Дуня ахнула, схватила знахарку за руку и залепетала:

— Благодарствую тебе, ведующая мать.

Аделя лишь улыбнулась ей и наклонилась к мальчонке. Серый клубящийся дым её глаз укутал ребёнка, унял страх и одарил теплом.

— Идём со мной, я с детьми своими тебя познакомлю, — сказала Аделя, забирая мальчика у матери.

Они вошли в широкий терем, медовые глазки обвели любопытным взором всё вокруг и замерли на высоченном дядьке. Мужчина приветливо улыбнулся и подмигнул мальчонке:

— Проходи смелее, чай не кусается здесь никто.

Маленький гость робко вошёл в светлицу и остановился напротив пухленькой кучерявой девочки, играющей на полу с разноцветными лентами. В тот же миг к нему подбежал мальчишка и лукаво улыбнулся:

— Здорово!

Гость лишь кивнул в ответ и уставился на деревянный меч в руках нового знакомого.

— Нравится? — спросил тот, протягивая «оружие». — Мне тятька его вырезал. Хочешь поиграть?

— Хочу, — не стал лукавить мальчик и охотно принял вещицу.

Воспоминания неслись одно за другим, не давая измученному сердцу покоя. Дыхание прерывалось, а пульс рьяно бил по вискам. Свист острых лезвий и звон стальных клинков, чеканящий голос Демира, строгий, вкрадчивый, но при этом не менее заботливый… и верный друг рядом. Эти добрые серые глаза с озорным прищуром. Высокий и широкоплечий, но при этом ловкий и быстрый. Помнил Баровит как они с Волотом наперегонки по Камулу бегали, как рыбу в реке удили и как на охоте своего первого вепря завалили.

— Всё, Волот, твоя очередь эту тушу тащить, — сказал юноша, сбрасывая с плеч убитого вепря.

— Ладушки, — ухмыльнулся друг, закидывая трофей на плечо. — А вообще, далековато нас занесло.

— Так, кто ж знал, что эта зверюга дёру так даст? — развёл руками Баровит. — Не боись, чай не заблудимся.

Шелест густых ветвей заставил друзей остановиться, они уставились на сплетённые заросли и увидали золотистые локоны.

— Ого, какой громадный, — удивилась девушка, отчего её глаза стали ещё больше. — Радмила, глянь, что мальчишки несут!

Эти голубые глаза… Холод вновь сковал тело, заставив витязя свернуться клубком и уткнуться лбом в подушку. Она всегда была рядом, с самого детства. Эта задорная, неугомонная девчонка, которая в один миг превратилась в чарующую красавицу и завладела его сердцем. Помнил Баровит, как сокрушался Волот после имянаречения Умилы, не хотел он, чтобы сестра его горечи войны хлебнула, но на то была воля Богов. И вот, Умила, истощённая и вымотанная, в рукопашную сражается с дружинником. Последний рывок, и противник повержен. Пошатываясь, она приближается к своим родным. Баровит лишь успел обхватить стройный стан, как сознание покинуло Умилу, вмиг обратив её в тряпичную куклу, столь беззащитную и хрупкую… А через четыре лета он так же крепко сжимал её в объятиях, скользя ладонями по её нежной коже… под шёпот Чёрного моря. Море, горы, опускающаяся ночь. Ночь, в которую холодное дыхание Мары было близко как никогда.

— Ладно, брат, — улыбнулся из глубин памяти Зорька, похлопав по плечу друга, — если угодно Макоши жизни наши обрезать, то никак мы Великую Мать не обманем.

— И то верно, — кивнул Волот, накрыв своей ладонью руку Баровита. — Прости, если обидел чем и знай, что каждый миг своей жизни благодарен был Богам за то, что свели они судьбы наши.

— Прости меня, брат, — прошептал Баровит, до треска сжимая простынь.

В ту ночь они оба могли отправиться к Маре… вместе. Но Умила не дала этому случиться, она пришла к нему на помощь … она всегда была рядом. Эта нежная, красивая девушка с огромной силой внутри. Её милые черты и пленительные изгибы, она была так близко, тогда, в Тангуте. Казалось, тепло её тела до сих пор хранят руки Баровита, не желая выпускать эту воительницу из сердца. Воин уткнулся лицом в подушку, слыша вырывающийся из памяти сладостный голос Умилы:

— Я люблю тебя…

Этот дивный голосок, льющийся словно реченька. Река… возвращение домой из Крыма. Быстрая ладья несла их по синим волнам вдоль густых лесов.

— … Никогда бы я ласточку свою не стал в четырёх стенах держать. И не удивлюсь, коли Умила примется сына нашего делу ратному обучать, — говорил Баровит.

— Тоже мне, — фыркнул Волот. — Ратному делу я обучать стану, и своих детей и ваших.

Дальше был смех, радость, так много надежд и желаний… желаний, коим не суждено было сбыться.

Боль пронзала душу витязя и рвала её в клочья, истощая и мучая, иступляя и лишая разума. Добрая Дрёма сжалилась над воеводой и своими тёплыми руками разогнала тяжёлые мысли. Убаюкивающий шёпот успокоил колотящееся сердце. Богиня даровала Баровиту сон, который был так сильно ему нужен.

Белой шалью вьюга укутала резные крыши теремов, мороз сплёл на окнах причудливый белый узор. Снежная птица-зима развернула свои пушистые скатерти, накрыв ими спящую природу. Серебристый иней сковал голые ветви деревьев, превратив их в сказочных красавиц. По узкой тропке к колодцу подбежала девушка и, зачерпнув воды, кинулась обратно. Дверь распахнулась, приняв её и выбросив на мороз белый тёплый пар. Могучий воин, меряя шагами светлицу, кинул взор на помощницу.

— Малуша, я бы и сам мог воды принести, — возмутился он, — скажи, чем помочь надо.

— Не мешай, батый, — отмахнулась девушка и поспешила на кухню.

Ладонь отца легла на его плечо и ободряюще похлопала.

— Успокойся, сынок, — сказал старик, — в этом деле у нас одна задача — ждать.

— Да уж, — фыркнул витязь, вслушиваясь в крики жены, доносящиеся из её опочивальни.

— Чего боишься ты? Тёща твоя, Валькирия, — сильная знахарка, неужто ль дочь свою в беде оставит? А Оприна — опытная повитуха, хорошо всё будет, разродится Любава твоя, — успокаивал отец.

— Ты мне лучше скажи, брат, — встрял в разговор молодой парень, — как ты успел к ней любовью так быстро проникнуться и от тебя ли она ребёнка рожает?

Крепкая женская рука мгновенно отвесила сыну подзатыльник.

— Куда ум твой подевался? — прошипела мать. — Печь кузнецкая его испепелила весь?

— Мой это ребёнок, — осёк Баровит. — Горе нас общее объединило.

— Нашёл время для допросов, — пробурчал отец. — Шёл бы ты, Гроздан, обратно в кузницу… за своей женой смотри лучше.

— Прости, брат, — замялся кузнец.

Баровит никого уже не слушал, он сверлил взглядом дверь и ждал. Вскоре до его слуха донёсся крик младенца, из опочивальни выпорхнула пожилая женщина и вручила витязю громогласный свёрток.

— Вот, батюшка, держи сына своего, — улыбнулась она, — богатырь какой уродился,.. несмотря на то, что двое их.

— Кого двое? — опешил воин, но Оприна уже скрылась за дверью и ничего не ответила.

Баровит смотрел на младенца, цепляющегося за его рубаху крошечными пальчиками, дымчато-серые глазки блуждали по комнате, а русые кудри пушком торчали на темечке.

— Ну, здравствуй, дружок, — улыбнулся воевода, узнавая в маленьком личике черты Волота.

— Какой красивый, — умилялась бабушка. — Дай мне подержать его, сынок.

Баровит нехотя передал сына своей матери. Дед улыбнулся внуку, дядька тоже не остался в стороне.

— И правда, взбитый малец, — заключил старик.

Вновь терем залил детский плач, и повитуха торжествующе вынесла в светлицу второго младенца.

— Принимай дочь, витязь, — улыбнулась она. — Хорошая жена у тебя, Баровит, двоих детей тебе подарила.

— Как она? — спросил воин, прижимая к себе младенца.

— Хорошо всё, сейчас мы с Валькирией дела свои закончим, и сможешь войти к ней, — кивнула Оприна и удалилась к Любаве.

Баровит опустил глаза на лицо малышки, и сердце его бешено заколотилось, застучало, грозясь выпрыгнуть из груди. Горячая лава разлилась по телу, когда голубые глазки остановились на нём и девочка, перестав плакать, улыбнулась воину. Она смотрела на него очень внимательно, заглядывая в самую душу, и этот взгляд Баровит слишком хорошо знал, чтобы ошибиться.