Пенелопа поспешно отодвинулась на самый край постели и укрылась одеялом, натянув его до подбородка. Она лежала неподвижно, боясь дотронуться до него. А вдруг Грэм снял с себя всю одежду? Эта мысль пугала ее.

Грэм заметил, что его жена не шевелится, словно пребывает в оцепенении. Лежа на спине и уставившись невидящим взглядом в потолок, он размышлял о том, что ему теперь делать. Ему хотелось обнять Пенелопу, прижать ее к груди, но он не знал, как она отнесется к его ласкам. Дотронувшись до испещренного шрамами лица, Грэм с горечью подумал, захочет ли Пенелопа, чтобы ее поцеловал такой урод, как он. Нет, о поцелуях не могло быть и речи!

Конечно, Грэм обладал такой силой убеждения и был настолько искушен в подобного рода делах, что мог принудить Пенелопу отдаться ему. Виконтесса не могла отрицать, что ее муж имеет право заниматься с ней любовью, даже если ей самой близость с ним внушала отвращение. Но не этого он хотел. Он мечтал, чтобы она сама по собственной воле и желанию отдалась ему. И это могло бы произойти в ту ночь, когда Пенелопа пришла к нему в спальню, но увидела, что его постель пуста.

Проклиная себя за то, что сам осложнил свою жизнь, Грэм лежал не шевелясь на самом краю.

– Вам не пристало бояться меня, Пенелопа, – промолвил он. – И вы, несомненно, знаете это, не так ли?

Его низкий голос подействовал на нее успокоительно, и она расслабилась.

– Да, знаю, – выдавила Пенелопа.

– Хорошо святым, которые не ведают страха, – пробормотал Грэм, закатив глаза.

Пенелопа засмеялась, представив, с каким выражением лица он произнес эту фразу.

– Да хранят ангелы ваш сон, милорд, – сказала она.

– Думаю, им нелегко будет сделать это, – проворчал он и повернулся к жене спиной.

Довольная тем, что спит в одной постели с мужем и при этом не испытывает никаких неудобств, Пенелопа устроилась поудобнее и вскоре уснула.

Время в Гемпшире летело незаметно. Пенелопа прежде всего позаботилась о том, чтобы отвезти Голди к приемным родителям. И муж, и жена, взявшие девочку на воспитание, произвели на Пенелопу прекрасное впечатление, и она уезжала со слезами радости на глазах. Обменявшись словами благодарности и добрыми напутствиями, супруги Тревельян успокоились за судьбу Голди. Грэм тайком сунул жене свой большой носовой платок, с интересом наблюдая за ней.

– Вам было жаль отдавать ребенка? – спросил он ее, когда они, сев в экипаж, отправились в путь.

Смахнув слезы, Пенелопа слабо улыбнулась:

– Да, мне тяжело было расставаться с девочкой, но я знаю, что отдала ее в хорошие руки. Однако я плачу вовсе не потому, что лишилась ребенка. Это слезы радости. Я осчастливила супругов, которые давно хотели иметь детей, но не могли завести их. Боюсь, что я потеряю голову, если буду с такой легкостью вершить человечен кие судьбы!

Хмыкнув, Грэм отвернулся к окну, так ничего и не сказав. Он хорошо знал, что, когда человек получает власть распоряжаться судьбами других это не просто кружит ему голову, а прежде всего в корне меняет его собственную жизнь. Но сейчас виконт не хотел говорить с женой на эту тему. Для объяснений еще не настало время.

Августа зарыдала от радости, приветствуя гостей, и на глазах Пенелопы снова появились слезы. Женщины крепко обнялись и тут же оживленно заговорили, обмениваясь новостями. Когда экономка пригласила гостей к столу, Грэм покорно поднялся из кресла, стоявшего у камина, и проследовал на кухню. Там они уселись за шаткий столик. Вытянув перед собой не гнущуюся в колене ногу, Грэм молча пил чай, наблюдая за подругами, которые мирно беседовали, вспоминая свое прежнее житье-бытье. Судя по всему, Пенелопа чувствовала себя как дома и в маленькой скромной кухоньке, и в великолепной усадебной столовой.

Грэму очень нравились длинные тонкие пальцы жены. Глядя на Пенелопу, он замечал, как она во время разговора то всплескивала руками; то приглаживала непослушные пряди, которые постоянно выбивались из прически и падали ей на лоб, то задумчиво наматывала локон на палец. Как бы ему хотелось иметь право поймать ее РУКУ и сжать ее в своей, припасть губами к локонам на ее затылке и поцеловать пушистые завитки! Да, он хотел слишком многого. Во всяком случае, большего, чем заслуживал. Грэм понимал, что его желания могут стать навязчивой идеей, и боялся этого.

Он знал, что такое навязчивые идеи. Грэм всегда очень трезво смотрел на жизнь. Он понимал, например, что Пенелопа, у которой были приятные черты лица и неплохая фигура, вовсе не красавица в обычном смысле этого слова, но любовался тем, как ее, казалось бы, ничем не примечательные глаза вдруг становятся двумя глубокими озерами, внезапно темнея, как небо перед грозой, или сияют, как летнее солнце. Он видел, как дрожат ее нежные губы от страсти или от испуга, как на них появляется улыбка радости. И ему казалось, что более прекрасных губ он в жизни своей не видел. Грэму хотелось коснуться их, почувствовать их тепло. А это уже было то, на что он не имел права.

Вернувшись в поместье, они снова окунулись в роскошную праздную жизнь. Пенелопа легко нашла общий язык с обитателями усадьбы. Ее не подавляли окружающие великолепие и роскошь, хотя она выросла в другой обстановке. Пенелопа всегда оставалась собой. Она ругала Брайана за то, что он не заставлял беременную жену гулять каждый день по саду, смеялась над благоговейным отношением Аделаиды к родовым гербам, носилась наперегонки с Александрой по всему дому, играя в прятки, и по-дружески относилась к чопорным слугам, как будто все они были похожи на Августу. Пенелопа вела себя совершенно нетипично для светской дамы, но ее поведение очаровывало всех.

Переступив порог общей спальни, Грэм остановился и оперся сильной рукой о косяк. Пенелопа стояла у камина, помешивая кочергой раскаленные угли. Она не успела надеть халат, и вспыхнувшее пламя высветило очертания ее фигуры, проступавшие сквозь ткань ночной сорочки. Оставаться наедине с женой становилось для Грэма с каждым днем все большим испытанием.

Восхищаясь характером, душевным складом и остроумием этой женщины, он не переставал мечтать о близости с ней. Грэм представлял себе, как овладеет ею и исторгнет крик наслаждения из ее груди, потому что догадывался, что за приветливой улыбкой и наивностью Пенелопы кроется чувственная натура к огневой темперамент. Он хотел стать тем мужчиной, который разбудит в ней дремавшую страсть и утолит ее.

Услышав за спиной шаги Грэма, Пенелопа испуганно вздрогнула и обернулась.

– Что случилось, милорд? – растерянно спросила она, заметив, что муж не в духе, и, схватив халат, торопливо надела его.

Грэм был страшен в гневе, но Пенелопа помнила, что он чаще всего обращал свою ярость против себя самого и в таких случаях ей ничего не грозило.

И все же ей стало не по себе. Она с опаской наблюдала, как окаменело лицо мужа и лишь на скулах ходили желваки. Сбросив сюртук и ослабив узел шейного платка, Грэм расправил плечи, и ткань его белой приталенной рубашки натянулась на широкой груди. Глядя на его мощную фигуру и сильные мускулистые ноги, обтянутые мягкими брюками, Пенелопа спрашивала себя: неужели перед ней стоит инвалид, хромой калека? Муж до сих пор был для нее загадкой.

– Мне необходимо срочно уехать. У меня неотложные дела, – хмуро промолвил он, нервно теребя воротник, который неожиданно стал ему тесен. – Вы готовы завтра утром уехать в Холл?

Они пробыли в Гемпшире всего три дня, и Пенелопе вовсе не хотелось покидать гостеприимных родственников, но она могла понять желание мужа поскорее вернуться. Имение без хозяйского глаза пришло в запустение, и его необходимо было срочно приводить в порядок.

– Я буду готова, как только вы решите отправиться в путь, – сказала Пенелопа. Подойдя к нему, она убрала его руки и сама расстегнула воротник. Пылкий взгляд Грэма, казалось, обжигал ее.

– Хорошо. Утром мы сообщим Аделаиде 0 нашем отъезде.

Повернувшись спиной к жене, Грэм стал раздеваться. Он слышал, как Пенелопа очень тихо, стараясь не шуметь, улеглась в общую постель. Еще одну ночь он, пожалуй, сумеет сдерживать непрошеную страсть, но дальше Грэм не смог бы за себя ручаться. Пришло время завершить то дело, которое он начал.