По залам дворца, изгоняя хохот и веселье, пронеслась весть:

— Королева Наваррская умирает!

Екатерина прикрыла глаза ладонью и воскликнула:

— Господи! Какое горе! Королева Жанна на краю могилы! Боже, спаси ее!

Поспешно подошел Колиньи. Вокруг Жанны д'Альбре столпились принц Конде, д'Андело и другие знатные гугеноты. Всех их охватило неясное ощущение, что кончина королевы — лишь предвестница страшных бед, которые ожидают их уже совсем скоро…

Сообщили ужасную новость и королю. Карл стал белее мела и с трудом сдержал испуганный вопль. Лишь испепеляющий взгляд Екатерины принудил ее сына взять себя в руки. Глаза королевы-матери весьма строго приказывали Карлу молчать. Он все понял, тяжело вздохнул и лаконично объявил:

— Торжество закончено!

Но в этот момент Екатерина быстрым шагом подошла к сыну и шепнула ему на ухо:

— Напротив, сир! Торжество лишь начинается!..

Двадцать минут спустя дворец погрузился во тьму и, казалось бы, в сон.

В часовне негромко беседовали Екатерина Медичи и Руджьери, преступники, на совести которых было теперь новое злодейство.

— Что она говорила? — поинтересовался астролог.

— Жаловалась на жжение — особенно в пальцах.

— Перчатки не подвели…

— Да, друг мой, твой ларец просто великолепен!

— Да, великолепен… Но как вы сумели подсунуть его Жанне, не насторожив ее этим подарком?

Екатерина улыбнулась и сказала:

— А вот это, дорогой Рене, моя тайна. Признаюсь, я придумала прекрасный способ…

Назавтра по столице расползлись слухи о том, что королева Наваррская умерла от какой-то скоротечной хвори, похожей на весьма опасную лихорадку. Тем, у кого эта внезапная кончина вызвала недоумение, говорили, что Бог покарал еретичку и что пышные торжества в честь свадьбы Генриха Наваррского и Маргариты Французской никто отменять не собирается.

Есть среди персонажей нашего рассказа один, чья роль в этой истории становится все более и более значительной, и потому мы вынуждены следить за всеми его словами и поступками. Человек он жалкий и ничтожный, но в умелых руках постепенно превращается в жестокого исполнителя чужой воли. Впрочем, часто именно такие незаметные создания по воле рока оказываются в центре событий.

Итак, вспомним о злосчастном лакее Жилло: мы знаем, что Пардальян-старший взял его к себе на службу. До этого же мы упустили парня из виду в ту минуту, когда милейший дядюшка Жиль отрезал племяннику уши. Бедняга Жилло свалился без чувств на холодный земляной пол в погребе дворца Мем.

Читатель не забыл, что его добрейший родственник тут же обратился за советом к своему господину, маршалу де Данвилю:

— Как поступить с этим кретином? Может быть, зарезать?

— Не надо! Он еще будет нам нужен! — спокойно ответствовал маршал.

Провалявшись некоторое время в обмороке, Жилло очухался. Он спешно ощупал голову, мечтая о том, чтобы все случившееся с ним оказалось лишь ночным кошмаром, однако быстро обнаружил плотную повязку… Пока Жилло был без сознания, заботливый дядюшка поставил ему примочки из вина и оливкового масла на те места, где раньше красовались уши.

— О, уши!.. Мои бесценные уши! — горестно заскулил Жилло. — Меня изувечили… я теперь урод… Однако слуха я вроде бы не лишился! Я ведь различаю свои слова… Но меня же будут считать чудовищем: у всех людей есть уши, и даже у зверей есть, а у меня вот нет… А какие хорошие уши были, большие… Подлец дядя! Так обезобразить родного племянника…

Жилло встал и помотал головой, выясняя, что он при этом ощущает. Раны побаливали, однако в остальном самочувствие парня было вполне приличным, будто лакей и не пережил ужасного потрясения.

В сердце Жилло вновь затеплилась надежда. Не обращая внимания на слабость, он начал было карабкаться по ступенькам, но в этот миг распахнулась дверь и кто-то сбежал вниз по лестнице. Парень увидел своего почтенного родственника.

«Явился меня убивать! — похолодев от страха, сообразил Жилло. — Наверное, хозяин велел… «

Однако к огромному изумлению племянника дядя одарил его дружеской улыбкой.

— Ну что, мой милый? Как дела?

— Да как вам сказать, дядюшка… в общем-то, так себе…

— Держись! Тебя не бросят в беде… помогут… До свадьбы заживет!

— А вы меня не зарежете?

— Дурачок! С чего бы я стал тебя резать? Монсеньор смилостивился над тобой. В своей безмерной доброте он не только прощает тебя, но и желает щедро одарить.

— Одарить!.. щедро!.. — восхищенно прошептал Жилло.

— Конечно, глупыш! Но, разумеется, лишь в том случае, если ты будешь беспрекословно выполнять все приказы монсеньора… Тогда он сможет забыть, как подло ты предал его.

— О, дядя, милый дядя, обещаю вам: я сделаю все, что потребуется…

— Вот и хорошо. Храни нам верность, и твои карманы наполнятся золотом. Ты ведь видел мой сундучок?

— Конечно, дядя, это чудо, а не сундучок!

— Так вот, все, что в нем лежит, — твое. Естественно, если будешь преданно служить монсеньору…

Жилло так и вытаращил глаза. Он все не мог понять, как это ему привалило такое счастье. Впрочем, он не стал особенно ломать голову.

— Так что я должен делать?

— Потом узнаешь. А пока — пошли, я тебя уложу.

Читатели еще не забыли, что главным недостатком Жилло была алчность. Именно из-за нее, как мы помним, он и лишился своих ушей.

— Я буду слушаться вас всегда и во всем, дорогой дядя! — вскричал сейчас парень, трепеща от восторга. — Так что же приказывает мне монсеньор?

— Первое его повеление — поправиться!

Дядюшка Жиль, нежно обнимая племянника, отвел его в свою комнату, устроил в собственной постели и принялся выхаживать Жилло, как самая преданная сиделка.

У парня начался жар. Два дня и две ночи пролежал он в беспамятстве. Бедняга бредил, слезно прося дядю вернуть ему уши. Наконец у Жиля сдали нервы и он обещал, что всунет племяннику в рот кляп. На шестые сутки болезнь отступила, на десятые затянулись раны на голове, и Жилло сумел встать. А полмесяца спустя он уже смог покинуть дом.

Жилло немедленно обзавелся парой колпаков, которые надежно закрывали голову до самых бровей. Натянув колпак, он нахлобучил сверху нормальную шляпу и, изучив свое отражение в зеркале, решил, что смотрится совсем недурно.

В тот же день Жилло имел серьезный разговор с дядей. После этого парень надел парадный камзол и вышел из особняка маршала де Данвиля.

— Ступай же, мой милый, — напутствовал его на крыльце дядя. — Помни: ты получил мое благословение.

— Я бы предпочел получить небольшой задаток, дядя… ну хотя бы пару экю, — заныл Жилло.

Жиль сердито насупился, однако несколько монет с неохотой выдал. И все же дядя очень сомневался в наличии у племянника хотя бы зачатков ума, потому старик мрачно пробормотал:

— Ох, не сумеешь ты проникнуть во дворец Монморанси!

— Сумею, дядюшка! У меня есть ключ от его дверей!

— Какой такой ключ?

— А мои отрезанные уши!

И предоставив дяде разгадывать эту загадку, юный негодяй важно зашагал прочь.

Вскоре Жилло оказался во дворце Монморанси, и первым, с кем он там столкнулся, был Пардальян-старший, заглянувший зачем-то в привратницкую.

Читателю небезынтересно будет узнать, что особняки знатных сеньоров мало чем отличались в ту эпоху от настоящих крепостей. Двести вельмож в Париже имели собственные гарнизоны; у них были свои рейтары или солдаты-швейцарцы. Кроме того, почти в каждом дворце проживали приближенные хозяина, его соратники и друзья. Они всюду следовали за своим покровителем: и на балы, и на поля сражений.

Свой гарнизон был и у герцога де Монморанси — так же, как у Данвиля, Гиза и Буйона; любой из этих вельмож мог выдержать в своем доме длительную осаду.

Так что старый Пардальян легко освоился в особняке маршала де Монморанси. Хотя формально ветеран не состоял у герцога на службе, бывалый солдат скоро стал душой маленького дворцового войска.