Вскоре вся компания оказалась возле солидного здания на улице Фоссе-Монмартр. Распахнулась тяжелая дверь, и Пипо прошмыгнул в дом между Плутоном и Прозерпиной. Дверь за ними закрылась…

Так Пипо стал гостем Анри де Монморанси, маршала де Данвиля, и Ортеса, виконта д'Аспремона!

Покинем на время Пипо, поглощенного шашнями с красоткой Прозерпиной. Расстанемся пока и с Като, владелицей весьма подозрительного трактира. Эта почтенная особа вместе с Руссоттой и Пакеттой занята сейчас каким-то таинственным делом; у дам нет ни единой свободной минутки. Оставим отца и сына Пардальянов; они пребывают в крепости Тампль и ждут того рокового дня, когда их поволокут на допрос с пристрастием. Заглянем в Лувр, любезный читатель!

С 18 августа здесь не прекращались пышные торжества. Гугеноты были в восторге. Екатерина Медичи держалась с приглашенными очень приветливо. Лишь Карл IX, неразговорчивый и настороженный, с обычной угрюмостью взирал на всеобщее веселье.

В пятницу, 22 августа, на рассвете, адмирал Колиньи покинул свой особняк на улице Бетизи и зашагал к Лувру. Как всегда, с ним было несколько дворян-гугенотов. Адмирал нес в руках пачку документов.

Это был окончательный план кампании в Нидерландах, с которым следовало ознакомить государя. Колиньи получил чин верховного главнокомандующего теми силами, которым предстояло сразиться с войсками герцога Альбы.

Колиньи скрупулезно подсчитал, во что обойдется казне этот поход; адмирал был очень опытен в таких делах. Он, например, серьезно уменьшил затраты на кавалерию, зато не пожалел средств на артиллерию.

— Моя бы воля, — часто повторял Колиньи, — я бы вообще брал с собой в поход лишь пушки.

Когда адмирал появился в Лувре, Карл только что проснулся, но множество придворных уже толпилось в королевских апартаментах. В это утро государь встал в отличном расположении духа. Заметив Колиньи, Карл бросился ему навстречу, крепко обнял адмирала и весело вскричал:

— Адмирал, я видел во сне, как вы разбили меня наголову!

— Я, Ваше Величество?!

— Вот именно: вы!

Присутствующие гугеноты явно обеспокоились; католики ехидно усмехались.

И те, и другие понимали, что король собирается зло пошутить над стариком; Карл IX был мастер на такие проделки.

Но государь рассмеялся и сказал:

— Вы победили меня в зале для игры в мяч! [11] Подумать только: вы — меня? А ведь я считаюсь одним из лучших игроков королевства.

— Вы — лучший игрок не только во Франции, но и в Наварре, — с улыбкой заметил Генрих Беарнский. — Всем известно, что мой кузен в этой игре неподражаем.

Карл IX с улыбкой поблагодарил Генриха за комплимент и продолжал:

— Адмирал, я хочу взять реванш за поражение, которое потерпел во сне. Пойдемте!

— Но, сир, — ответил Колиньи, — Вашему Величеству известно, что я никогда не играл…

— Ну давайте же! Мне так хочется сразиться с вами!

— Сир, — обратился к королю Телиньи, — если Ваше Величество позволит, я могу сыграть вместо адмирала. Я — его зять, он мне — как отец, и я мог бы принять ваш вызов от имени Колиньи.

— Очень рад, вы доставите мне огромное удовольствие. А о серьезных вещах, адмирал, поговорим вечером. Вижу у вас в руках устрашающую груду бумаг: похоже, вы решили заставить меня хорошенько потрудиться. Пойдемте, господин де Телиньи, и вы тоже, герцог Гиз…

Насвистывая охотничий марш, король спустился в зал для игры в мяч, за ним последовали придворные. Присутствующие разбились на две команды, и король великолепным ударом начал игру.

С Колиньи осталось лишь несколько дворян да старый адмирал Ла Гард, которого при дворе фамильярно называли капитаном Поленом.

Антуан Эскален дез Эмар, барон де Ла Гард, являлся настоящим солдатом удачи. Происходил он из бедной, незнатной семьи, но дослужился до адмиральского чина. Был он человеком хладнокровным, не слишком разборчивым в средствах, суровым и жестоким в боях. Он считался истинным католиком, но поддерживал эту сторону скорее из политических соображений, чем по религиозным убеждениям. Колиньи барон Ла Гард ценил и уважал.

Он очень интересовался планом кампании, надеясь отличиться в этом походе. Колиньи поручил ему формировать флот, так как французы намеревались атаковать войска герцога Альбы не только с суши, но и с моря. Старик Ла Гард прекрасно справился со своей задачей: корабли уже были готовы.

Чувствовал ли Ла Гард, что гугенотам угрожает кровавая расправа? Возможно, он узнал что-то о планах Екатерины?

Трудно сказать… Но барон много лет провел при дворе и предпочитал держать свои соображения при себе. Близким он обычно говорил:

— Прежде, чем лечь на курс, посмотрим, откуда ветер дует…

Колиньи и Ла Гард беседовали более двух часов. Они разместились у окна, в зале, примыкавшем к апартаментам короля. Ла Гард пододвинул к окну кресло, на нем полководцы разложили карты и бумаги.

Оба старика так углубились в изучение документов, что даже не заметили, как из королевских покоев вышла Екатерина Медичи; придворные почтительно расступались перед королевой. Медленно, словно призрак, прошествовала она через зал — прямая, молчаливая, в черном одеянии.

После страшной ночи в Сен-Жермен Л'Озеруа королеву не покидала какая-то смутная тревога. Екатерина стала неуверенной, не могла порой быстро принять решение… Часто, меряя шагами часовню, королева вдруг замирала и едва слышно шептала:

— Мой сын… это был мой сын…

Неужели ее мучили угрызения совести? Неужели и сердце Екатерины познало боль и жалость?

Если дело и правда обстояло именно так, если королеву терзало чувство вины, если Екатерина поняла, в какую бездну толкала она людей, ее поступки могли стать непредсказуемыми. Те, кто хорошо знал королеву — Руджьери, например, — опасались именно этого.

Екатерина была не из тех, кто отступает от принятого решения. Чтобы положить конец своим переживаниям, она могла пойти на еще более ужасные преступления. Если по ночам к ней являлись призраки Алисы и Марийяка, Панигаролы и Жанны д'Альбре, если тень ее сына неслышно шептала в тиши: «Вы рады, матушка? Вы рады, что избавились от меня? Но зачем убивать так безжалостно и жестоко?»… если все происходило именно так, то королеве необходимо было заглушить жалобные стоны, прогнать ужасные видения. А сделать это она могла, лишь пролив море крови; тогда пугающие тени близких ей людей затеряются в толпе призраков невинно убиенных.

— А ведь это был мой сын! — твердила себе Екатерина. — Крови, еще и еще крови, чтобы стереть воспоминания о нем! Скорее, скорее, надо действовать!

В ее разгоряченном воображении проносились тени тысяч и тысяч грядущих жертв. Теперь королева убеждала себя, что так нужно во имя спасения веры:

— Это же для Господа! Такова воля Божья!.. С еретиками нужно покончить!

В то утро, как только король и придворные удалились в зал для игры в мяч, любезная улыбка исчезла с лица Екатерины. Королева выглядела мрачней, чем обычно. Она прошествовала через зал, искоса взглянув на Колиньи.

Миновав галерею, Екатерина остановилась на пороге своей часовни, обернулась и увидела, что ее дожидается посетитель. Это был Моревер. Он почтительно поклонился Ее Величеству и прошептал:

— Я жду последних инструкций.

Екатерина бросила через плечо быстрый взгляд в зал. Колиньи уже сворачивал карты, видимо, собираясь уходить.

Посмотрев на Моревера, Екатерина коротко распорядилась:

— Действуйте!

Моревер отвесил еще более низкий поклон. Однако наемный убийца не закончил разговора с королевой… Он не забыл, как велел ему поступить герцог де Гиз: ранить Колиньи — но не смертельно. Моревер не желал лишиться покровительства Гиза, но и королеву он ослушаться не решался. Моревер не стал врать, рассуждая о том, что стрелять будет мифический приятель, а напрямик спросил: