— Прошу.

Ольга зашла, присела в кресло, не удостоив вниманием стоящий возле стола деревянный стул, взглянула выжидательно. Хозяин кабинета, что до того сидел, уставившись в бумаги, шевельнулся, поднял голову. Его губы растянулись в усмешке. Отложив бумаги, полицейский произнес:

— За столь короткое время мы встречаемся вторично. В этом мне видится глубокий смысл.

— Я тоже рада вас видеть, — ответила Ольга в тон. — Но, все же хотелось бы узнать причину столь позднего вызова. Я устала, и закончила не все дела.

В глазах собеседника мелькнула угроза, когда он произнес:

— Вы на удивление напористы, для… — он проглотил вертящееся на языке слово, — столь юной и беззащитной девушки.

Ольга развела руками.

— Чего мне бояться, находясь в цитадели защиты и справедливости?

Полицейский покивал, сказал замедленно:

— Действительно, гражданам здесь бояться нечего, конечно… — он выдержал паузу, — если они не совершили ничего противоправного.

Ольга нахмурилась.

— Это обвинение?

Вместо ответа собеседник зашуршал бумагами, вычленив из беспорядочно разбросанной кучи одну, резким движением поднял, повернул. На Ольгу взглянуло стилизованное изображение, отдаленно напоминающее ее собственное лицо. Внутри похолодело, перед внутренним взором вновь пронеслось вечернее приключение, но Ольга не подала виду, без интереса осмотрев картинку, перевела взгляд на лицо полицейского.

Не дождавшись реакции, тот нахмурился, сказал жестко:

— Вчера ночью в парке «Жукова» было совершено разбойное нападение. Украдены вещи, пострадали несколько молодых людей.

Отстраненным тоном Ольга произнесла:

— Сочувствую молодым людям, но какое отношение это имеет ко мне?

— Это нарисованный со слов потерпевших портрет нападавшего, вернее, нападавшей. Описанные особенности фигуры также совпадают с вашей.

— Молодых людей избила и обобрала девушка? — Ольга вложила в слова столько яда, сколько смогла изобразить.

Проигнорировав выпад, полицейский сурово произнес:

— И не только молодых людей, но и девушек.

Преисполнившись желчи, Ольга выдавила:

— Так там были еще и девушки.

— Вы сомневаетесь в моих словах? — Собеседник нехорошо прищурился.

Ольга выставила перед собой ладони, сказала, защищаясь:

— Нет, нет, что вы! Девушка избила и ограбила нескольких парней с подругами, пятерых, или, сколько их там было? Как можно отрицать очевидное. Тем более, сказанное блюстителем порядка. Девушка-маньяк, обычное дело.

Полицейский хлопнул по столу так, что жалобно звякнули стоящие в шкафчике бокалы, а разбросанные по столу листы взвихрились, разлетевшись по кабинету, сказал свистящим шепотом:

— Если ты думаешь, что можешь безнаказанно насмехаться, находясь в моем кабинете, то сильно заблуждаешься.

Чувствуя, как, в предвосхищении опасности, сильно забилось сердце, Ольга произнесла, постаравшись, чтобы прозвучало как можно более холодно:

— Если на этом все, я, с вашего позволения, удалюсь. И если вы не хотите судебного разбирательства за превышение должностных полномочий, потрудитесь впредь не заниматься цирком, предъявляя невинным людям обвинения, основанные на невнятных показаниях пьяной молодежи, что, накачавшись алкоголем, не может придумать ничего убедительнее шастающих по ночным паркам девушек-бандиток.

Она резко встала, взялась за ручку двери, но, взглянув на полицейского, застыла. По лицу хозяина кабинета расплывалась злорадная улыбка. Тихо, словно шуршащая чешуей змея, он произнес:

— Как интересно. Ведь их действительно избили и ограбили в парке. Только… я этого не говорил.

От осознания чудовищности прокола кровь отхлынула от лица. Невероятным усилием сохранив невозмутимость, Ольга скривила губы в улыбке, ответила устало:

— Об этом не сложно догадаться без подсказки. Людей не грабят на площадях и не избивают на улицах. А то, что молодежь вечерами предпочитает сидеть по дворам и паркам, ясно любому, кто еще не забыл молодость. Сама до недавнего была такая. Всего хорошего.

Ежесекундно ожидая гневного окрика, отчего спина напряглась так, что заломило в висках, Ольга вышла, затворив дверь, замерла, прислушиваясь, но из кабинета не донеслось ни звука. С облегчением выдохнув, Ольга скользнула к лестнице, невольно приподнявшись на носочки, чтобы не привлекать внимание цоканьем каблуков.

Спустившись по лестнице, Ольга миновала коридор и вышла на улицу. Ветер накинулся, как оголодавший зверь, обжег кожу холодом, но, пылающие, щеки не ощутили морозца. Она шла по улице, словно в тумане. Разум кричал об опасности, предупреждал о возможных последствиях столкновения с блюстителями порядка, вкрадчиво увещевал. Но все доводы и логические цепочки, такие непротиворечивые и правильные, не вызывали отклика в теле, кружились словно снежинки за стеклом, ярко вспыхивающие, но тут же уносимые ветром, без следа, без памяти, без смысла.

Глубоко внутри возникло, и медленно разрасталось ощущение силы, такое же, как прошлой ночью, когда она выплескивала гнев на противников, превосходящих числом и наглостью, но, на деле, оказавшихся пустышками. Наряду с этим крепло ощущение собственной правоты. Содеянное уже не казалось таким ужасным, а угрозы полицейского не вызывали страха. Плечи распрямились, а губы раздвинулись в улыбке. Лишь зудящая боль в мышцах и легкое головокружение, столь редкие в последнее время, не позволяли полностью погрузиться в состояние блаженства.

Втянув насыщенный множеством запахов влажный воздух, к обострившемуся за последнее время обонянию Ольга успела привыкнуть и не паниковала, когда, вместо смутного, едва различимого запаха, ноздри ощущали десятки разнообразных ароматов, она двинулась в сторону дома. Ноги двигались все быстрее, с каждым шагом приближая к дому, где в шкафу, на полочке, заложенное вещами, ждало избавление от боли — десяток стеклянных капсул с тускло поблескивающим желтоватым содержимым. Великолепное достижение медицинской мысли, дорогое и редкое лекарство, подарок судьбы, выданный знающим доктором, которого она никогда бы не нашла без заботливого товарища, волею случая встреченного в тяжелую минуту.

Иссиня-белый потолок без малейших неровностей и трещин. В глаза, через разные промежутки, отбрасывают холодный свет голубоватые сферы покрывающих лампы колпаков. Боковым зрением заметно, как мимо проплывают забранные стеклом двери, одна за одной. Тишина давит на уши, лишь тихий скрип колес, да шарканье подошв везущей тележку медсестры, разряжают могильное молчание, не дают надорваться напряженным до невозможности ушным перепонкам.

Хочется приподняться, оглянуться, но тело не слушается, скованное невидимым панцирем настолько, что не повернуть и головы, лишь глаза с трудом ворочаются в орбитах, отзываются усталостью уже мгновенье спустя. Тележка замедляется, проплывающая мимо лампа повисает жутковатой застывшей каплей, где, искривленная до невозможности, отражается забранная синей тканью тележка, с едва намеченными контурами лежащего поверх тела.

Звонкий щелчок замка бьет по нервам. Пропуская тележку, дверь бесшумно отворяется, затворяется вновь. Тишина надвигается тенью, окутывает невесомой пеленой, а вместе с тишиной возникает запах. Запах совсем не отвратительный, и даже приятный, сладковатый, немного приторный, какой часто бывает на кухне, в разгар приготовления обеда. Сперва слабый, едва различимый, он усиливается, нарастает, забивая ноздри. Легкие начинает жечь, а на глаза наворачиваются слезы.

Не слышно ни звука, будто в этом мире холодных чистых коридоров нет никого живого. Но поблизости кто-то есть, вернее, что-то, что издает этот странный запах, сладкий, будоражащий чувства и одновременно пугающий. От попыток повернуть голову начинает мутить. Но действие удается, голова немного сдвигается в сторону. Еще попытка. В шею стреляет такой болью, что глаза наполняются слезами, а горловые связки едва не лопаются, бессильные пропустить звук.