Писцовая приписка со ссудной записью как юридические средства потомственного укрепления крестьянина, ссуда как экономическая основа господского права на крестьянские животы, на инвентарь крестьянина и барское тягло за земельный надел как источник права дискреционного распоряжения трудом крепостного — вот три узла, которые затянулись в мертвую петлю, называвшуюся крестьянской крепостью. Затягивая ее, законодательство руководилось не чувством справедливости, даже не расчетом общей пользы, а соображением возможности, создавало не право, а только временное положение. Такой взгляд держался еще при Петре Великом и решительно выражен крестьянином Посошковым в его книге О скудости и богатстве, где он пишет, что помещики владеют крестьянами временно, «а царю они вековые». Стало быть, на крепостное крестьянство смотрели как на поместные земли: это — государственное достояние, уступленное на время частным лицам и учреждениям. Но как могло правительм ство даже временно так доверчиво подчинить частному интересу труд огромной массы населения, которым питалось государство? Здесь недальнозоркое правительство опиралось на наличное положение дел, созданное частью законодательством, частью фактическими отношениями прежнего времени. Издавна многие землевладельцы получали право судить своих крестьян во всех делах, кроме важнейших уголовных — душегубства, разбоя и татьбы с поличным. Мы видели также, что уже в XVI в. землевладелец становился посредником между своими крестьянами и казной в делах о казенных платежах и иногда платил подати за них (см. о ссудах в лекции XXXVII). В XVII в. отдельные местные явления стали обычными общими отношениями. С переписи 1620-х годов к судебной власти владельца присоединился еще полицейский надзор за крестьянами, которые за ним были записаны. С другой стороны, хозяйственный быт владельческих крестьян посредством ссуд, льгот, изделий и оброков так перепутался с барским хозяйством, что здесь обеим сторонам стало трудно разграничиться. В столкновениях владельческих крестьян со сторонними людьми, особенно в поземельных спорах, землевладелец, естественно, становился впереди своих крестьян, как собственник спорного предмета. Уложение (гл. XIII,) только отмечает как общий, давний и привычный факт своего времени, что «за крестьян своих ищут и отвечают они же, дворяне и дети боярские, во всяких делех, кроме татьбы и разбоя и поличного и смертных убийств»; значит, землевладельцы представляли своих крестьян в тех судных делах с посторонними, в которых сами судили своих крестьян. Вотчинный суд, полицейский надзор и ходатайство по делам своих крестьян были судебно-административные отправления, в которых землевладелец заменял правительственного чиновника, и имели значение скорее обязанностей, чем прав. К этим трем функциям, восполнявшим недостаток правительственных орудий, прибавилась четвертая, направленная к обеспечению казенного интереса. Крестьянская крепость была допущена под условием, чтобы тяглый крестьянин, став крепостным, не переставал быть тяглым и способным к государственному тяглу. Крестьянин тянул это тягло со своего тяглого участка за право земледельческого труда. Как скоро крестьянский труд был отдан в распоряжение владельца, на последнего переходила обязанность поддерживать его тяглоспособность и отвечать за его податную исправность. Это делало землевладельца даровым инспектором крепостного труда и ответственным сборщиком казенных податей со своих крестьян, а эти подати превращало для крестьян в одну из статей барского тягла, как крестьянское хозяйство, с которого шли эти подати, входило в состав барского имущества. За беглых крестьян владелец платил подати до новой переписи. Уложение признает уже установившимся порядком правило «имати за крестьян государевы всякие поборы с вотчинников и помещиков», а за держание беглых назначает одно общее взыскание с приемщика как за государевы подати, так и за вотчинниковы помещичьи доходы «по десяти рублев на год» (гл. XI).

Законодательное признание податной ответственности землевладельцев за своих крестьян было завершительным делом в юридической постройке крепостной неволи крестьян. На этой норме помирились интересы казны и землевладельцев, существенно расходившиеся. Частное землевладение стало рассеянной по всему государству полицейско-финансовой агентурой государственного казначейства, из его соперника превратилось в его сотрудника. Примирение могло состояться только в ущерб интересам крестьянства. В той первой формации крестьянской крепости, какую закрепило Уложение 1649 г., она еще не сравнялась с холопьей, по нормам которой строилась. Закон и практика проводили еще хотя и бледные черты, их разделявшие: 1) крепостной крестьянин оставался казенным тяглецом, сохраняя некоторый облик гражданской личности; 2) как такового, владелец обязан был обзавести его земельным наделом и земледельческим инвентарем; 3) он не мог быть обезземелен взятием во двор, а поместный и отпуском на волю; 4) его животы, хотя и находившиеся только в его подневольном обладании, не могли быть у него отняты «насильством», по выражению Котошихина; 5) он мог жаловаться на господские поборы «через силу и грабежом» и по суду возвратить себе насильственный перебор. Плохо выработанный закон помог стереть эти раздельные черты и погнал крепостное крестьянство в сторону холопства. Мы это увидим, когда будем изучать крепостное хозяйство, экономические следствия крепостного права; доселе мы изучали его происхождение и состав. Теперь заметим только, что с установлением этого права русское государство вступило на путь, который под покровом наружного порядка и даже преуспеяния вел его к расстройству народных сил, сопровождавшемуся общим понижением народной жизни, а от времени до времени и глубокими потрясениями.

Господа и крепостные. Крепостное право и земский собор. Общественный состав земского собора в XVII в. Численный состав его. Выборы. Ход дел на соборах. Политический характер соборов. Условия их непрочности. Мысль о земском соборе в торговых классах. Распадение соборного представительства. Что сделал земской собор XVII в. Обзор сказанного.

Одним из следствий обособления сословий была новая политическая жертва, новая потеря для русского государственного порядка — прекращение созывов земского собора.

Самым едким элементом сословного взаимоотчуждения было крепостное право, составившееся из холопьей и крестьянской неволи. Нравственное действие этого права было шире юридического. Оно глубоко понизило уровень нашей гражданственности, и без того очень невысокий. Все классы общества в большей или меньшей степени, прямо или косвенно участвовали в крепостном грехе по тем или другим крепостям, привилегированные «белые» чины, светские и духовные, по ссудным записям на крестьян, по служилым кабалам и другим актам на холопов, рядовые люди и даже боярские холопы по жилым записям на урочные лета. Но особенно зловредно сказывалось это право на общественном положении и политическом воспитании землевладельческих классов. Допущенное законом и поддерживаемое полицейской силой, крепостное право делало самих душевладельцев холопами наличной власти, расположенной к такой поддержке, и врагами всякой власти иного направления. Вместе с тем наиболее энергичным, жизненным интересом землевладельческой среды становилась мелочная сутяжная борьба господ с крепостными и друг с другом из-за крепостных; постепенно перерождаясь в глубокую социальную разладицу, эта борьба надолго задержала правильный рост народных сил, и по ее вине землевладельческое дворянство, как руководящий класс, дало извращенное, уродливое направление всей русской культуре. Такое действие крепостного права уже в XVII в. обнаруживалось яркими чертами. Холопий приказ заваливался господскими явками о людских и крестьянских побегах и сносах, об их подговорах и похвальбах подметем, поклепом, поджогом, смертным убойством и всякими недобрыми делами. Явка была необходима, чтобы не отвечать за беглеца, если он в бегах начнет красть и разбивать. Бегали все, и рядовые крепостные, и приказчики над людьми и животами, служившие лет, по 25, и сидевшие у господ своих «вверху у письма» их домашние секретари. Беглые уносили и свои животы, платье, скот, и прямое господское добро, иногда на большие суммы, тысячи на две, на три (на наши деньги). Особенно старательно выкрадывали господские коробейки с людскими крепостями, чтобы скрыть исковые улики, переменив себе в бегах имена. Но изощрялись и господа: с погоней за беглецами они посылали дворовых охотничьих собак, которые при виде своих настигнутых знакомцев ласками своими выдавали их личность: «знае де их». Побеги совершались в одиночку и скопом, семей в пять-шесть. У подьячего побежал из Суздаля крепостной с семьей, захватив господское имущество, причем покушался поджечь и госпожу свою с детьми в хоромах. Подьячий, находившийся тогда по делам службы в Москве, «побежал оттуда погоней» за беглецами, а тотчас по его отъезде побежал с Москвы оставшийся там другой его крепостной, «поимав достальные его животы»: все это совершилось в Суздале и Москве в 8 дней. Общественные положения и отношения, сами по себе не имевшие ничего общего с крепостным правом, втягивались в него и искажались. В 1628 г. от дьяка бежал кабальный его человек Васька с женой и через 8 лет воротился к нему попом Василием, поставленным в этот сан рукою митрополита казанского и свияжского. После Уложение постановило таких священнослужителей из холопов по искам их господ отсылать к церковным властям на предмет поступления с ними «по правилам св. апостол и св. отец» (гл. XX). Попа Василия дьяк принял неизвестно с каким назначением, и в том же году «тот его человек поп Василий с женою сбежал от него и снес с собою его денег 28 руб.» Условиям крепостного права было порабощено даже дело народного образования в самых элементарных его видах. Мальчика для обучения мастерству грамоты отдавали мастеру в крепостные по жилой записи на урочные годы с правом смирять ученика за ослушание «всяким смирением». В 1624 г. московская богаделенка отдала священнику московского женского монастыря своего сына для обучения грамоте и вместе с бабушкой ученика, старицей того же монастыря, ручалась с неустойкой за его благоповедение и за то, что ученик, живя у своего учителя, будет у него «всякое дворовое дело делать». Отец Харитон обучил ученика грамоте и письму в 4 года, а крепостная запись на него взята была на 20 лет. Мать и бабушка, увидя, что отец Харитон «того малого сделал человеком, грамоте выучил», а еще 16 лет будет томить его в крепостной неволе, решили, «стакнувшись с подходящими людьми, того малого у попа скрасть и потом на нем же, попе, его искать». Исход дела неизвестен. Быт беглых, как он рисуется в актах, заставляет забывать, что имеем дело с христианским обществом, оборудованным всякими властями, церковными и полицейскими. Дворовый человек убегал, бросая жену и детей, бродил по барским усадьбам, сказываясь вольным и холостым, под чужим именем. В одной усадьбе его женили на дворовой и брали на него в Холопьем приказе служилую кабалу. Новая жена становилась ему не «в любовь»; он бросал ее и, «попамятовав свой грех», шел к прежнему барину «старой своей жены и дочери выкрадывать», но здесь и попадался. Такую повесть читаем в одном акте 1627 г. Подобные похождения крепостных были столь обычны, что их отметило и Уложение (гл. XX).