В ответ на мой вопрос Ниэллин пожал плечами:

— Есть сонное зелье. Оно усыпляет, дает отдых. И тем помогает телу исцелиться. Но у нас мало его было, кончилось давно… Еще есть снадобья от боли и жара. Из них только ивовая кора осталась, ее можно кипятком заварить. Да Алассарэ пить нельзя, пока нутро не подживет, — добавил он с сожалением.

Час от часу не легче! Значит, целителям и дальше придется врачевать его только за счет собственных сил. Хватит ли их? Сколько времени займет такое врачевание? Наши наверняка уйдут далеко вперед. Сможем ли мы догнать их?

А если нет…

Сможем ли мы всемером выжить в ледяной пустыне?!

Я постаралась отогнать себялюбивый страх. Сейчас главное, чтобы выжил Алассарэ. А там уж как-нибудь…

Хорошо, мы с Арквенэн нашли, чем заняться — придумали сшить из плаща нижнюю куртку для Алассарэ. Но и за работой боязнь не отпустила меня. Я чуть не порезалась, пока кроила, а потом то и дело колола пальцы иглой — так дрожали у меня руки.

Быть может, мне стало бы спокойнее, решись я высказать свои тревоги. Но Арквенэн и Ниэллину и так хватает забот, им ни к чему мои страхи. И уж точно нельзя отвлекать Лальмиона от врачевания!

Целитель так и сидел с раненым, погрузив его в забытье и сам пребывая в оцепенении. Он не открывал глаз, не шевелился и, кажется, почти не дышал. Лицо его совсем лишилось красок, превратилось в мраморную маску, сработанную неумелым ваятелем — такие острые и резкие были у нее черты. Не смея нарушить запрет отца и вмешаться, Ниэллин не знал, куда деть себя. Он перетряхнул все сумки в поисках подходящей для Алассарэ одежды, все раскидал, потом навел в шатре порядок, перебрал и вычистил лекарские инструменты…

На этом терпение у него иссякло. Он подсел к отцу, встряхнул за плечи, убрал его руки от тела раненого:

— Хватит. Не изнуряй себя, ему уже легче.

— А? Да… уже легче… — заморгав, пробормотал Лальмион.

Он совсем ослабел — безропотно позволил уложить себя и укутать одеялом, снятым с укрывавшей Алассарэ груды. А тому и впрямь полегчало: он больше не корчился от боли, дышал глубже и выглядел теперь просто спящим.

Ниэллин проворчал:

— Больше не пущу отца. Совсем меры не знает. Разве так можно?

— Ладно тебе, не ругайся, — вступилась Арквенэн. Страх за жизнь Алассарэ отпустил ее, и она заметно приободрилась. — Ты сам ничем не лучше. В кои-то веки Лальмион тебя пожалел — знал, наверное, что делал.

— Надеюсь, — только и сказал Ниэллин.

Я тоже надеялась, что сон и еда восстановят силы Лальмиона. За время похода он исцелил многие десятки, если не сотни больных. Не мог же он надорваться на одном Алассарэ!

Хоть бы они оба поправились побыстрее! Но даже Ниэллин не в силах был поторопить их выздоровление. Что уж говорить о нас с Арквенэн! Нам оставалось только ждать исхода, вовсе не умея повлиять на него.

Тягостным было это ожидание! Ни шитье, ни стряпня, ни безвкусная трапеза на троих не скрасили его, а беспокойство сделало и вовсе мучительным. Куда запропастились Тиндал с Айканаро? Им давно пора вернуться. Снаружи все сильнее завывает ветер, теребит и трясет шатер. Может начаться метель — а они ходят невесть где!

Я послала им обоим зов. От обоих не получила ответа — и страх пополам с раздражением обуял меня с удесятеренной силой.

Что за беспечность — бродить по льдам вдвоем, закрыв осанвэ! А если с ними случилось несчастье? Вдруг провалились под лед? Ушли далеко и заблудились? Попались медведю?!

Тщетно я твердила себе, что Тиндал и Айканаро не малые дети, а разведчики и первопроходцы, что опыта во льдах им не занимать, что они не допустят глупых случайностей… Стоило взглянуть на бесчувственного Алассарэ, как доводы эти рассыпались в пыль.

Заслышав наконец голоса и скрип снега, я испытала одновременно облегчение и новый прилив злости. Теперь-то я скажу все, что думаю об их беспечности!

Бросив шитье, я скорей выбралась наружу.

Ледяной ветер обжег лицо. Щурясь, я огляделась.

Тиндал и Айканаро нашлись с подветренной стороны шатра — возились там, отвязывая с волокуши белую косматую шкуру.

Так вот чем они занимались! Охотились на медведя — вопреки запрету Лордов! Вопреки опасности, которой подвергали себя и нас! Что бы мы делали, если бы медведь расправился с ними?!

Все волнения этого дня, все напряжение и страх разрядились во мне дикой вспышкой. Я бы закричала, если бы от гнева у меня не перехватило горло!

— Вы!.. Я же просила… Мы одни… А вы… за медведем!

Злые слезы хлынули у меня из глаз.

Обернувшись, Тиндал в ужасе выронил из рук волосяную веревку:

— Тинвэ, что случилось? Алассарэ?..

— Он жив? — быстро спросил Айканаро.

— Да! Но вы... медведь… Кто вам разрешил?!

Айканаро заявил хладнокровно:

— Здесь я за Лорда, я и разрешил. Уймись, Тинвиэль. Могла бы сказать спасибо. Мясо хорошее, да и шкура пригодится. Будет чем укрыть Алассарэ, если его придется везти.

— Зря ругаешься, — добавил Тиндал. — Мы нечаянно. Он сам к нам вышел. Ну… мы его и застрелили. Издалека.

Неправда! Чтобы наповал уложить такого зверя, надо подобраться к нему поближе. А если бы они не попали?!

Рыдания душили меня, я лишь махнула рукой. Спорить с мужчинами бесполезно!

Из шатра вылез встревоженный Ниэллин — и при виде товарищей с облегчением перевел дух. А потом обнял меня, загородив от ветра:

— Тинвэ, милая, сейчас-то о чем плачешь? Я уж испугался, думал, опять что стряслось… Ух ты, какая шкура!

И он туда же! Но в его объятиях дурная злость отступила, и я начала успокаиваться.

— Как Алассарэ? — спросил Айканаро у Ниэллина.

— Жив.

Исчерпывающий ответ! Айканаро продолжал вопросительно смотреть на целителя.

— Сегодня его трогать с места нельзя, — помолчав, добавил Ниэллин. — Не выдержит. Завтра… а лучше, через круг… надеюсь, будет можно. Вряд ли мы пойдем быстро. Надо предупредить Артафиндэ, что мы надолго его бросили.

— Уже, — хмыкнул Айканаро невесело. — Я дозвался, предупредил. И Ангарато наверняка от себя добавил.

— И что Лорд?

— Сказал, что сердит… будет. Если мы пропадем во льдах. Значит, постараемся не навлечь на себя его гнев.

— Не знаю, как это получится, если вас с Тиндалом так и тянет на подвиги, — проворчала я.

Брат аж взвился:

— Ты опять! Мы же для вас трудились! А ты… Хуже отца, честное слово!

Отвернувшись, он вновь склонился над волокушей и стал в раздражении дергать крепивший шкуру ремень.

Ох, зря я не сдержалась! Но не извиняться же за правдивые слова?

Айканаро заломил бровь и явно собрался сказать что-то неодобрительное…

В шатре вскрикнула Арквенэн:

— Сюда! Алассарэ…

Мы ринулись внутрь, едва не столкнувшись лбами.

Лальмион все еще спал, с головой завернувшись в одеяло. Арквенэн с растерянным и радостным видом склонилась над Алассарэ…

Он очнулся! Открыл глаза и затуманенным взором смотрел на содрогающийся от ветра полог шатра. Потом перевел взгляд на нас, с трудом разлепил губы:

— Галдите… спать… мешаете…

Голос его был чуть громче шороха поземки, а сил не хватило даже приподняться. Поерзав под одеялами, он поморщился:

— Больно как… что… со мной?

— Лежи тихо! — переполошилась Арквенэн. — Тебя медведица подрала, помнишь?

— Дети!..

Алассарэ снова дернулся привстать, но Ниэллин удержал его, положив руку ему на грудь.

— Т-ш-ш, спокойно. Дети целы. Они вместе со всеми ушли. А мы здесь остались, с тобой.

Некоторое время Алассарэ молчал, пытаясь отдышаться, затем прошептал:

— Не сожрал меня… медведь. Так и знал… что…

Он вновь умолк.

— Что? Что ты знал? — потеребила его Арквенэн.

— Что я… невкусный…

Смех наш, неуместный и громкий, разбудил Лальмиона. Он резко сел, потряс головой и воззрился на нас с недоверием, как будто сомневался, в здравом ли мы уме. Но мы не сразу остановились, так велико было наше облегчение. Алассарэ шутит — значит, точно передумал умирать!