Ладно, – буркнул Игорь.

Но хоть жилось у татарки покойно и безобидно, Люся ему передышки не давала, продолжая изо дня в день всячески обрабатывать, била на психику, да в конце концов как он сам-то судит, жена Люся ему или нет?.. А раз жена, то до каких пор спать им врозь?..

Пришла однажды, решительно заявила еще с порога:

Идем домой. Не бойся, папа все сделает, папа все устроит.

– А не секрет, что такое он мне устроит?

Пусть это тебя не волнует. Главное, тебя не тронут, никто ведь и не знает, что ты, кто ты, где ты был. Герой финской кампании – самый большой твой грех.

– Гм… А Сергей?

– Сергея нет дома, да скоро он и не заявится.

Поддался на уговоры Игорь, перешел в дом тестя, жил не то чтобы открыто, но свободно спал, утопая в перине.

День прошел, неделя прошла, благостные такие тишина И спокойствие вокруг установились, вроде бы уже и не воевали нигде, и не лилась кровь, и не рушились дома, и не плакали осиротевшие дети. Но все это была ложь – и не мог Игорь посреди лжи в довольстве нежиться! Размышлял он, как отсюда незаметней уйти, проще говоря – смыться. А все решилось куда как просто.

Вдруг вбежала белая как стенка Люся, крикнула не своим голосом:

– Сергей здесь! Что делать, что делать, ума не приложу!

Торопливо застегивая рубашку, Игорь сказал:

– По крайней мере ты должна была заранее предвидеть его появление. Что ж это, с бухты-барахты?..

 Только они успели вот так перемолвиться, а уж и Сергей собственной персоной стоит на пороге. В немецкой форме правда, без оружия, оружие в своей комнате оставил, возмужавший такой, обветренный, с жестким блеском во взоре. И даже как будто выше стал за тот год, что они не виделись.

Он изменился в лице, тень волной прошла. Но, конечно, не испугался – не его очередь пришла пугаться.

– Ты? Откуда?

Он сделал нетерпеливый жест, чтобы Люся вышла. Люся не подчинилась, и тогда он прикрикнул:

– Оставь нас на минутку, сделай одолжение!

Люся сверкнула на него глазищами, молча повернулась и вышла, сильно хлопнув дверью.

Как ты сюда попал?

Стараясь держать себя в руках, Игорь даже усмехнулся.

Собственно, чему ты удивляешься? Быть здесь и жить в этом доме я имею не меньше прав, чем ты.

– Брось антимонии разводить, надоело. Права тут мне будешь доказывать. Кончились твои права. – Сергей властно прошел на середину комнаты, потянул к себе. стул. – Так вот, чтобы с самого начала не было недоговоренностей: тебе здесь не место.

Игорь горько хмыкнул. «Вам нельзя здесь оставаться», – сказали ему в Севастополе. «Тебо здесь не место», – грозят в Евпатории уже без обиняков. Внезапно он ощутил себя в положении зайца, которого почти полностью обложили и вот-вот затравят.

 - Что ж, я это уже и сам понял. Даже несколько раньше твоего любезного предупреждения. – Он взглянул ему прямо в глаза, в безгрешные глаза предателя: страшноватая искра в них гуляла, прыгала из зрачка в зрачок. Надеюсь, стрелять в спину не станешь?

От слепой Ненависти у Сергея побелели губы, запузырилась на них слюна.

– Не заинтересован, товарищ орденоносец. Шуму много. Мокроты… Но в другом месте советую мне не попадаться.

- Что ж, – внешне спокойно сказал Игорь, пытаясь унять нетерпеливую дрожь рук: удушить бы сейчас этого ублюдка! – Вечером я уйду. А пока сгинь с глаз долой, дай с Люськой потолковать.

Евпаторию он покидал в сумерках – далеко за город его провела все та же татарка.

Люсю он оставил – во второй уже раз с досадным чувством невыясненности отношений. Не повезло ему с этой женщиной. Как приятно было бы сейчас сознавать, что жена находится где-то в Алма-Ате, эвакуировалась, ведь чего проще, бездетная же, ну и приносит посильную пользу народу, работает в госпитале или где там еще. У всех жены как жены, а у него вот какая, папина дочь, поддалась на уговоры старого дурака, осталась в оккупации, да еще и мужа пыталась удержать около своей юбки. Но и порвать с ней не мог, не было прямого повода. Кроме того, может, в самом деле он ее любил? Тут и понимаешь, что ни к чему, а любишь!

Над рекой словно снежная крупа сыпалась – бил в лицо сизоватый мокрец – и не кусался, а как-то неприятно было ощущать великую множественность этой тли. Не продохнуть.

Тут Кумушки будут, – сообщил Потапов. – Это, знаете, две речушки здесь параллельно -• кум куму повел в лес, вот и Кумушки, значится. Улово такое. Вот эта Кумушка, что поболе и поглубже, нерестовая.

Ну что ж, – сказал Шумейко, – пойдем по ней вверх до самых нерестилищ, проверим, много ли рыбы.

Но далеко вверх по Кумушке не прошли: винт задевал дно, древесную гниль. Сначала это никого не волновало - подтянули лодку, ту самую, шалимовскую. Катер причалили к берегу, и весь он теперь опутан был ветвями низко поникшей ивы. Рубку замкнули. Машину сзади закрыли легко скользнувшим в вертикальных пазах листом железа. Лист можно было тоже прихватить замком, но как-то соображения не хватило, да и зачем?.. Здесь пустынно.

Поплевав семечек, Потапо,в черпал теперь кружкой воду прямо за бортом, пил и усмешливо приговаривал:

– Добрая речка Кумушка, добрая речка!

От руля отозвался Гаркавый:

Скажи спасибо, что нет еще химии. Химия окончательно добьет лосося. А ведь вон там, вверху, в Срединном хребте, говорят, уже серу нашли. Понастроят рудников, обогатительных фабрик. Это уж точно: спаси и помилуй. Хотя сера – она стране нужна, а то разве стали бы искать?

Хлестало ветвями по лицу, прямо как расческа из прутьев висела над головой: то фуражку сдернет, а то и волосы рванет. Талина густо провисла в воду, никла под собственной тяжестью – тени лежали плотно, вода казалась оливковой.

Шли в верховья на полном ходу часа два, а потом зарыжели шивиря – галечные перекаты, где нерестует рыба. Вода здесь истончалась, радужно рябила, лилась как бы чешуйчато. Лодку не раз пришлось тащить вброд, но все без толку: сядешь, несколько минут промахнешь по глубине – и опять шивиря.

А места начались уже оголенные, высвеченные солнцем. Зайчики играли на галечном дне. Вкрадчиво шуршали камешки под килем. Вяло уходила с мелей в ямы алая-алая нерка, роскошная рыба в брачном наряде, вроде как с сизым, скорее даже голубым намордником. Не скопом, не в стайке шарахалась, а именно так, поодиночке, ныряла вглубь, мерцала из-под толщи драгоценной алостыо, словно чудо какое заморское в домашнем аквариуме.

Пошли пешком, продираясь сквозь заросли шеломайника, борщевника, крапивы, сквозь дикую талину, прыгая через скрытые зеленой круговертью промоины, через трухлявые пенья-коренья…

Достигли, наконец, нерестилищ в верховьях, с наиболее чистой, шустро-проточной водой, благодатно пригретых солнцем, с идеально шлифованным камушком. Нерка здесь стояла на мелях уже неподвижно, людей почти не боялась, ободранная, лохматая, ко всему безразличная, видно, от-нерестовала; и теперь, хотела она того или нет, сносило ее потихоньку, а потом начнет безжалостно трепать течением о коряги, и лишится она последней жизненной энергии и ляжет успокоенно на дно, сгинет во славу процветающей природы. Те же, что еще не отнерестовали, не исполнили до конца жизненного предначертания, метали икру, обрызгивали ее молоками, себя не жалея, сгребали хвостами гальку, били по ней исступленно, сооружали гнездо так, чтобы не поели икру хищники, чтобы не снесло ее в затхлую стоялую воду, в мутный затон.

– Который год наблюдаю это и который год дивлюсь, – сказал Потапов, – какая в этом организация, какой смысл: вот нерка отнерестует, затем только придет кижуч…

В тон ему Гаркавый согласно кивнул головой:

– Да, вот именно. И кижуч расшвыряет хвостами все эти бугорки, пробивая лунки для собственной икры, – словом, разрушит все то, что сделали чавыча или нерка.

– Но ведь за кижучем уже никто не придет, – сказал Саша, вожделенно глядя на алеющую рыбу, взблескивающую боками, извивающуюся в свадебном танце.