Като вцепилась Жанне в плечо.

— Что ты вопишь? Мертвецов не видала? — хладнокровно произнесла трактирщица. — Подумаешь, старушка померла! Вот новость! И что ты заявишь прево? Если сунешься к нему, я мигом расскажу про того сержанта: помнишь, он за тобой потащился, а после исчез… Небось, твой дружок Безрукий Жак знает, что случилось с тем бедолагой. Мне про тебя немало известно, да и про остальных тоже…

Посетители трактира затряслись от страха, а Като решительно продолжала:

— О Господи, мне тут только прево не хватало! Ладно, пускай приходит: он услышит от меня много интересного!

— А ведь Като права! — поддакнул трактирщице кто-то из гостей. — Эта Жанна — такая пустомеля…

Жирная Жанна струхнула, раскаялась и принялась всех убеждать, что всего лишь пошутила; неужели кто-то подумал, что она способна выдать прево своих товарок?! Волнение улеглось, двое, карманников согласились оттащить мертвое тело подальше, чтобы власти не заподозрили в убийстве кого-нибудь из гостей Като. Трактир постепенно опустел. Собрались уходить и Руссотта с Пакеттой. но Като остановила их:

— Погодите! Мне нужно с вами потолковать.

Толстуха задвинула дверной засов, потушила светильники в зале и снова повела девиц в свой кабинетик.

— Стало быть, это не вы прикончили бабку? — сурово спросила трактирщица.

— Като, Господи, да как тебе такое в голову пришло!

— А мне кажется, что это ваших рук дело, — заявила толстуха. — И нечего реветь и спорить, меня не проведешь. Старуху придушили именно вы, это ясно как день. И свидетели имеются… Помните, что верещала Жанна? Да успокойтесь вы, не рыдайте, я на вас не донесу, мы сумеем договориться…

Пакетта и Руссотта тряслись от ужаса и не сводили с Като несчастных глаз.

— Так вот, — сказала та, — если будете меня слушаться, то и я болтать не стану. А не поможете мне — тут же выдам обеих. Ну, что вас больше устраивает?

— Да ты только объясни, что ты от нас хочешь! Мы на все согласны! — вскричали девицы.

— Пять дней вы будете беспрекословно мне повиноваться. Не пугайтесь, ничего страшного делать не придется.

— А все-таки?

— Узнаете в свое время. Пока же поживете у меня. Пять дней просидите в трактире, и чтоб на улицу — ни ногой! Знаете, небось: кормежка у меня сытная, кровати мягкие…

— Конечно, Като. Носа за порог не высунем…

— Вот и славно. Но если до субботы хоть одна из вас улизнет, я сразу иду к прево!

— А в субботу?

— В субботу я вас отпущу; одену как приличных женщин, и шагайте себе в крепость Тампль.

Пока в трактире «Два болтливых покойника» происходили уже известные читателю события, кошмарный и нелепый спектакль разыгрывался и во дворце Мем. Это было вечером того дня, когда Генрих Наваррский женился на Маргарите Французской, и ночью, во время испугавшей весь Париж ужасной бури… Не будем пока заглядывать в Лувр, где продолжаются грандиозные торжества, о которых позже с восхищением расскажут летописцы; обойдем стороной и особняк Монморанси, обитатели которого совершенно растерялись после таинственного исчезновения обоих Пардальянов; воздержимся и от прогулки по мрачным закоулкам города, где вовсю идет подготовка к чему-то жуткому…

Присмотримся повнимательнее к трем парижским зданиям: к трактиру Като, в котором мы побывали совсем недавно; к храму Сен-Жермен-Л'Озеруа, куда мы поспешим сразу после полуночи; и наконец, к дворцу Мем, резиденции маршала де Данвиля.

В особняке де Данвиля никого не было: маршал со всеми приближенными переселился на улицу Фоссе-Монмартр. На то имелись серьезные причины: во-первых, Анри де Монморанси боялся нападения. Появление во дворце Пардальяна-старшего лишь усилило тревогу маршала.

«Я был своевременно предупрежден, и потому мне удалось поймать Пардальяна, — думал Данвиль. — Однако Франсуа, обезумев от отчаяния, способен ворваться ко мне с большим отрядом своих солдат. Нужно быть осторожнее…»

Во-вторых, дом, в который перебрался Анри де Монморанси, располагался рядом с Монмартрской заставой. Мы помним, что король поручил Данвилю обеспечить охрану всех ворот города. И маршал посылал теперь в караулы своих людей. Если королева-мать узнает о заговоре Гиза, если в столицу войдет преданная государю армия из провинции, в общем, если случится беда, Данвиль через Монмартрскую заставу молниеносно ускользнет из Парижа. Итак, маршал покинул дворец Мем.

Но в тот вечер, часов в девять, там пребывали двое мужчин. Устроившись в буфетной, они поглощали ужин и мирно разговаривали. Кто же так свободно чувствовал себя в особняке маршала? Управляющий Жиль и его милейший племянник Жилло.

Прислушаемся же к их беседе.

— Выпьешь еще? Отличное винцо, — обратился дядюшка к племяннику.

Жилло с наслаждением осушил бокал.

— Замечательное вино. Давненько я такого не пробовал! — заявил Жилло. Язык парня уже заплетался.

Щеки Жилло порозовели, глаза налились кровью.

— Ступай, дорогой, принеси еще одну бутылку из буфета; там можно отыскать вино и получше, — улыбнулся дядя.

Жилло поднялся и отправился за бутылкой; походка его была еще вполне уверенной.

— Эх, мало… Нужно бы добавить, — осклабился дядюшка и вновь наполнил бокал племянника. — Стало быть, во дворец Монморанси ты больше не пойдешь? — осведомился Жиль.

— Не могу я туда возвращаться. — вздохнул Жилло. — Понимаете, там все будто спятили… С того самого дня, как пропал этот старик, который грозил мне язык вырвать…

— Язык вырвать?

— Вот именно. Так он меня пугал, этот Пардальян-старший.

Жилло откинулся на спинку стула и громко рассмеялся. Жиль тоже захихикал. Однако его мерзкая ухмылка не обещала ничего хорошего. Если бы Жилло не был так глуп, он бы сразу почуял неладное.

— Во дворце Монморанси на меня все смотрели с подозрением, — вздохнул Жилло. — Похоже, догадывались, что я приложил руку к исчезновению старика. Надо было уносить ноги, чтобы не лишиться головы. А без головы, понимаете ли, мне остаться не хочется…

Парень, видно, вспомнил о пережитых страданиях и схватился за голову руками, то ли выясняя, на месте ли она, то ли горюя о безвозвратно утраченных ушах. От ужасных воспоминаний он даже протрезвел.

Жиль торопливо подлил парню вина.

— А действовал я ловко! — гордо поглядел на дядю Жилло. — Старый Пардальян доверял мне целиком и полностью!.. Когда я ему заявил, что маршал ночует во дворце совершенно один, этот идиот едва не бросился мне на шею. Эх, жаль бедолагу…

— Жаль?! Он же обещал тебе уши отчекрыжить!

— Правда! Вот подлец!

— Да еще и язык…

— Верно… Пусть теперь попытается!..

Жилло сжал в руке нож, попробовал подняться, однако не устоял на ногах, тяжело плюхнулся на стул и рассмеялся.

— Вижу, ты вполне доволен жизнью, — заметил управляющий.

— Еще бы мне быть недовольным! Да я о таком и не мечтал: вы ведь выдали мне по распоряжению монсеньора тысячу экю!

— И ты решил не возвращаться к Монморанси?

— А вы что, смерти моей хотите?

— Дурак! Там же больше нет Пардальяна…

— Ну и что? Я ведь его обманул. Ох, чует мое сердце, лишит он меня когда-нибудь языка! А мне хочется на свои денежки покутить вволю. Пить да гулять… Мне без языка никак нельзя…

И от жалости к себе Жилло зарыдал.

— А деньги у тебя? Покажи! — проговорил Жиль.

Жилло выложил из пояса на стол золотые экю; монеты зазвенели; глаза Жиля жадно засверкали.

— А ведь это я их тебе отсчитал, — нехорошим голосом сказал дядя, поглаживая худыми пальцами монеты и сгребая экю в кучки.

— И это еще не все; маршал обещал мне больше, — прошептал Жилло. — Да и вы намекнули, что это лишь задаток, на выпивку… А теперь я бы хотел получить остальное…

— Остальное?

— Маршал посулил мне три… да, три тысячи экю.

— Три тысячи… Давай-ка я тебе еще налью, дурак!