– Я не шучу. Как ты сумела сделать так, что он доверил тебе машину? Он обычно посылает швейцара присмотреть, когда я ставлю свою машину рядом с его, и уж тем более не доверяет мне сесть в ней за руль.

– Хорошо. Я открою тебе тайну, – хихикнула Джин. – Я говорю ему по поводу этой машины комплименты. Ты, вероятно, не слыхал, но среди цивилизованных людей комплименты – предмет общего увлечения. Попробуй как-нибудь.

– У моих комплиментов слишком большая тенденция в известном направлении. В конце концов я окажусь выброшенным за борт.

– А ты попробуй слегка притормаживать прежде, чем менять направление.

– Ты выиграла, – признал я. Она всегда выигрывала.

Морское министерство находится рядом с «театром Уайтхолл»[25], где платят деньги за исполнение фарса.

Полицейский отметил автомобиль Доулиша и позволил нам проехать через Уайтхолл во двор и встать между автомобилями сотрудников. Гладкие черные кузова их машин блестели, будто натертые воском, и отражали все вокруг, как зеркала. Над входом висел старый фонарь, и медные детали дверей были начищены до невообразимого блеска. Внутри электрический свет разливался сквозь искусственные пластмассовые угольки. Швейцар в обшитом галунами сюртуке указал мне путь мимо статуи Нельсона в полный рост, который стоял в нише и смотрел оттуда своими двумя слепыми каменными глазами.

Кинопроектор и экран располагались в комнате наверху. Один из наших людей с Шарлотт-стрит устанавливал пленки и включал и выключал проектор. Когда мы приехали, там находилось еще три старших офицера, и все мы поздоровались за руку после того, как матросу в дверях разрешили впустить нас.

Первые минуты мне показались забавными. Там крутился этот Виктор из Швейцарского отдела, в длинных шортах, из-под которых виднелись его эластичные нижние трусы, подтягивающие животик. Но серьезная часть была выполнена хорошо.

...Старый черный «форд» прокладывал путь по неровной португальской булыжной мостовой. Он остановился, и оттуда вылез пожилой мужчина. Я узнал да Кунью. Высокая тонкая фигура сделала несколько шагов и исчезла в черной пасти церковного входа.

Другой снимок. Тот же мужчина, несколько ближе, движется по экрану. Он повернулся лицом к камере. Золотые очки сверкнули на солнце. Наш фотограф, по-видимому, сказал ему, что он закрывает вид. Да Кунья несколько прибавил шаг и исчез из кадра.

Пятнадцать минут мы смотрели пленку с да Куньей. С тем самым высокомерным сухопарым человеком, передавшим мне завернутый в коричневую бумагу сверток очень давно ночью.

Без предупреждения экран побелел, а катушка с пленкой издала вздох облегчения.

Три морских офицера поднялись, но Джин попросила подождать немного и взглянуть на кое-что еще.

Это был старый, мятый снимок. Группа морских и армейских офицеров сидела, сложив руки и держа головы прямо. Джин сказала:

– Снимок сделан в Портсмуте в 1938 году. Капитан третьего ранга Эндрюс выбрал его для нас. – Я кивнул Эндрюсу через темную комнату. Джин продолжала: – Капитан третьего ранга Эндрюс третий слева в первом ряду. В конце первого ряда германский морской офицер – лейтенант Кнобель.

– Да, – подтвердил я.

Оператор поменял кадр. На пластиковом экране возникла часть того же снимка, но увеличенная и очень светлая: большое близкое изображение молодого немецкого моряка. Оператор проектора подошел к экрану с маркировочным карандашом и нарисовал на лице лейтенанта Кнобеля очки, потом чуть-чуть изменил линию прически и подрисовал большие темные глазные впадины.

– О'кей, – сказал я. С экрана смотрел молодой да Кунья.

«Офицер морского флота обвиняется в серьезных преступлениях».

«Оружие против товарищей».

«Обвинение в предательстве».

Вырезки из газет 1945 года, которые Джин сфотокопировала для меня, лежали на пыльном столе библиотеки морского министерства. Даты на вырезках помогли мне найти серую папку, которую я искал, папку под соответствующим номером. Страницы были скреплены тремя большими, в форме звездочек зажимами и пронумерованы, чтобы ни одна из них не потерялась[26].

Из обычного конверта выпали карточки, листы папиросной бумаги и отчеты. Наконец вот главное:

"Бернард Томас Петерсон.

Рыжеволосый, цвет кожи – светлый; веснушки.

Глаза: светло-голубые, рост пять футов шесть дюймов, вес девять стоунов и десять фунтов. Вежливый. Возбудимый.

Особая примета: шрам справа над ушной раковиной.

Образован".

Это и был таинственный Ферни Томас. Во время поисков в документах о гражданской войне в Испании Джин натолкнулась на имя, удивительно похожее на Ферни Томаса, – Берни Томас, или иначе Бернард Томас Петерсон.

Итак, Ферни оказался специалистом по нырянию, офицером-перебежчиком из английского флота. Я вспомнил о мотоцикле с двухтактным двигателем, на котором Джорджо совершил ночную прогулку, опрокидывание лодки «водолазом» и слова Джорджо, когда он держался за меня, о том, что звезды меркнут.

Мои руки посерели от пыли. Я взял кусочек мыла из смятой консервной банки, вымыл руки и вытер их о маленькое жесткое полотенце, которое держали специально для посетителей библиотеки морского министерства.

– Не забудьте ваш паспорт, – окликнул меня кто-то, – без него вы не выйдете из здания.

Проснуться под солнцем Албуфейры – это равносильно тому, как родиться заново. Я лежал в «ничейной стране» полусна, укутавшись в одеяло, со страхом думая о том, что надо выходить под прицельный огонь полного пробуждения.

Звуки города проникали в мое сознание: звон и бряцание увешанных колокольчиками уздечек; топот копыт; грохот высоких колес по булыжникам; визг грузовых машин, поднимавшихся вверх и тормозивших при этом; плеск воды, вытекавшей на берег из переполненных труб, и пронзительные вопли кошек, обменивавшихся ударами и клочьями шерсти.

Я закурил «Голуаз», вылез из-под одеяла и опустил ноги в дневной свет. С берега ветер доносил певучие звуки людской речи. Рыбаки тянули сети с уловом сардин. Слышались хриплые крики чаек, набрасывавшихся на выброшенное на берег серебро рыб.

Я вышел на балкон. Каменный пол под ногами был раскален, а на серых деревянных стульях сидели, греясь на солнце, кошки, похожие на будд.

В расстегнутом спереди халатике Чарли варила в кухне кофе и жарила тосты. Я с удовольствием могу вам сообщить, что приготовление кофе занимало обе ее руки.

Она стояла у окна против света, и я впервые начал осознавать то, что понимал каждый мужчина в округе с тех пор, как она приехала: Чарли имела рост пять футов десять дюймов, и каждый дюйм ее тела был нежным и соблазнительным.

Смерть Джо и Джорджо несколько замедлила наши подводные операции. Синглтон каждый день нырял к затонувшей лодке и продолжал поиски, но я давно уже решил, что разгадка тайны находится на берегу.

После завтрака Синглтон сообщил, что ему нужно поехать в Лиссабон, чтобы зарядить баллоны сжатым воздухом, и спросил, сколько времени он может оставаться там. Я взглянул на Чарли, а она – на меня.

– Можешь провести там два-три дня.

Парень обрадовался.

Я прошел вдоль берега, пытаясь разобраться в фактах, которые оказались у меня в руках. Сейчас, оглянувшись назад, я считаю, что располагал достаточной информацией, чтобы прийти к определенным выводам. Но в то время еще не знал точно, что именно хочу понять. Я просто позволил моему чувству вести меня сквозь лабиринт догадок в определенном направлении.

Мне было ясно, что Смит в той или иной мере, законно или незаконно, связан с этим городом, Ферни – водолаз, а Джорджо убили под водой. В канистре, извлеченной из подводной лодки, хранился героин, и кто-то недавно опустошил ее (иначе как могла оказаться внутри надпись шариковой ручкой). Смит послал семь тысяч сто фунтов лабораторного оборудования Гэрри Кондиту. (Кондит начинается на "К", но так начинается и настоящее имя да Куньи – Кнобель.)