В одной грамоте 1628 г. помещик пишет, что в заселенную им пустошь он «своих дворовых кабальных и старинных людей во крестьяне посадил и ссуду им давал». Это не значит, что он сделал своих холопов настоящими крестьянами: такая перемена положения выводила холопа на волю и превращала его из нетяглого человека в податного хлебопашца; ни то, ни другое не было выгодно владельцу. И прежде холопов сажали на пашню: это был привычный прием частного землевладельческого хозяйства. Но прежде не говорили при этом, что сажали холопов «во крестьяне». Посадить холопа во крестьяне — выражение, взятое не из права, а из новой практики поземельных отношений, и показывает, насколько тогда ссудный крестьянин приблизился к холопу. Около того именно времени и в крестьянских договорах с землевладельцами появляется чисто крепостное условие. Сохранилась ссудная запись того же 1628 г., где вольный человек обязуется «за государем своим жить в крестьянех по свой живот безвыходно». Это условие безвыходности принимало довольно разнообразные формы выражения. Прежде крестьянин, рядившийся на землю со ссудой, писал в ссудной записи, что если он уйдет, не исполнив принятых на себя обязательств, то на нем взять землевладельцу свою ссуду и пеню или неустойку «за убытки и за волокиту», за хозяйственные потери и за издержки судебного взыскания — и только. Теперь к обязательству крестьянина уплатить неустойку за уход прибавлялось условие: землевладельцу, государю, «вольно меня отовсюду к себе взяти», «а и впредь-таки я на том участке крестьянин и жилец и тяглец»; «а крестьянство и впредь в крестьянство», за ту ссуду за государем мне «жить во крестьянстве вечно и никуды не сбежать» и т.п. Все эти формы значили одно: крестьянин сам навсегда отказывался от права выхода и неустойку, погашавшую обязательства договора, превращал в пеню за побег, не возвращавшую ему этого права и не уничтожавшую договора. Скоро эта безвыходность стала общим заключительным условием ссудных записей: она и составила крестьянскую крепость, или вечность крестьянскую, как говорили в XVII в. Это условие впервые и сообщило крестьянской ссудной записи значение крепостного акта, утверждавшего личную зависимость без права зависимого лица прекратить ее.

Хронологическое совпадение крестьянской крепости с посадкой холопов «во крестьяне» в третьем десятилетии XVII в. не было случайностью: то и другое имело тесную связь с большим тогдашним переломом в государственном и землевладельческом хозяйстве. Смута сдвинула с насиженных мест массы старожилого тяглого люда, городского и сельского, и расстроила старые земские миры, круговою порукой обеспечивавшие казне податную исправность своих членов. Одною из первых забот правительства новой династии было восстановить эти миры. На Земском соборе 1619 г. было постановлено переписать и разобрать тяглых обывателей и при этом беглецов возвратить на старые места жительства, а закладчиков повернуть в тягло. Долго это дело не удавалось по негодности исполнителей, писцов и дозорщиков. Эта неудача вместе с большим московским пожаром 1626 г., истребившим поземельные описи в столичных приказах, понудила правительство предпринять в 1627—1628 гг. новую общую перепись по более широкому и обдуманному плану. Книги этой переписи имели полицейско-финансовое назначение привести в известность и укрепить на местах податные силы, какими могла располагать казна; с этой целью пользовались ими по отношению к крестьянам и впоследствии, со времени Уложения. Переписью проверялись действовавшие поземельные отношения между крестьянами и владельцами, разрешались столкновения, спорные случаи; но она не вносила в эти отношения новых норм, не устанавливала этих отношений, где их не было, предоставляя это добровольному частному соглашению сторон. Однако «писцовая записка» по месту жительства давала общую основу для таких соглашений, регулировала их и косвенно их вызывала. Бродячий вольный хлебопашец, застигнутый писцом на земле владельца, куда он забрел для временной «крестьянской пристани» и за ним записанный, волей-неволей рядился к нему в крестьяне на условиях добровольного соглашения и вдвойне укреплялся за ним как этой писцовой, так и порядной записью, какую давал на себя.

Здесь обращают на себя внимание договоры прямо с кабальными условиями. Одни, прежде чем порядиться в крестьяне, по нескольку лет жили у землевладельцев «добровольно», без записи, как это делали кабальные. Другие, рядясь без ссуды, писали в записях, что они впредь обязуются жить за своими господами во крестьянстве по их господскую смерть, а как их, господ, судом божиим в животе не станет, вольно им, крестьянам, прочь отойти, куда похотят: это: — основное условие служилой кабалы. Иной, как в приведенной порядной 1628 г., обязывался «за государем своим жить во крестьянех по свой живот безвыходно»: так иногда рядились и кабальные. Но обыкновенно крестьяне рядились «с воли» по-прежнему со ссудой, которую иногда обязывали возвратить «всю сполна» в срок, иногда с рассрочкой, «исподоволу»; чаще же всего договоры умалчивали об этом предмете и обусловливали возврат ссуды только неисполнением хозяйственных обязательств крестьянина или его побегом. Как ни были разнообразны, запутаны и сбивчивы условия крестьянских записей того времени, в них все же можно разглядеть основные нити, из которых сплеталась крестьянская крепость: то была полицейская приписка по месту жительства, ссудная задолженность, действие кабального холопства и добровольное соглашение. Первые два элемента были основными источниками крепостного права, создававшими землевладельцу возможность приобрести крепостную власть над крестьянином; вторые два имели служебное значение, как средства действительного приобретения такой власти. В крестьянских договорах можно, кажется, уловить самый момент перехода от воли к крепости, и этот момент указывает на связь этого перехода с общей переписью 1627 г. Самая ранняя из известных порядных с крепостным обязательством относится к тому самому 1627 г., когда предпринята была эта перепись. Здесь «старые» крестьяне помещика заключают с ним новый договор с условием от него «не сойти и не сбежать, оставаться крепкими ему во крестьянстве». Как у старых крестьян, у них были определенные, установившиеся отношения к помещику; может быть, по старожильству они и без того уже были безвыходными сидельцами на своих участках, не могли рассчитаться по полученным когда-то ссудам; в других порядных крестьяне прямо обязываются своему старому помещику быть крепкими «по-прежнему». Значит, новое крепостное условие было только юридическим закреплением фактически сложившегося положения. Полицейское прикрепление к тяглу или к состоянию по месту жительства поднимало вопрос об укреплении крестьянина за владельцем, на земле которого он записан. Готовых юридических норм для этого не было, и их по сходству хозяйственных отношений стали заимствовать из сторонних образцов, из служилой кабалы или задворной ссудной записи, комбинируя в разных местах различно по добровольному соглашению условия крестьянского тягла и дворовой службы. К такому смешению разнородных юридических отношений вел самый перелом, совершавшийся после Смуты в землевладельческом хозяйстве. Прежде предметом сделки между крестьянином-съемщиком и землевладельцем служила земля под условием выдела доли произведений земли или равноценного ей денежного оброка в пользу землевладельца. Ссуда вовлекала в расчет еще и личный крестьянский труд на землевладельца, барщину, как дополнительную повинность за долг, и даже крестьянское имущество, инвентарь, создававшийся с помощью ссуды. После Смуты условия поземельного учета еще изменились: опустелая земля упала в цене, а крестьянский труд и барская ссуда вздорожали; крестьянин нуждался больше в ссуде, чем в земле; землевладелец искал больше работника, чем арендатора. Этой обоюдной нуждой можно объяснить одну запись 1647 г., когда крестьянская крепость уже упрочилась и из личной превращалась в потомственную: здесь не крестьянин дает обязательство не уходить от помещика, а помещик обязуется не сгонять крестьянина с его старого обстроенного жеребья — иначе вольно ему, крестьянину, от помещика «прочь отойти на все четыре стороны». Та же обоюдная нужда со временем под давлением общей переписи 1627 г. превратила крестьянские порядные из договоров о пользовании господской землей в сделки на обязательный крестьянский труд, а право на труд стало основой власти над личностью, над ее волей; да и самая эта перепись, как увидим, была вызвана потребностью казны перенести податное поземельное обложение с пашни на самого хлебопашца. В новом складе хозяйственных отношений стали мешаться прежние юридические состояния: холопы переходили в крестьянство, и, наоборот, дворовые принимались за крестьянскую пашню, а пашенные крестьяне делали дворовое дело, и из этого смешения вышла крестьянская крепость.