Они дрались по двое или по трое, повернувшись спинами друг к другу и следя за тем, чтобы айильцы не подрезали коням подколенные сухожилия. Мало кому даже из самых быстрых айильцев удавалось прорваться сквозь эти круги сверкающей, молниеносно вращающейся стали. Лошади тоже были обучены драться, превратившись в своего рода смертоносное оружие. Они раскалывали черепа копытами, вцеплялись в противника зубами и трясли его, точно собака надоедливую крысу; им ничего не стоило мощными челюстями оторвать человеку пол-лица. Сражаясь, лошади пронзительно ржали, а люди вскрикивали от нервного напряжения и возбуждения, всегда владеющего человеком в бою. Нервного напряжения, которое свидетельствовало о том, что они еще живы и готовы драться, даже стоя по колено в крови, драться не на жизнь, а на смерть, драться за то, чтобы завтра снова увидеть восход солнца. Они кричали, убивая, и кричали, умирая; разница не так уж велика.

У Гавина, однако, не было времени ни наблюдать, ни слушать. Айильцы сразу же заметили, что он пеший. Увертываясь от всадников, три фигуры в кадин’сор бросились к нему с копьями наготове. Наверно, они полагали, что им – троим против одного – удастся легко с ним справиться. Однако Гавин быстро вывел их из этого заблуждения. Его меч плавно выскользнул из ножен, одна стойка стремительно сменяла другую. «Полет сокола», «Змея обвивается вокруг дуба», «Луна восходит над озерами». Три раза руку ощутимо тряхнуло – клинок встретился с плотью, – и все трое айильцев в вуалях оказались сражены. Двое еще слабо шевелились, но они были уже не бойцы, а третий и вовсе лежал без движения. И тут неизвестно откуда вынырнул еще один.

Худой, на ладонь выше Гавина, он двигался точно змея и при этом щитом отклонял удары меча с такой силой, что Гавина отбрасывало назад. Копье в его руке трепетало, щит он выставил перед собой, косо наклонив вперед. «Танец тетерева-глухаря», за ним – «Объятие воздуха» и тут же «Придворный постукивает веером». Айилец уцелел, он отделался всего лишь глубокой раной на ребрах, но и бедро Гавина серьезно зацепило, и вообще он еле увернулся от удара, грозящего пронзить его насквозь.

Забыв обо всем, что творилось рядом, они кружились друг вокруг друга. Из раны Гавина жаркой струей лилась кровь. Айилец делал один отвлекающий маневр за другим, явно рассчитывая вывести противника из равновесия. Гавин переходил из одной стойки в другую, то поднимая, то опуская меч и надеясь, что в какой-то момент айилец слишком увлечется и откроется.

В конце концов все, как это часто бывает, решил случай. Айилец внезапно оступился, Гавин нанес ему удар точно в сердце и только тут заметил коня, который и подтолкнул айильца сзади.

Прежде при таком исходе боя он испытал бы чувство сожаления. Гавин вырос в убеждении, что поединок между двумя людьми только в том случае считается честным, если никакие внешние обстоятельства не вмешиваются в его ход. Однако, проведя более чем полгода в сражениях, он изменил точку зрения. Поставив ногу на грудь айильца, он вытащил меч. Не слишком изящно, зато быстро, а в бою промедление часто смерти подобно.

Однако Гавин тут же понял, что спешить не было нужды. Повсюду лежали люди, и Отроки, и айильцы, одни стонали, другие уже не двигались, а остальные айильцы стремительно убегали на восток, преследуемые двумя дюжинами уцелевших Отроков. И о чем, спрашивается, они думают?

– Стойте! – закричал он. Если эти глупцы позволят заманить себя достаточно далеко, айильцы наверняка тут же воспользуются этим и сделают из них фарш. – Оставьте их! Остановитесь, кому говорю! Стойте, чтоб вам сгореть!

Отроки неохотно остановились. Джисао повернул мерина.

– Милорд, этим айильцам нет до нас никакого дела. Они просто хотели срезать путь и не ожидали, что встретят здесь сопротивление. – Его меч был весь в крови.

Гавин поймал за поводья своего гнедого жеребца и вспрыгнул в седло, все еще с мечом в руке. Надо бы посмотреть, кто погиб, а кто еще жив, но... не было времени.

– Забудь о них. Надо помочь той сестре. Хэл, собери всех, кто у тебя остался, и позаботьтесь о раненых. Да поосторожнее с айильцами; они вроде умирают, а сами, того и гляди, набросятся. – Хэл отсалютовал мечом, и Гавин пришпорил коня.

Наверно, бой продолжался дольше, чем ему показалось. Поднявшись на гребень холма, Гавин увидел лишь мертвого коня и валяющиеся рядом седельные сумы. Поглядев в подзорную трубу, он не обнаружил никаких признаков ни сестры, ни айильцев, ни кого-либо еще. Двигались лишь взметаемая ветром пыль и какая-то тряпка, застрявшая в песке неподалеку. Женщина, должно быть, тут же бросилась бежать и успела скрыться.

– Вряд ли она убежала слишком далеко, даже если припустила изо всех сил, – сказал Джисао. – Мы наверняка найдем ее, если развернемся веером.

– Ладно, но сначала займемся ранеными, – решительно ответил Гавин.

Вокруг бродили айильцы, и у него не было ни малейшего желания рисковать своими людьми. Светло будет еще всего несколько часов, и нужно успеть до темноты разбить хорошо укрепленный лагерь где-нибудь повыше. Может, ему повезет и он подберет какую-нибудь сестру или даже нескольких. Неплохо бы. Кто-то должен рассказать о случившемся Элайде, и Гавин предпочел бы, чтобы ее гнев обрушился на Айз Седай, а не на него.

Со вздохом повернув гнедого, он поскакал обратно, теперь уже думая только о том, много ли Отроков погибло. Один из первых уроков, который Гавин усвоил, став воином, состоял в том, что при любом исходе сражения приходится расплачиваться убитыми. Тревожное ощущение, что список погибших на сегодня еще не закончен, не покидало его. Кто когда-нибудь слышал об этих проклятых Колодцах Дюмай? Мир вскоре забудет о Колодцах Дюмай – так страшно будущее.

Колесо Времени вращается, и Эпохи приходят и уходят, оставляя по себе память, которая порождает легенды. Легенды постепенно искажаются и становятся мифами, но даже мифы оказываются забыты к тому времени, когда эпоха, породившая их, приходит вновь. В одну из эпох, называемую некоторыми Третьей, эпоху, которая только что выступила на арену жизни, эпоху, которая уже давно прошла, в огромном Браймском Лесу поднялся ветер. Для Колеса Времени этот ветер не означал начала чего-то нового. Оно вращается безостановочно, и все продолжается вечно; для Колеса Времени ничто не имеет ни начала, ни конца. Но именно оно всему начало.

На северо-восток ветер задул, когда палящее солнце высоко поднялось в безоблачном небе. На северо-восток он помчался, понесся мимо засохших деревьев с бурыми листьями и голыми ветвями, мимо редко встречающихся деревень, где воздух мерцал от жары. Этот ветер не принес с собой облегчения – даже намека на дождь, а тем более на снег. На северо-восток он подул и промчался мимо древней арки из искусно обработанного камня. Некоторые считали, что то были ворота, которые некогда вели в огромный город, а другие – что это монумент в честь давно забытого сражения. На массивных камнях уцелели лишь выветрившиеся, ставшие неразборчивыми остатки резьбы, безмолвно напоминающей об утраченной славе Кореманды. По Тарвалонскому тракту мимо древней арки катились повозки. Люди, идущие рядом, заслоняли глаза от пыли, поднимаемой копытами лошадей, колесами и ветром. Большинство из них сами не знали, куда и зачем идут. Им было ясно одно – все в мире пошло кувырком, конец близок, а может, уже наступил. Страх гнал большинство из них. Что гнало остальных, не ведали и они сами, но страх терзал и их души.

Подгоняемые ветром, по мутно-зеленым водам реки Эринин плыли корабли, делая свое дело, которому ничто не могло помешать. Они перевозили товары даже в эти дни, когда ни один человек не мог знать, чем кончится любая поездка. На восточном берегу реки лес постепенно редел, в конце концов переходя в низкие покатые холмы, покрытые коричневой, иссушенной травой. Лишь кое-где тут и там попадались небольшие группы деревьев. На вершине одного из этих холмов стояли в круг повозки. На многих парусиновый верх заметно опален, а на некоторых даже выгорел полностью, обнажив железные обручи, на которые он прежде был натянут. На временном флагштоке, вырезанном из погибшего от засухи молодого деревца и прикрепленном к остову одного из фургонов, развевалось темно-красное знамя с черно-белым кругом в центре. Знамя Света, как некоторые называли его. Или знамя ал’Тора. Существовали и другие названия, не столь безобидные, но их произносили лишь дрожащим шепотом по углам. Ветер, проносясь мимо, резко взметнул знамя и умчался прочь, точно радуясь тому, что может не задерживаться здесь.