— Мне страшно… А тебе?

— Отойдем к стене, — ответил шевалье.

Они вернулись на горизонтальную полоску. Что же так напугало наших смельчаков? Может, открывшаяся перед ними бездна? Может, они почувствовали головокружение, вообразив себе бесконечное падение?

Нет… Все было устроено очень просто, но именно в этой простоте и крылся подлинный кошмар.

Дыра заканчивалась чем-то вроде железного рва. В дне рва был проделан узкий желоб, подведенный к отверстию, за которым, видимо, начиналась труба, идущая неведомо куда. Это странное устройство явно предназначалось для того, чтобы что-то втягивать, впитывать, поглощать.

Прижавшись к стене, отец и сын молча взирали на страшный квадрат, в глубине которого скрывался желоб.

Мы уже говорили, что их мрачная темница осветилась. Свет испускали четыре светильника; они стояли в нишах, которые были сделаны в стенах, у самого пола, и забраны металлическими сетками. Ниши, наверное, сообщались с коридором, огибавшим железную камеру, поскольку светильники кто-то зажег снаружи. Лампы были устроены так, что свет от них падал и вверх, на потолок, и вниз, на перевернутую пирамиду.

Потолок тоже был металлическим. Отец и сын, задрав головы, попытались рассмотреть его получше. И вновь их охватило удивление, предвосхищавшее приступ страха. Если пол в камере мало напоминал обычный пол, то потолок был еще менее похож на нормальный потолок…

Сверху спускался обрубок четырехугольной пирамиды; его четыре грани точно совпадали с четырьмя сторонами покатого пола. Так что, если бы потолок рухнул, он точно вписался бы в пол. А в центре, как раз над желобом, нависала огромная железная болванка, которая, если бы упал потолок, точно вошла бы в канаву!

Все это кошмарное устройство источало ужас…

Шевалье де Пардальян, оглядев камеру, сообразил, куда они попали. По Парижу ходили смутные слухи о подобных механизмах: рассказывали обычно шепотом, а шевалье, слушая, не очень-то верил подобным историям. И вот теперь увидел все собственными глазами… Поняв, наконец, что это такое, Жан чуть слышно произнес:

— Это испанская механика… придумали лет сто назад… прятали в самых жутких тюрьмах…

— Механика? Какая такая механика? — изумился отец, никогда о подобных вещах не слыхавший.

Но шевалье ничего не успел ему объяснить. Дело в том, что опять раздался негромкий щелчок. Почти одновременно из-за правой стены металлической клетки донесся душераздирающий скрип, точно запустили плохо смазанное колесо или же стали вкручивать ржавый винт…

Если это был винт, то, вероятно, громадный, так как звук уже просто оглушал. И тут же глухой скрежет над их головами вынудил узников посмотреть вверх.

Волосы у них встали дыбом… Потолок начал опускаться… Он двигался целиком, медленно, но неотвратимо. Все ниже и ниже… Кошмарной пирамиде предстояло войти в выемку пола, а железной болванке на ее конце — закрыть желоб…

А что же будет с узниками? Вот-вот чудовищный груз обрушится на них. Чтобы продлить жизнь хоть на секунду, страдальцы будут отступать по покатому полу и в конце концов соскользнут в ров. А в следующий миг их раздавит неумолимое железо, и кровь их заструится по желобу…

Ужасная яма точно звала, манила, затягивала, подобно тому, как затягивает лодку водоворот, и нет сил вырваться из смертельных объятий!

Машина работала, скрежет не умолкал, потолок опускался все ниже. Пардальян-старший был более высокого роста, чем шевалье и лишь один фут отделял его голову от металлической громады. Потом остался один дюйм… Еще немного, и железо коснулось волос ветерана. Пардальян наклонил голову, а потолок вот-вот должен был достичь уровня его плеч. Сейчас ветерану придется шагнуть по наклонному полу вниз, приблизившись к страшной яме.

Пардальян-старший еще стоял на горизонтальной полоске пола; он наклонился, упершись руками в стену; глаза его вылезли из орбит; вены на висках едва не лопались. Старик застыл в титаническом усилии: он хотел, приняв на плечи груз, остановить падение потолка!..

И случилось невероятное! Железная махина замерла! Но длилось это лишь один короткий миг… Ветеран задыхался, судорога исказила его лицо, а потолок опять пошел вниз. Он был уже на уровне плеч шевалье, и Жан тоже вынужден был нагнуться и упереться руками в стену… И сын попробовал сделать то же, что и отец… попытался остановить железную смерть. Плечи Жана удерживали чудовищный вес, но юноша понимал, что долго так не простоит… Сдавленным голосом он сказал отцу:

— Батюшка, у нас есть кинжалы… Когда я рухну рядом с вами, медлить будет нельзя… примем же смерть вместе!

Еще секунда, и неодолимая сила сбила его с ног. Шевалье упал рядом с отцом.

Наступили их последние минуты: оба одновременно вскинули руки, чтобы пронзить свои сердца кинжалами…

В эту ночь Руджьери покинул около двух новый дворец королевы-матери и двинулся к храму Сен-Жермен-Л'Озеруа. Он приблизился к боковой двери, через которую в понедельник ночью вошли в собор Марийяк и Алиса де Люс. Астролога уже ждали. Стоявший у двери человек вручил флорентийцу ключ. Человек был звонарем храма, а ключом отпиралась колокольня.

— Вам точно не нужна моя помощь? — беспокоился звонарь. — А то у нас Гизарда очень тяжелая, я сам еле-еле с ней управляюсь.

— Гизарда? — вскинул брови Руджьери.

— Ну да! — улыбнулся его собеседник. — Так мы зовем наш большой колокол.

Руджьери вошел в собор, захлопнул за собой дверь и начал подниматься вверх, на колокольню. Он добрался до небольшой площадки, открытой всем ветрам. В потолке над площадкой были проделаны три дыры; оттуда свешивались веревки, с помощью которых и раскачивали колокола. Среди других веревок выделялся толстый канат: он тянулся к большому колоколу и использовали его очень редко. Даже звонарь, мужчина сильный, раскачивал большой колокол только вместе с помощниками.

Руджьери вцепился в канат и попробовал привести колокол в движение. Дюжина потревоженных сов взлетела с колокольни и принялась кружить над ней.

— Кто вы? — крикнул астролог и забегал по полусгнившим доскам пола. — Может, вы души Хильперика и Ультроготы, чьи статуи украшают портал этого собора? Может, это ты явился, франкский король, построивший сей храм десять веков назад? Помогите же мне… В такую ночь духи должны кружиться над землей.

Ледяной пот выступил у астролога на лбу.

— Пришло время! — продолжал Руджьери. — Пришло время воззвать к духам… Пусть плывет над землей погребальный звон по графу Марийяку… Я сам отпою своего сына!

Астролог выпрямился и с жутким смехом схватился за канат большого колокола — колокола, который обычно использовали тогда, когда требовалось ударить в набат.

— Нет! Нет!.. Не будет этот звон по моему сыну погребальным! Клянусь Богом, Девой Марией и всеми святыми! Звони, звони, бронзовая громада, взывай к жизни, я добьюсь нового воплощения своего сына!

С этими безумными словами Руджьери всем телом повис на канате… Через секунду тежеленная Гизарда покачнулась, пошла в сторону, заскрипела… И вот раздался первый удар… Будто стон, проплыл в напряженной тишине его звук…

С той стороны Лувра, которая была ближе к храму Сен-Жермен-Л'Озеруа, открылась балконная дверь. Обширный зал за балконом был погружен во мрак. В проеме двери, не решаясь выйти на балкон, замерли две тени. Они ждали в напряженной тревоге, всматриваясь в темноту этой роковой ночи. Екатерина Медичи, вся в черном, сжимала руку своего любимого сына Генриха Анжуйского. Смертельная бледность покрывала их лица. Герцог Анжуйский мелко дрожал. Глаза матери и сына были устремлены на колокольню собора.

Королеву снедало болезненное нервное возбуждение; подобное чувствует человек, ожидающий взрыва, когда запал уже подожжен. Екатерине даже было трудно дышать…

И вдруг раздался первый удар — глубокий и низкий. Бронза колокола ревела и гудела. Герцог Анжуйский судорожно вырвал руку из пальцев матери и попятился… Он пятился до тех пор, пока не наткнулся на кресло и не рухнул в изнеможении, заткнув уши.