не спите, – мягко произнесла Бриане. – Выпейте, это поможет.

Кайриэнка попыталась вложить в руку Моргейз серебряную чашу, от которой исходил слабый кислый запах.

– Нечего лезть со своим питьем, пока тебя не зовут, – резко сказала Моргейз, оттолкнув чашу. Теплая жидкость пролилась на руку, на льняную простыню. – Я уже почти заснула, когда ты начала тут топать, – солгала она. – Оставь меня!

Вместо того чтобы подчиниться, Бриане продолжала стоять, глядя на Моргейз сверху вниз; ее лицо скрывала тень. Моргейз не нравилась эта женщина. Была ли Бриане Таборвин благородного происхождения и постепенно скатилась вниз, как сама утверждала, или она самая обычная служанка, как бы то ни было, приказания она исполняла, когда и как заблагорассудится, и вечно распускала язык. Так случилось и сейчас.

– Ты стонешь, точно овца, Моргейз Траканд. – Хотя голос ее звучал едва слышно, в нем явственно кипел гнев. Она с тяжелым стуком поставила чашу на маленький столик рядом с кроватью; большая часть содержимого чаши выплеснулась на столешницу. – Ба! Многим случалось видеть вещи похуже. Ты жива. Кости не раздроблены, голова тоже в порядке. Терпи, пусть прошлое останется позади, продолжай жить. Ты последнее время в таком состоянии, что мужчины ходят вокруг на цыпочках, даже мастер Гилл. Ламгвин вообще за последние три ночи глаз не сомкнул.

Моргейз вспыхнула от раздражения; даже в Андоре слуги не позволяли себе таких разговоров. Она схватила и крепко сжала руку женщины, но беспокойство взяло верх над неприязнью.

– Им ведь ничего не известно? – Если бы они узнали, то попытались бы отомстить за нее, освободить ее. И могли погибнуть. Талланвор мог погибнуть.

– Мы с Лини напустили туману, – усмехнулась Бриане и выдернула руку. – Но если потребуется для спасения Ламгвина, я расскажу им все. Если ты и дальше будешь только блеять, как овца. Он чуть голову не сломал, пытаясь понять, что такое с вами творится. А все очень просто. Передо мной женщина, у которой нет мужества встретить завтрашний день. Я не допущу, чтобы из-за своего малодушия вы погубили его.

Малодушие. Моргейз почувствовала себя оскорбленной, но возразить нечего. Она вцепилась пальцами в простыню. Ей казалось, что она не способна хладнокровно принять решение лечь в постель с Валдой, но это можно пережить. По крайней мере она так думала. Но совсем другое дело сказать «да» только из-за страха снова оказаться лицом к лицу с пыточными веревками и иглами Асунавы и из-за еще более сильного страха, что он в конце концов добьется своего. Как бы ни вопила она в руках помощников Асунавы, именно Валда показал ей истинные границы ее мужества, заставив почти утратить веру в себя. Прикосновения Валды, его постель – все это можно со временем забыть, но стыд за собственное «да» Моргейз, наверно, никогда не удастся смыть с губ. Бриане швырнула истину прямо ей в лицо – что можно сказать в ответ?

Моргейз не успела ничего сказать – в прихожей застучали сапоги. Дверь спальни рывком распахнули, кто-то на всем бегу остановился, сделав шаг через порог.

– Вы не спите, это хорошо, – произнес голос Талланвора, но не сразу, а после небольшой паузы.

И благодаря этой паузе Моргейз снова обрела дыхание, снова почувствовала биение своего сердца. Она попыталась отпустить руку Бриане – и когда только она успела в нее вцепиться? – но вот удивительно, эта женщина сама крепко сжала ей пальцы и только после этого отняла руку.

– Кое-что произошло, – продолжал Талланвор, шагнув к единственному окну. Став сбоку, будто не желая, чтобы его увидели, он вгляделся в ночь. Лунный свет обрисовывал его высокую фигуру. – Мастер Гилл, войдите и расскажите, что видели.