Сул’дам, по-видимому, была не вполне удовлетворена. Лисья голова снова похолодела, и еще один взрыв позади швырнул Мэта на булыжник; мостовая, казалось, бросилась ему в лицо. У Мэта зазвенело в ушах, но сквозь звон он все же расслышал, как застонала кладка. Прямо над ним начала клониться вперед оштукатуренная белая кирпичная стена.

– Куда подевалась моя проклятая удача? – закричал Мэт. Только это он и успел. И еще понять – в тот момент, когда стена рухнула прямо на него, – что проклятые кости в голове наконец-то замерли.

Со всех сторон вокруг Галины Касбан вздымались горы. Ближайшие были лишь чуть выше оставшихся за спиной холмов, но за ними виднелись заснеженные пики, а дальше еще более высокие. Однако она их не замечала. Камни на склоне покрыли синяками ее босые ноги. Она задыхалась, легкие работали с трудом. Солнце пекло голову, как и весь этот казавшийся бесконечным день, высушивая текущий ручьями пот. Она не думала ни о чем другом, только бы поднять одну ногу, перенести вперед, поставить перед другой и так снова и снова. Странно, что, несмотря на стекающие с нее ручьи пота, во рту было совершенно сухо.

Галина была Айз Седай меньше девяноста лет, седина даже не коснулась ее длинных черных волос, но почти двадцать лет она возглавляла Красную Айя. Другие Красные сестры называли ее Верховной, в личных беседах, конечно; они считали ее равной Престол Амерлин. И все это время, кроме первых пяти лет, она состояла и в Черной Айя. Выполняла свои обязанности как Красная, но полностью подчинив их другим, высшим. Она в Высшем Совете Черной Айя была второй после самой Алвиарин и одной из трех знавших имя женщины, руководившей их тайными собраниями. На этих встречах она могла назвать любое имя – даже имя короля, – зная, что отныне оно принадлежит мертвецу. Такое не раз случалось и с королями, и с королевами. Галина погубила двух Амерлин, дважды способствовала превращению самой могущественной женщины в мире в визжащую, жалкую, горящую желанием рассказать все, что ей известно, помогала представить гибель одной из них так, будто та умерла во сне, и видела своими глазами, как другую свергли и усмирили. Все это входило в ее обязанности, как и необходимость истреблять мужчин, способных направлять Силу. Сами по себе эти действия не доставляли ей удовольствия – важно, чтобы была достигнута цель, – но она радовалась, что возглавляла круг, который усмирил Суан Санчей. Конечно, все это означало, что сама Галина Касбан – одна из могущественнейших женщин в мире, одна из влиятельнейших. Должно было означать.

Ноги у нее подкосились, и она тяжело рухнула на камни, не в силах удержаться с помощью рук, крепко связанных за спиной. Когда-то бывшая белой шелковая сорочка, единственное, что ей оставили из одежды, порвалась еще больше, когда Галина заскользила по каменистой осыпи. Ее остановило дерево. Прижав лицо к земле, она не смогла сдержать рыданий.

– Как? – хрипло простонала она. – Как могло такое случиться со мной?

Спустя некоторое время она осознала, что все еще лежит; а ведь прежде ее сразу ставили на ноги, не позволяя ни малейшей передышки, как бы часто она ни падала. Смаргивая слезы, Галина подняла голову.

Айилки усеивали весь горный склон, несколько сот их, вооруженных копьями, рассыпались по нему среди безжизненных деревьев. Вуали, которые в любое мгновение могли быть подняты, сейчас висели у каждой на груди. Галине захотелось рассмеяться сквозь слезы. Девы! Подумать только, эти чудовищные женщины называют себя Девами. Жаль, что ей сейчас не до смеха. Хорошо хоть, что здесь нет мужчин – крошечная милость судьбы. При одной мысли о мужчинах у нее мурашки начинали ползать по коже, а если бы хоть один из них увидел ее сейчас, полураздетую...

Она с тревожным ожиданием поискала взглядом Тераву, но большинство из примерно семидесяти Хранительниц Мудрости стояли вместе, глядя на что-то выше по склону. Оттуда доносилось бормотание. Наверно, что-то обсуждали. Хранительницы Мудрости. Они жестоко и очень умело обучили ее называть их именно так; ни в коем случае не просто айилки или дикарки. Галина изо всех сил скрывала свое презрение, но похоже, они все равно чуяли его. Конечно, невозможно полностью скрыть то, что испепеляет душу.

Большинство Хранительниц Мудрости глядели в одну сторону, но не все. Свечение саидар окружало молодую хорошенькую рыжеволосую женщину с изящным ртом, которая не спускала с Галины больших голубых глаз. Наверно, то, что этим утром к Галине приставили едва ли не самую слабую из них, было проявлением их презрения к ней. Микара вовсе не была так уж слаба с точки зрения Силы – никто из них не был слаб, – но, даже несмотря на жгучую боль в разбитом теле, Галина могла с помощью одного небольшого усилия разрушить сплетенный ею защитный экран. У нее неудержимо задергалась щека; так бывало всегда, когда возникала мысль о новой попытке бегства. Первая окончилась плохо. Вторая... Содрогаясь, Галина изо всех сил сдерживала рыдания. Нельзя предпринимать больше никаких попыток, пока она не уверена в успехе. Не уверена абсолютно.

Хранительницы Мудрости распались на мелкие группки, провожая взглядами Тераву, а женщина с соколиным лицом зашагала к Галине. Внезапно, снова тяжело задышав, на сей раз от мрачного предчувствия, Галина попыталась встать. Со связанными руками и ослабевшими, точно кисель, мышцами, она смогла лишь подняться на колени. Терава наклонилась над ней, и ожерелья из резной кости и золота мягко зазвенели. Захватив прядь волос Галины, Терава резко откинула ее голову назад. Выше большинства мужчин, эта женщина делала так, даже когда обе они стояли, заставляя Галину болезненно выгибать шею и смотреть прямо в лицо Хранительнице Мудрости.

Терава была несколько могущественнее ее в Силе, а таких женщин не так уж много, но не это заставило Галину затрепетать. Взгляд холодных, глубоких голубых глаз погрузился в ее собственные и сковал ее крепче, чем грубая хватка; этот взгляд, казалось, раздевал душу Галины догола с такой же легкостью, с какой рука Хранительницы Мудрости удерживала ее голову. Она ни разу ни о чем не попросила никого из них. Ни когда ей приходилось идти весь день без капли воды, ни когда они бежали часами и заставляли ее не отставать от них, ни даже когда их розги исторгали из ее груди стоны. Но безжалостное, жесткое лицо Теравы, бесстрастно смотревшей сверху вниз, вызывало у Галины желание не просто просить – умолять. Иногда она даже просыпалась по ночам, растянутая между четырьмя колами, к которым ее привязывали, просыпалась и начинала жалко подвывать – ей снилось, будто вся ее дальнейшая жизнь проходит под властью Теравы.

– Она на пределе, – сказала Хранительница Мудрости, ее голос был тверже камня. – Воды ей и ведите ее дальше.

Отвернувшись, она поправила шаль, тут же забыв о Галине Касбан. До тех пор, пока снова не возникнет необходимость вспомнить о ней; Галина Касбан значила не больше какой-нибудь бездомной собаки.

Галина больше не пыталась подняться; она уже знала, что имела в виду Терава, когда приказала: «Воды ей». Таков был единственный способ, которым ей позволяли пить. Жажда сводила ее с ума, и она не сопротивлялась, когда мощная Дева взяла ее за волосы, как прежде Терава, и отклонила голову назад. Она просто во всю ширь открыла рот. Вторая Дева, с грубо зарубцевавшимся шрамом поперек носа и щеки, наклонила мех с водой и начала медленно вливать струйку в жаждущий рот Галины. Вода была теплая и безвкусная – восхитительная. Она судорожно, с трудом глотала, держа рот широко раскрытым. Почти так же, как напиться, ей хотелось подставить под струйку лицо, чтобы вода бежала по щекам и лбу. Вместо этого она старалась держать голову как можно устойчивее, чтобы ни капли не попало мимо рта. За это тоже полагалась порка; однажды ее отхлестали рядом с ручьем в шесть шагов шириной за то, что один глоток воды пролился по подбородку.

Когда мех убрали, та же Дева заставила Галину подняться, потянув за связанные локти. Галина застонала. Хранительницы Мудрости подобрали юбки руками, так что показались ноги над мягкими сапожками до колен. Не может быть, чтобы они собирались бежать. Нет, не после такого долгого перехода. Не по горам.