И эти женщины находят свою великую любовь, которая, как правило, разрушает их. Одним словом, сумасшедшие.

Однако такие обобщения опасны. Впрочем, Майя представляла собой классический случай. Непостоянная, раздражительная, кокетливая, умная, очаровательная, манипулирующая, пылкая — и теперь она наполняла его кабинет, словно огромный сгусток уныния, с красными кругами под глазами, налитыми кровью, с осунувшимся лицом. Урсула и Филлис кивнули, шепнули Мишелю слова благодарности за то, что встал в такую рань, и покинули комнату. Он подошел к жалюзи, открыл их, и свет из центрального купола залил помещение. Он вновь увидел, что Майя была красивой женщиной с растрепанными блестящими волосами и притягательным взглядом темных глаз, острым и прямым. Такая ее печаль удручала, Мишель не мог привыкнуть к ее новому облику: состояние Майи сейчас слишком резко отличалось от ее обычной оживленности — прежде она могла доверительно коснуться плеча и начать восхищенно о чем-то рассказывать…

Это отчаявшееся создание могло в удивительной манере притвориться кем угодно. Сейчас она склонилась над его столом и неровным хриплым голосом пересказывала ему недавнюю драму, развернувшуюся между ней и Джоном, а затем, уже в очередной раз, между ней и Фрэнком. Сейчас она, судя по всему, злилась на Джона за то, что тот отказался помочь ей убедить российские мультинациональные компании в том, чтобы те занялись развитием поселений в бассейне Эллада. Это место — низшая точка на Марсе — должно, по ее мнению, стать первым, где можно будет насладиться атмосферными изменениями, которые они уже начинали замечать. Давление воздуха здесь, в Лой-Пойнте, на уровне четырех километров ниже нуля, всегда было в десять раз больше, чем на вершинах крупнейших вулканов, и в три раза больше, чем на нулевой отметке. Оно должно стать первым местом, пригодным для жизни человека, идеальным для развития.

Но Джон, очевидно, предпочитал обсудить данный вопрос с УДМ ООН и правительствами. И это было лишь одним из многих ключевых разногласий, портящих их личную жизнь до такой степени, что они весьма часто сцеплялись и из-за других вещей — по мелочам, из-за которых они никогда не спорили раньше.

Наблюдая за ней, Мишель готов был сказать, что Джон просто хочет, чтобы она на него злилась. Он не знал, что ответил бы на это Джон. Майя потерла глаза, приложилась лбом к его столу, так, что он видел заднюю часть шеи и широкие, стройные плечи. Она никогда не показалась бы такой смятенной перед большинством жителей Андерхилла — это была их близость, то, чего она не делала ни с кем, кроме него. Такая же близость, как если бы она сняла одежду. Люди не понимали, что истинная близость не включала в себя половой связи, к которой могли прибегать даже незнакомцы, совершенно чуждые друг другу люди, — близость включала в себя многочасовые беседы о самом важном в жизни того или другого человека. Впрочем, голой она действительно выглядела бы прекрасно, ее тело имело идеальные пропорции. Он вспомнил, как она выглядела в бассейне, плавая на спине в голубом купальнике с высоким вырезом по бедрам. Средиземноморская картина: он плывет в водах Вильфранша, все залито янтарным закатным светом, и он смотрит на пляж, где прогуливаются мужчины и женщины, полностью голые, за исключением ярких треугольников, прикрывающих гениталии, — смуглые женщины с обнаженными грудями, прогуливающиеся парами, будто танцуя в лунном свете; затем дельфины, выпрыгивающие из воды между ним и пляжем, чьи гладкие темные тела так же приятно округлены, как женские…

Но Майя уже рассказывала о Фрэнке. Фрэнке, который шестым чувством ощущал, что у Джона и Майи проблемы (хотя шестое чувство для этого было необязательно), и каждый раз, видя их проявление, прибегал к Майе, чтобы прогуляться с ней и поговорить о своем видении Марса, прогрессивном, волнующем, претенциозном — во всем отличающемся от видения Джона.

— Фрэнк сейчас намного живее, чем Джон, сама не знаю, почему.

— Потому что он согласен с тобой, — объяснил Мишель.

Майя пожала плечами.

— Может, и так. Но ведь перед нами открыта возможность строить здесь целую цивилизацию. А Джон такой… — Глубокий вздох. — И все равно я люблю его, действительно люблю. Но…

Она еще немного рассказала об их прошлом, о том, как их отношения спасли перелет на «Аресе» от анархии (или, по крайней мере, от скуки), как хорошо на нее действовала невозмутимая беззаботность Джона. Как на него можно положиться. Как он впечатлял ее своей славой, как она чувствовала, что связь с ним навсегда вписывала ее в мировую историю. Но теперь она понимала, что в любом случае вписалась бы в нее, как и все они, вся сотня. Она говорила все громче, быстрее, горячее.

— Сейчас Джон нужен мне не ради этого, он нужен лишь ради того, как я чувствую себя рядом с ним, только сейчас мы не ладим во всем, мы с ним совсем не похожи, а с Фрэнком (который так осторожно сдерживает не имеет значения что) мы согласны почти во всем, и я так увлеклась этой мыслью, что подала ему неверный сигнал, и он продолжил свое, вчера в бассейне он… поддержал меня, ну, знаешь, взял меня за руки… — она перекрестила руки, коснувшись своих предплечий, — и попросил бросить Джона ради него, чего я никогда бы не сделала, и он дрожал, а я сказала, что не могу этого сделать, но тоже дрожала.

Поэтому позже она, уже на взводе, поругалась с Джоном, набросившись на него так решительно, что он по-настоящему разозлился и уехал на марсоходе в надину аркаду, где переночевал с командой строителей; Фрэнк снова пришел к ней, но она (с трудом) отвергла его, и Фрэнк заявил, что будет жить в поселении европейцев на другом конце планеты — он, движущая сила колонии!

— И он правда так и сделает, он не из тех, кто бросает слова на ветер. Он учил немецкий, языки для него не помеха.

Мишель пытался сосредоточиться на том, что она говорила. Это было трудно, потому что он знал наверняка, что через неделю все уже будет по-другому, ведь динамика этой троицы постоянно менялась до неузнаваемости. Поэтому переживать об этом не стоило.

А что насчет его собственных проблем? Они уходили гораздо, гораздо глубже, но его никто не слушал. Он ходил взад-вперед вдоль окна, поддерживая ее своими обычными вопросами и комментариями. Зеленая растительность в атриуме бодрила, как если бы она росла во внутреннем дворике в Арле или Вильфранше. Внезапно ему вспомнилась узкая тенистая площадь у Папского дворца на Авиньоне, где стояли столики кафе, которые летом, в лучах заката, окрашивались в марсианские цвета. Вкус оливок и красного вина…

— Пойдем прогуляемся, — предложил он.

Это была стандартная часть терапевтического часа. Они пересекли атриум и вышли на кухни, где Мишель смог бы, наконец, позавтракать, но он забыл об этом, как только закончил беседу с Майей. «Не еда, а забытье», — подумал он, когда они шли по коридору. Они надели костюмы — Майя вошла в раздевалку, чтобы надеть нижнее белье, — после чего проверили их, вышли в шлюз, сбросили давление и, наконец, открыли огромную наружную дверь и вышли на поверхность.

Снаружи стоял алмазный холод. Какое-то время они шли по тротуарам, окружавшим Андерхилл, мимо свалки с ее великими соляными пирамидами.

— Как думаешь, они когда-нибудь придумают, куда деть эту соль? — спросил он.

— Сакс все еще над этим работает.

Время от времени Майя заговаривала о Джоне и Фрэнке. Мишель задавал вопросы из своей стандартной программы психиатра, Майя отвечала так же стандартно, по своей программе. Их голоса звучали прямо в ушах друг друга, это была близость внутренней связи.

Они пришли на ферму лишайников, и Мишель остановился, чтобы взглянуть на них, насладиться насыщенным, живым цветом. Черные снежные водоросли; толстый коврик лишайника оту, сосуществовавшего в симбиозе с сине-зеленым штаммом, который Влад совсем недавно вырастил отдельно от остальных; красный лишайник, похоже, чувствовавший себя не столь хорошо. Тем не менее здесь всего было в избытке. Желтый лишайник; оливковый лишайник; лишайник, который выглядел точь-в-точь как окрас боевого корабля. Хлопьевидный белый и зеленый, как лайм, — цветущий зеленью! Он пульсировал у них на глазах, роскошный, немыслимый пустынный цветок. Он слышал, как Хироко, глядя на «лайм», сказала: «Это viriditas», что на латыни означало «зеленящая сила». Это слово придумала христианская приверженка мистицизма, женщина по имени Хильдегарда. Viriditas, приспосабливающийся к местным условиям, медленно распространялся по низинам северного полушария, а в период южного лета — быстрее. Однажды температура поднялась до 285 градусов Кельвина, на двенадцать градусов побив прежний рекорд Мир менялся, заметила Майя, когда они гуляли по равнинам.