Слушая мои слова о сельских обществах XV—XVI вв., вы, наверное, думали, что я не все сказал, и готовы спросить меня: что такое были эти общества по характеру своего землевладения, похожи ли они на нынешние сельские общины с общим владением землей? Вопрос о происхождении русской сельской общины некогда вызвал в нашей литературе оживленный спор, и на этот предмет установились два взгляда, которые держатся доселе. Одни вслед за Чичериным, поднявшим этот вопрос в пятидесятых годах XIX в., думают, что наша великорусская сельская община — учреждение довольно позднего времени и получила свое окончательное образование только в последней четверти XVIII в. под действием поземельного укрепления крестьян и подушной подати. Другие последуют другому профессору нашего университета, Беляеву, который, возражая Чичерину, утверждал, что сельская община — исконное явление русской жизни, что начала, на которых основаны общинные учреждения нашего времени, действовали уже с самых ранних пор исторической жизни Руси, задолго до прибытия Рюрика. Чтобы найтись среди этих взглядов, надобно отдать себе отчет в спорном предмете. В Древней Руси сельское общество называли миром и не знали слова община, как стали звать его в литературе прошлого столетия, разумея под этим словом сельское общество, как оно сложилось к эпохе крестьянской реформы, со всеми особенностями поземельного строя общины. Существенными особенностями, в которых выражалось ее основное начало, общинное владение землей, можно признать: 1) обязательную уравнительность наделов, 2) строго сословное значение общины и 3) круговую поруку. Земля распределялась соразмерно с рабочей и податной мочью крестьян: рядом с формальным, счетным наделом по ревизским душам существовал еще надел действительный по тяглам, т.е. земля делилась между дворами по наличным рабочим силам каждого двора, и делилась принудительно, навязывалась. Это потому, что размером надела определялась для каждого крестьянина соответственная тяжесть сословных обязанностей, падавших на крестьянство; как скоро это соответствие ходом нарождения и вымирания нарушалось, земля переделялась для восстановления равновесия. Таким образом, земля была не источником повинностей, а вспомогательным средством для их исполнения. Ни этой принудительной уравнительности участков с их переделами, ни сословного характера поземельных крестьянских обязанностей не находим в сельских обществах XV—XVI вв. Крестьянин брал себе участок «по силе», т.е. по своему усмотрению, договариваясь о том во владельческом или дворцовом имении с самим владельцем или с его приказчиком без участия сельского общества. Податная тяжесть вольного съемщика определялась размером снятого участка; следовательно, земля служила источником крестьянских обязанностей, а не вспомогательным только средством для их исполнения. Самые участки имели постоянный, неизменный состав. То были большей частью отдельные деревни в один-два двора с принадлежавшими каждой из них угодьями, пределы которых из века в век определялись обычным выражением поземельных актов: «куда соха, коса и топор ходили». Сам крестьянин не был прикреплен ни к участку, ни к сельскому обществу, ни даже к состоянию, свободно менял свою пашню на другую, выходил из общества и даже из крестьянства. Из акта XV в. узнаем, что одна деревня в продолжение 35 лет переменила шестерых владельцев из крестьян. Так в сельских обществах XV—XVI вв. не находим двух существенных признаков общинного владения землей. Может быть, зародыш такого владения надобно видеть в очень редком явлении, какое встречаем в описи земель Троицкого Сергиева монастыря 1592 г. по Дмитровскому уезду. Но какой это слабый зародыш! На этих землях, скудных почвой и пашней, крестьяне, пахавшие по 5 или даже только по 3/4 десятины худой земли на двор, сверх подворной пашни всем сельцом или всей деревней двумя — четырьмя дворами пахали еще «по мере все сопча» по 5 — 7/2 десятин, а в одном сельце 16 дворов пахали сообща 22 десятины, по 1/8 на двор. Это как будто пробная общественная запашка. Самый порядок отбывания поземельных повинностей приучал крестьян видеть в земле связь, соединявшую их друг с другом: повинности разверстывались повытно и отбывались сообща крестьянами, сидевшими на одной выти; разверстка производилась выборными села или волости. В том же направлении действовала и круговая порука. Она служила средством обеспечения податной исправности сельских обществ, но не была исключительно особенностью сельского общинного быта: на ней, как увидим, строилось все местное земское управление в XVI в. Однако эта порука вела уже тогда если не к периодическим общим переделам, то к частичным разделам земли. В иных деревнях по описям встречаем пустые дворы, и пашни «впусте» у них нет, это значит, что опустевший участок или делили между жилыми дворами, или отдавали одному двору вместе с лежавшим на пустоте тяглом. Всем этим я хочу сказать, что в сельских обществах XVI в. нельзя найти общинного владения землей с обязательным порядком ее распределения, а им было предоставлено лишь распоряжение крестьянской землей, насколько то требовалось для облегчения им исправного платежа податей. Но это распоряжение воспитывало понятия и привычки, которые потом при других условиях легли в основу общинного владения землей. Такими условиями и были, согласно с мнением Чичерина, обязательный труд и принудительная разверстка земли по наличным рабочим силам. Действие этих условий становится заметно уже в XVI в., и нетрудно догадаться, что оно должно было проявиться сперва не в крестьянской среде, тогда еще не закрепощенной, а в холопьей. Издавна землевладельцы заставляли часть своей дворни обрабатывать барскую пашню, обзаводили дворами и хозяйством и наделяли землей. В документах XVI в. находим указания на то, что этот надел был не подворный, а «с одного», на все дворы сообща, огульно, причем, вероятно, самим этим «страдникам», как назывались пахотные холопы, предоставлялось или разверстывать, делить и переделять данную им землю между собой, или делиться урожаем соразмерно участию в совместной ее обработке.

Теперь войдем в экономическое положение крестьян, рассмотрим, как они жили в тесном кругу своего хозяйства. Крестьянин был вольный и перехожий съемщик чужой земли, свобода которого обеспечивалась правом выхода и правом ряда, договора с землевладельцем. Таково было положение крестьянина по закону, но уже в XVI в. оно было далеко не таково на деле. Вольный и перехожий арендатор, крестьянин большею частью приходил на чужую землю с пустыми руками, без капитала, без земледельческого инвентаря. Распространение поместного землевладения на заокские и средневолжские поля значительно увеличило массу безынвентарного крестьянства; на тамошние пустые поместья привлекались, как мы видели (лекция XXXIII), из центральных уездов преимущественно «неписьменные» люди, не имевшие своего хозяйства. Селясь на чужой земле, такой крестьянин нуждался в воспособлении со стороны землевладельца, особенно когда садился на пустоши, на нетронутом или давно запустевшем участке. Редкий поселенец обходился без этого воспособления. Оно было почти общим условием крестьянских поземельных договоров и принимало различные виды. Садясь осенью, о егорьеве дне, на «жилой», уже обсиженный и распаханный участок, крестьянин входил в готовый двор с постройками и получал от землевладельца подмогу или ссуду деньгами, скотом, чаще хлебом «на семены и на емены», на посев и на прокорм до жатвы. Подмога и ссуда иногда смешиваются в крестьянских порядных; но между ними было различие. Подмога давалась, собственно, на первоначальное дворовое обзаведение, на жилые и хозяйственные постройки, на огороду полей и была безвозвратной ссудой, если крестьянин обзаводился, как следовало по договору. Ссуда скотом и прочим инвентарем или деньгами для его приобретения назначалась на ведение хозяйства и числилась за крестьянином как долг, подлежавший уплате при уходе его от владельца. Денежная ссуда в XV и в начале XVI в. называлась серебром издельным, потому что соединялась с издельем — работой крестьянина (издельного серебряника, как назывался получивший серебро) на владельца; этим оно отличалось от серебра ростового — займа с уплатой роста, процентов. Потому землевладельцы и различали «деньги в селах в росте и в пашне». Если крестьянин садился на пустой участок, который нужно было распахать и обстроить, то получал сверх подмоги и ссуды еще льготу полную или частичную и более или менее продолжительную, смотря «по пустоте», по степени заброшенности участка, требовавшего более или менее сложных подготовительных работ. Льгота давалась на год, на два и больше и освобождала съемщика как от «государева тягла», казенных податей, так и от господского оброка денежного и хлебного и всякого изделия либо только от некоторых из этих повинностей. О степени нужды в ссуде можно судить по отдельным случаям: у Алексеевых, некрупных вотчинников Московского и Боровского уездов, в 1511 г. числилось за их крестьянами в раздаче до 2 тысяч рублей на наши деньги. Крестьянское хозяйство особенно выразительно характеризуется обилием указаний в актах XVI в. на крестьян, засевавших свои поля господскими семенами. В вотчинной книге Кириллова Белозерского монастыря, составленной во второй половине XVI в. и перечисляющей монастырские села и деревни с обозначением вытей арендуемой монастырскими крестьянами земли, показано около 1/2 тысяч вытей; 70% этих крестьянских вытей засевались монастырскими семенами, т.е. находились в пользовании людей, без помощи вотчинника не имевших чем засеять свои поля. Рассчитав на нынешние хлебные цены все семена, какие по книге числились за крестьянами, рожь, пшеницу, ячмень и овес, найдем, что их было выдано не менее как на 52 тысячи рублей. Эта семенная ссуда оставалась за крестьянином, пока он жил на монастырской земле, даже переходила от отца к сыну, числилась за крестьянским двором как его постоянный долг, проценты с которого вносились в состав ежегодного поземельного оброка монастырю; значит, семенной заемщик тяготился возвратом хлебной ссуды.