Вот только о будущем теперь думалось с трудом. Всего через неделю мне нужно было уезжать на учебу, а Ваньке — в столицу. Как мы будем в разлуке, и будем ли вообще вместе — я не знала. И его не спрашивала, а сам он ничего не говорил. И я ненавязчиво пыталась жить сегодняшним днем, терпеливо отгоняя мысли о предстоящей разлуке.

Ксюшка, узнав о нашем примирении, долго ругалась. Ходила взад-вперед по моей комнате и называла меня «бесхарактерной дурой», кричала, что «не ожидала я от тебя такого, думала, ты умная, а ты вообще, оказывается, жизни не знаешь». Я согласно кивала головой, сидя на кровати, и виновато опустив глаза в пол. Однако про себя утешалась мыслью «Но ведь, если сильно любишь — то можно?…»

Многое можно простить, когда любишь. Я все отдала бы за те минуты, когда Ванька обнимал меня и вдыхал запах моих волос, а я зарывалась лицом в пространство между его подбородком и шеей. От него вкусно пахло чем-то до боли родным, я целовала его в ямочку между хрупкими и такими немальчишескими ключицами, и мне хотелось плакать от счастья. Ну и пусть негордая, зато мы вместе…пока. Странная она, любовь.

Первый день в новом учебном заведении прошел странно. Никак — ни хорошо, ни плохо. Мне, естественно, страшно хотелось плакать — ведь вчера я слезно прощалась с Ванькой, моим Ванькой. Он пообещал, что несмотря на расстояние, мы будем вместе, и заверил, что все будет хорошо. Я ему верила, но еще одна разлука сильно меня подкосила.

После линейки и посвящения первокурсников, где совсем не было понятно, с кем из этой трехсотенной кучи людей мне предстоит общаться и учиться ближайшие пять лет, нас наконец-то отвели в аудитории и разделили на группы. Моей группе из тридцати человек присвоилась аббревиатура «М12», что означало — математики, первый курс, вторая группа.

Я села за первую парту. Рядом со мной уселись двое рослых парней и худенькая, моего роста, светловолосая девочка. Парни о чем-то перешептывались между собой — видимо, они были знакомы, а девочка сидела, сложив руки перед собой, и вообще, держалась как-то неестественно прямо и напряженно. «Отличница» — сразу догадалась я, искоса её разглядывая. В этом не было сомнений — одета аккуратно, небогато, безо всяких излишеств: темно-серый кардиган, обтягивающий узенькую фигурку, белый накрахмаленный воротничок рубашки, черные брюки и туфли без каблуков. На руках никаких украшений, только узкое неприметное золотое колечко — скорее всего, подарок родителей на выпускной, или какой другой знаменательный праздник. На среднем пальце правой руки — небольшая мозоль — признак того, что она много писала. Взгляд светло-серых глаз спокойно-испуганный, готова ко всему новому, но волнуется. Косметики на лице никакой, светлые волосы собраны в низкий пучок. Я как-то сразу прониклась к ней симпатией. Парней я разглядеть не успела, так как вошла девушка лет двадцати пяти — куратор нашей группы. Все встали, как по команде, по старой школьной привычке.

— Садитесь, — рассмеялась куратор, махнула рукой и села сама, разложила на столе какие-то бумаги и продолжила:

— Ну, что ж. Давайте знакомиться. Меня зовут Ирина Аркадьевна, я ваш куратор. Со всеми вопросами, жалобами, претензиями и предложениями можете подходить ко мне. А сейчас я хотела бы на вас посмотреть. Сделаем вот как — я называю фамилию, вы выходите, если она ваша (она рассмеялась, произнеся последнее), и представляетесь. Как вас зовут, что вы любите, что не любите, чем дышите и живете. Согласны?

— Да, — нестройным хором ответили мы.

— Договорились. Итак, Арыкин…

Студенты вставали, выходили к доске, краснея, представлялись, бормотали что-то вроде «Вадим, люблю математику и компьютеры, люблю бегать», и садились обратно, вжав голову в плечи.

— Корикова, — произнесла куратор, и девочка, сидевшая за моей партой, поднялась с места, прошла к доске, повернулась к классу и бойко ответила:

— Софья, художник, увлекаюсь точными науками, потому и поступила сюда. Катаюсь на роликах, люблю музыку, пишу стихи… Надеюсь, что найду друзей, — она широко улыбнулась и шутливо присела в реверансе. Я улыбнулась в ответ. Но не успела я расслабиться, как прозвучала моя фамилия.

— Листницких.

Я встала из-за парты. Стараясь шагать нормально, вышла к доске. На меня уставились двадцать девять пар любопытных глаз. Я беспомощно улыбнулась, и представилась:

— Настя. Рисую, играю на гитаре, интересуюсь кинематографом и пытаюсь стать знаменитой. Думаю, буду давать списывать, — отшутилась я.

Я села на свое место и с облегчением выдохнула. Не думала, что это так трудно. Оставшееся время я пыталась запомнить в лицо и по имени своих одногруппников. Однако такое количество информации мой мозг отказывался умещать, и запомнились мне только эти трое, что сидели со мной. Девочка-отличница Софья, парень с копной кудрявых золотистых волос — Рома, он обладал шикарным голосом («Наверняка поет»- подумала я, и не ошиблась — он тут же признался, что занимается вокалом, всему классу…ой! (теперь уже группе, простите, никак не привыкну) и веселым нравом, и Сергей — худой длинноногий мальчишка с каштановыми волосами и темными глазами, он до боли напомнил мне моего Тимку.

Потом мы выбрали старосту — ей стала высокая девчонка с длинными распущенными волосами, иссиня-черными, явно крашеными. По надменному выражению ярко-голубых глаз было видно, что она привыкла быть лидером, и она первая подняла руку, предложив себя на должность старосты. Звали её, кажется, Оля. И, записав расписание на завтрашний день на доске, куратор попрощалась с нами и вышла из аудитории. Толпа новоявленных студентов ринулась к доске. Я записала в ежедневник названия предметов («Математический анализ», «Дискретная математика», «ПЭВМ» — гласило расписание) и протолкнулась на выход. Вдохнув грудью прохладный сентябрьский воздух, я зашагала домой.

— Настюха! — ахнула Ксения, когда мы заявились к ней домой, — Заходите скорей!

Стоило войти нам в прихожую, как подруга тут же повисла на мне:

— Дорогая!!! Я так соскучилась!! Сильно-сильно! Как мне тебя не хватает, ты бы знала!

— Ксюшкин, — растрогалась я, — Я тоже очень скучала… Ксения отстранила меня от себя и начала разглядывать:

— Ох, чего-то ты прям вся цветешь! Растолстела, зарумянилась, в высоту выросла!

— Правда?! — обрадовалась я, — Ну хотя бы.

— Правда, очень похорошела! — закивала Ксюша.

— А вот ты что-то наоборот, — заглянула я в потускневшие глаза подруги.

— Да чего уж там, — неопределенно взмахнула изящной кистью она, — Вань, а ты чего мнешься? Разувайся давай, бить не будем! — звонко расхохоталась девушка.

Иван робко улыбнулся и начал расшнуровывать ботинки. Ксюшка повела нас на кухню, мы попили чаю с тортом, взахлеб обмениваясь впечатлениями о новых местах учебы.

— А как там Тимка? — спросила я.

— Не знаю, — Ксю опустила глаза, — с третьего сентября не пишет и не звонит…

— Ого… Поссорились?

— Нет, в том-то и дело… После присяги как в воду канул, даже не знаю куда его отправили. Может так далеко, что не дозвониться, а может, забыл меня уже… — в ярко-синих глазах подружки сверкнула слезинка.

— Да ты что?! Он не может так поступить, Ксюш. Если и разлюбит, то скажет тебе об этом прямо. Я Тимку знаю, — ободряюще улыбнулась ей я. — А у родителей его узнавать не пробовала?

— Я к ним ни ногой, ты что? Я их вообще не видела, да кто я ему, чтоб с родителями знакомиться, — перепугалась Ксюшка.

— Ну да, — протянула я, а про себя подумала: «Идиотка ты, Насть, о своем-то парне боишься предкам рассказать…»

Поев, мы с Ксюхой убрали посуду, и пошли в гостиную. Ванька уже смотрел по кабельному какой-то боевик. Увидев меня, он поднялся с дивана, обнял и посадил рядом с собой. Поцеловал в макушку, взъерошил мою шевелюру и прижал к себе. Ксюшка завистливо вздохнула:

— Счастливые вы, ребят… А я своего мальчика еще долго не смогу обнять.