Если вы станете изучать сельское крестьянское население по поземельным описям XVI в., это население с внешней стороны представится вам в таком виде. Вокруг села с церковью, состоящего из 4—10 крестьянских дворов, редко более, а иногда только из барской усадьбы с дворами причта и несколькими кельями старцев и стариц, нищих, питающихся от церкви, разбросаны там и сям деревни, починки и пустоши, которые тянулись к этому селу как к своему церковному и хозяйственно-административному центру. Селение с церковью, при которой были только дворы причта да кельи нищих, в центральных областях, как и на новгородском севере, носило название погоста. Село без церкви, но с двором землевладельца или с какими-либо его хозяйственными постройками, хотя бы без крестьянских дворов, называлось сельцом. Поселки, возникавшие на нови, на поднятом впервые земельном участке, носили название починков; починок обыкновенно состоял из одного крестьянского двора. С течением времени починок обживался и разрастался, рядом с первоначальным двором возникали один или два других; тогда он становился деревней. Деревня превращалась в пустошь, если в ней не оставалось жилых дворов и пашня забрасывалась или поддерживалась только часть ее наездом из ближней деревни. В волости Вохне Московского уезда, принадлежавшей удельному князю Владимиру Андреевичу, а потом перешедшей к Троицкому Сергиеву монастырю, в конце XVI в. было 3 погоста жилых и 2 пустых, где церкви «стояли без пения» и без причта, 1 жилое сельцо, где монастырский приказчик пахал на себя 24 десятины худой земли. 111 деревень и 36 пустошей.

Смежные пахотные участки соседних селений по закону должны были во избежание потравы огораживаться обеими сторонами «по половинам». У каждого крестьянского двора был свой особый земельный участок с соответствующим ему пространством луговой земли, сенокоса, который измерялся копнами сена (20 копен на десятину). Тогда господствовало трехпольно-переложное земледелие. Пахотная земля делилась на три поля: озимое, яровое и паровое. Но редко где вся пахотная земля действительно распахивалась: вследствие истощения почвы и переливов населения большие или меньшие пространства пахоты забрасывались, запускались в перелог на неопределенное время. В центральных областях и на новгородско-псковском северо-западе перелог решительно перерастал «пашню паханую»: там в вотчинах приходилась десятина пашни на 2—6 десятин перелога, в поместьях — на 12—29 десятин, на монастырских землях — на 1—14 десятин, а на землях архиерейских даже на 4—56 десятин. Но «пустота» состояла не из одного свежезапущенного перелога: в состав ее входили обширные площади леса пашенного и непашенного, т.е. выросшего на давнем перелоге или на непаханом месте. Чтобы яснев представить вам отношение пашни к переложно-лесной пустоте, приведу несколько цифр из писцовой книги 1577 г., описывающей земли Коломенского уезда. Здесь на землях монастырских и служилых, поместных и вотчинных пашни паханой с лугами числилось 46 тысяч десятин в трех полях, а под перелогом и лесом — 275 тысяч десятин, т.е. земля «жилая», обрабатываемая, составляла шестую долю пустоты, иначе говоря, из 7 десятин обрабатывалась только одна (около 14%). Рассчитывая это отношение по роду землевладельцев, находим, что у служилых вотчинников приходилось пашни с лугом 1 десятина на 3—4 десятины перелога и леса (20—25%), у помещиков — одна на 6—7 (12—14%), у монастырей — одна на 10 десятин (9%). Так было в одном из центральных старозаселенных уездов. Почти такое же преобладание пустоты встречаем в уезде еще более центральном: по книге 1584 г., в Сурожском стане Московского уезда служилые вотчинники пахали и косили по 1 десятине на 3 десятины перелога и леса (25%), помещики — по 1 десятине на 7 (12%), монастыри — по 1 десятине на 6 (14%). В разработке земли монастыри здесь, как видите, отстают в общей сложности от светских землевладельцев. Но в других местах встречаем на их землях более благоприятное отношение: так, в упомянутой волости Вохне Троицкого Сергиева монастыря, по книге конца XVI в., обрабатывалось по 1 десятине на 2 десятины пустоты (67%), а из 31 тысячи десятин того же монастыря в уезде Переяславля-Залесского пахали и косили 10 тысяч десятин (32%). Если так было в центральных областях, то далее от Москвы на север и восток можно ожидать еще более угнетающих размеров пустоты, которая в иных местах достигала 94%. Впрочем, и здесь встречаем резкие исключения. Волость Нерехта Костромского уезда была старинным владением Троицкого Сергиева монастыря. В этой волости за селом Федоровским с деревнями, по книге 1592 г., значилось перелогу и лесу 30% — отношение, обратное тому, что мы видели в местностях ближе к Москве. Это показывает, что степень разработки земли зависела не столько от качества почвы, сколько от других местных и исторических условий. Несмотря на исключительные хозяйства, пахотные участки во многих местах представлялись незначительными и рассеянными островками среди обширных нетронутых или заброшенных пустырей. Из приведенных данных видно, что, изучая московские поземельные описи XVI в., мы имеет дело с бродячим и мелко разбросанным сельским населением, которое, не имея средств или побуждений широко и усидчиво разрабатывать лежавшие пред ним обширные лесные пространства, пробавлялось скудными пахотными участками и, сорвав с них несколько урожаев, бросало их на бессрочный отдых, чтобы на другой целине повторить прежние операции.

Земли, на которых жили крестьяне, по роду землевладельцев делились на 3 разряда: на земли церковные, принадлежавшие церковным учреждениям, служилые или боярские, находившиеся во владении служилых людей, и государевы. Последние подразделялись на 2 разряда: на государевы дворцовые, приписанные ко дворцу и как бы составлявшие его частную собственность, и государевы черные, т. в. государственные, не находившиеся ни в чьем частном владении. Различие между землями дворцовыми и черными было больше хозяйственное, чем юридическое: доходы с них специально назначались на содержание государева дворца и поступали больше натурой, чем деньгами. Поэтому земли одного разряда часто переходили в другой, и в XVII в. те и другие смешались, соединившись под одним дворцовым управлением. Таким образом, в Московском государстве XVI в. существовало 3 разряда землевладельцев: государь, церковные учреждения и служилые люди. На всем пространстве Московского государства мы не встречаем других частных землевладельцев, т.е. не существовало крестьян-собственников. Крестьяне всюду жили на чужих землях: церковных, служилых либо государственных; даже сидя на черных землях, не составлявших ничьей частной собственности, крестьяне не считали эти земли своими. Про такие земли крестьянин XVI в. говорил: «Та земля великого князя, а моего владения»; «Та земля божья да государева, а роспаши и ржи наши». Итак, черные крестьяне очень ясно отличали право собственности на землю от права пользования ею. Значит, по своему поземельному положению, т.е. по юридическому и хозяйственному отношению к земле, крестьянин XVI в. был безземельным хлебопашцем, работавшим на чужой земле. Из такого положения развились своеобразные отношения юридические, хозяйственные и государственные.

Рассмотрим прежде всего юридические отношения крестьян по земле, т.е. их отношения к землевладельцам. Крестьянин был вольный хлебопашец, сидевший на чужой земле по договору с землевладельцем; его свобода выражалась в крестьянском выходе или отказе, т.е. в праве покинуть один участок и перейти на другой, от одного землевладельца к другому. Первоначально право это не было стеснено законом; но самое свойство поземельных отношений налагало обоюдное ограничение как на это право крестьянина, так и на произвол землевладельца в отношении к крестьянину: землевладелец, например, не мог согнать крестьянина с земли перед жатвой, как и крестьянин не мог покинуть свой участок, не рассчитавшись с хозяином по окончании жатвы. Из этих естественных отношений сельского хозяйства вытекала необходимость однообразного, законом установленного срока для крестьянского выхода, когда обе стороны могли рассчитаться друг с другом. Судебник Ивана III установил для этого один обязательный срок — неделю до юрьева дня осеннего (26 ноября) и неделю, следующую за этим днем. Впрочем, в Псковской земле в XVI в. существовал другой законный срок для крестьянского выхода, именно филиппово заговенье (14 ноября). Значит, крестьянин мог покинуть участок, когда кончались все полевые работы и обе стороны могли свести взаимные счеты. Свобода крестьянина выражалась также в том, что, садясь на чужую землю, он заключал с землевладельцем поземельный договор. Условия этого арендного договора излагались в порядных грамотах, или записях. Крестьянин договаривался с землевладельцем как свободное, юридически равноправное с ним лицо. Он брал у хозяина больший или меньший участок земли, сообразуясь со своими рабочими средствами. Потому участки эти были чрезвычайно разнообразны. Крестьянин снимал известную долю обжи или выти. Обжа и выть — податные единицы земельной меры, из коих первою определялось пространство пахотной земли на новгородском севере, а второю — в центральных областях. Обжей назывался вообще участок от 10 до 15 десятин в трех полях, смотря по качеству почвы. Выть была единицей несколько более значительной, хотя также очень изменчивой по той же причине или по местным обычаям. Нормальный, или казенный, размер выти доброй земли — 18 десятин, средней — 21, худой — 24 десятины в трех полях. Впрочем, в хозяйственном обороте бывали выти и больших и меньших размеров. Крестьянин, сказал я, брал у землевладельца известную долю обжи или выти, редко целую выть или обжу, и в порядной грамоте излагал условия, на которых снимал землю. Нового «приходца» принимали осторожно, с разбором: нередко он должен был представить несколько поручителей, которые «ручали» бы его в том, что он будет за их порукой жить в таком-то селе или деревне «во крестьянех» — землю пахать и двор строить, новые хоромы ставить и старые починивать, а не сбежит. Поручители были либо крестьяне того же владельца, к которому рядился пришелец, либо даже сторонние люди. Если съемщик садился на пустоши, а не входил в готовый двор с жилым, разработанным участком, он обязывался хоромы поставить и пашню пахать, поля огородить, пожни и луга расчищать, жить тихо и смирно, корчмы не держать и никаким воровством не воровать; в случае неисполнения обязательств крестьянин или его поручители платили заставу — неустойку. Потом порядной определяли платежи и повинности, какие должен был нести крестьянин за пользование снимаемой землей. Новый поселенец либо подчинялся общему положению наравне с другими крестьянами, среди которых он селился, либо заключал особые личные условия. В иных имениях все повинности крестьянина соединялись в известном денежном или хлебном оброке; в других — вместо денежных и натуральных платежей крестьянин обязывался исполнять условленные работы на землевладельца. Но чаще встречаем смешанные условия: сверх оброка деньгами или хлебом крестьянин обязывался еще отбывать в пользу землевладельца барщину, которая называлась издельем или боярским делом. Совмещение оброка и барщины объясняется тем, что они выходили из разных хозяйственных источников. Денежный и хлебный оброк в Древней Руси был собственно арендной платой за пользование чужой землей. Изделье имело совсем другое происхождение. Крестьянин, садясь на чужой земле, часто брал у хозяина ссуду или подмогу; за это вместо платежа процентов крестьянин обязывался дополнительно работать на хозяина, чаще всего обрабатывать известное количество барской земли. Итак, барщина в Древней Руси вышла из соединения поземельного найма с денежным или другим займом. Но таково было только первоначальное значение изделья: с течением времени оно вошло в состав обычных повинностей крестьянина, как и ссуда стала обычным условием поземельных крестьянских договоров. Мы рассмотрим размеры и виды крестьянского оброка, когда будем говорить о хозяйственном положении крестьян. Итак, крестьяне XVI в. по отношениям своим к землевладельцам были вольными и перехожими арендаторами чужой земли — государевой, церковной или служилой.