– Чем ты можешь доказать?

– Ничем, приятель. Мне бы самому хотелось иметь доказательства. Моя мечта вывести его на чистую воду.

– Похоже, что ты опоздал.

– Фашисты падут; исторически это часть классовой борьбы.

– Классовая борьба? Забавно слышать такое от тебя! Ты представитель наркобизнеса и главного их союза...

– Да, по оборудованию для производства наркотиков, – согласился Гэрри, – я главный.

Его глаза встретились с моими. Я решился сблефовать.

– А англичанин, который приезжал? – спросил я мягко, почти ласково. – Не забудь рассказать о нем, Гэрри.

– Приятель Ферни, – тут же отозвался Кондит, – славный малыш, с большим чувством юмора.

– Его имя?

– Айвор Батчер, – сказал Гэрри. – С большим чувством юмора.

– Большое чувство юмора, – произнес я в раздумье. Теперь все сходится. Айвор Батчер знал Ферни. Вестник? Курьер? Может быть, Смит указывал Ферни, что он должен делать? Или что-то другое? Если так, то почему? Я оглядел погруженную в темноту фабрику: покрытые маслом машины, груды банок. – Гэрри, мне нужно, чтобы Ферни Томас приехал сюда. Вызови его и можешь уходить.

– Ты и сам способен вызвать его так же легко, как я, – пожал он плечами. – Не обязательно тыкать меня лицом в грязь.

Он подошел к раковине и вымыл руки странным португальским пятнистым мылом, которое напоминало сыр рокфор, высушил их, надел наручные часы и повернулся к нам лицом.

– Ты уже исполнил свою геройскую роль, приятель. Теперь я ухожу отсюда, будешь ты стрелять или нет.

– Ты так думаешь? – усмехнулся я, но не предпринял ничего, когда он подошел к стулу, взял свой кашемировый кардиган и двинулся между машинами к двери. Я спрятал пистолет в карман пиджака, и он успокоился.

Но именно тогда раздался выстрел, который как пиранья среди стаи золотых рыбок пролетел и отдался эхом в грудах пустых консервных банок.

Чарли выудила пистолет из своей сумочки и выстрелила в Гэрри Кондита. Я увидел, как он повернулся и упал вперед на пресс-машину. Пистолет выстрелил еще раз. Пуля с треском ударилась о машину и отлетела в темноту. Волоски на тыльной стороне моей руки ощутили тепло. Я стиснул дуло, чтобы вырвать оружие у Чарли, но оно оказалось еще горячим, и, обжегшись, я с грохотом уронил пистолет, обхватил Чарли рукой и крепко держал ее.

Гэрри Кондит высунул голову из-за машины и спросил:

– Где эта полоумная достала пушку?

Я взглянул на старый итальянский автоматический револьвер «Виктория-76», упавший на пол.

– Судя по его виду, из рождественской хлопушки. Теперь давай исчезай, пока я не передумал.

Чарли завопила и стала бить меня кулачками по застегнутому кителю.

– Не отпускай его! Он убил твоего друга! – снова и снова кричала она. Потом остановилась, чтобы набрать воздуха. – Ты просто не человек, – спокойно заявила она.

Я крепко держал ее, пока Гэрри Кондит уходил, прихрамывая и придерживая свою руку другой большой красной рукой.

Я усадил Чарли. В конце концов она высморкалась в мой носовой платок и рассказала мне, что работает на федеральное бюро по наркотикам в Вашингтоне и что я только все ей испортил. Сидя в фантастическом доме Гэрри Кондита, она плакала сейчас о нарушенном духе товарищества.

– Значит, ты знала, что запах уксуса – это признак уксусной кислоты, которая выделяется при переработке морфия? Почему ты не сказала мне правду?

Она снова высморкалась.

– Потому что хороший работник не позволяет себе мешать другому, представляющему агентство, борющееся с правонарушениями, выполнять то, что предусмотрено законом, – изрекла она, сморкаясь.

И тут мы услышали, как Гэрри Кондит завел машину.

– Он взял нашу машину, – ахнула Чарли, – нам придется остаться здесь. – Она начала хихикать.

До Албуфейры было немногим более трех километров. Мы прошли вдоль края большой плантации, засаженной инжирными деревьями, и ощутили запах зрелых оливок. После первого километра Чарли сняла туфли, а после второго остановилась, чтобы отдышаться. В пятидесятый раз она сказала:

– Ты дал ему уйти. Я должна позвонить в полицию.

– Послушай, – вскипел я наконец, – не знаю, чему вас учат в министерстве финансов[27], но если думаешь, что твой престиж там зависит от того, наденешь ли железные наручники на Гэрри Кондита, то ты очень наивна. Пусть отправляется и сеет панику среди своих друзей. Если он окажется на краю света, ты сможешь быть там через день, а позвонить туда – в течение часа.

Это строго продуманный бизнес. И только потому, что я размахиваю старым трофейным пистолетом, ты вовсе не должна сорваться с цепи. Ты могла ведь ранить его!

Это последнее замечание привело Чарли в ярость. Я в ее глазах выглядел не лучше, чем Гэрри Кондит, а что касается того, что она могла его ранить, то, если бы не я, она убила бы его и хорошо бы сделала.

Трудно удержаться от зависти к этим собакам-ищейкам, которые отыскивают наркотики. Правительства всего мира так стараются доказать, что они не виноваты, что, не задавая глупых вопросов об огнестрельном оружии, они постараются просто схватить вас за локоть, когда вы будете стрелять. Я не мог позволить себе такой роскоши, как воспоминание о том, что стремление Гэрри Кондита устранить вещественное доказательство практически убило Джо Макинтоша. Мое положение было не из приятных. Я не мог допустить, чтобы Чарли позвонила в полицию и привлекла внимание к нашему делу. По крайней мере до тех пор, пока я не дождусь Синглтона, не сверну наше оборудование и не исчезну. Я стал прислушиваться и понял, что Чарли меня о чем-то спросила.

– Ммм, – промычал я, делая вид, что обдумываю ее вопрос.

– Это так запутанно, да? – уточнила Чарли.

– Запутанно, – ответил я, – конечно, запутанно. Ты влезаешь в промышленный шпионаж, а потом жалуешься, что все запутанно!

– Что ты имеешь в виду? – удивилась Чарли. – Я не имею отношения к промышленному шпионажу.

– Разве? Производство наркотиков – промышленность с оборотом во много миллионов долларов. Половина доходов ее идет на то, чтобы зарабатывать прибыль, а другая – на то, чтобы запутать тебя. – В ответ – тишина. – Либо тем, либо другим способом, – добавил я.

– Но все же что означает твоя последняя шутка?

– Означает, что власти бывают замешаны различным образом – путем взяток, кодов, камуфляжа, фальшивых информаторов или даже путем давления, причем такого мощного, что закон будет изменен в пользу его нарушителя. Но самым сложным является старомодная ложь, которую преподносят рубахи-парни вроде Гэрри Кондита.

– Как, разве многое из того, что он говорил, – неправда? – Она остановилась посреди дороги и снова надела туфли.

– Да, – кивнул я, – но как любая первоклассная ложь она служит надежным фундаментом для правды, как маргарин с двенадцатью с половиной процентами масла.

– Что же из сказанного им правда? – спросила Чарли.

– Пусть это объяснят тебе твои умники из министерства финансов. Я скажу только, что он не оставил у нас сомнений по поводу того, как следует продолжать расследование, если мы хотим вести его на сто процентов в интересах Гэрри Кондита.

– Да, – послушно сказала Чарли и сжала мою руку. Мне хотелось бы выслушать последнее замечание более внимательно.

Со стороны Гэрри Кондита было чертовски мило оставить машину перед домом номер 12 на Прака-Мигель-Бомбарда. Под стеклоочистителем торчал белый конверт с запиской от него. Чарли пошутила, что это все равно, как если бы мы получали уведомление о штрафе за парковку.

"Простите, что увел тачку, но когда приходится сматываться, то сматываешься. Я не верил, что ты поступишь со мной честно, как обещал, но, как я уже говорил, когда настанет зима, мы узнаем, какие деревья – вечнозеленые. Эл Уонтент (Гэрри Кондит явно избегал называть Ферни по имени) мечется, как ошпаренная кошка. Ты сказал, что там я могу это взять, но я брать не буду, однако могу поспорить на штанишки Чарли, что Эл захочет это взять. («Это» могло означать только моторную лодку.)