– А вообще здорово, что вы сейчас будете старшим у нас. С Потаповым я все время в споре, то и дело расходимся на контркурсах. Он вроде и неплохой мужик, но неразворотливый какой-то и хочет всем угодить. А здесь такая работа, что постоянно нужен маневр, помноженный на скорость и натиск. И вот чего поменьше нужно, так это угождать.

Шумейко встал, и неустойчивый катеришко сразу дал основательный крен на правый борт. Привычно вгляделся в берега, заросшие лесной чащобой, похлопал себя по карманам в поисках папирос. Саша протянул ему мятую пачку «Лайнера», чиркнул красивой японской зажигалкой. Затянувшись раз-другой, старший инспектор облегченно выдохнул дым.

– Считай, что мы с тобой сошлись характерами, – сказал он мотористу. – И пожалуй, даже взглядами на жизнь.

В следующую секунду, выронив папиросу, он согнулся от острой боли в боку.

Игорь Шумейко после двух войн лежал на операционном столе, чтобы не соврать, не менее трех раз. Но впервые его оперировала симпатичная девушка и впервые операция считалась пустяковой: удаляли аппендикс. Ведь вот только накануне тайно думал он об Аиде Воронцовой, и надо же было случиться, чтобы свел его с ней именно приступ аппендицита. Правда, она не была хирургом, но врачебная практика в здешних поселках невольно приводит к тому, что терапевт рано или поздно становится хирургом – по совместительству. Тем более что не боги аппендиксы удаляют.

Воронцова немного знала, кто лежит на операционном столе, имела уже представление, и пациент чем-то ей нравился. Промокнув салфеткой капли пота на лбу, она посмотрела Шумейко в лицо с улыбкой, хотя узкие стекла очков блеснули лезвиями.

– Ну и кижуч у вас был! Сразу на него наткнулась…

– Правда, кижуч? – как будто даже обрадовался Шумейко, хотя не столько тому, что она сравнила аппендикс с лососем, сколько необычно приветливому звуку ее голоса,

 - Думаю, что теперь вы разрешите ловить мне рыбу, а?

В противном случае не отпущу вас со стола, – грозно подшучивала она, уже отходя и сдергивая с лица марлевую повязку.

– Ради бога! – в тон ей сказал Шумейко, слабо ворочая языком. – В любое время дня и ночи! Поезжайте, ловите, только так, чтобы мы – в одну сторону, вы – в другую. Самое милое дело, когда врозь…

Она улыбнулась уже издали – устало, даже измученно:

– Еще лучше, пока вы находитесь в больнице.

В палате Шумейко прислушивался к разговорам больных и выздоравливающих, сам же больше необщительно помалкивал, читал старые журналы. Однако вскоре выяснилось, что его сосед по койке, служащий леспромхоза, некто Бескудников, – завзятый механик.

Я такой, – втолковывал он Шумейко, – я с детства на механизмах тронутый. С материка кто что везет, ну, гам виноград, фрукты, персики, а я инструмент, железки, капроновую снасть, всевозможные спиннинги… Ежели у меня какой шурупчик и неправильно, с косиной ввинченный, дак это рыба: люблю удить, люблю балычок, да и соленку, да и всякую, словом…

Кто-то обросший с койки поодаль ввязался в беседу, потому что рыба была темой больной, непреходящей, извечной:

Дак у нас что за рыба? Самая рыба – в устьях реки, там она еще свеженькая, серебристая, хотя и с мелкой икрой. Ить это так, по природе, не срок ей – с мелкой, значит, икрой… А до верхов, – ну, примерно, к нам, - дойдет покель, обтерхается, зарозовеет, уже и скус мяса не тот, ить правда же?..

Бескудников важничал и хвастал:

– При нашей технике мы запросто можем и в устья двинуть, на свежачка. У меня лодка – да ни один инспектор за ней не угонится, куда ему… У меня на лодке, скажем, «Москва-10» двигатель, а на катере рыбоохраны в два раза посильней. Дак что? Я запросто уйду. Пусть даже и мотор послабее, зато винт маленький, многооборотный. Опять же, если недостаточно будет, спарю моторы! Я уже спаривал, брал у соседа – здорово! Куплю еще один – тем более будет свой, оно всегда надежней…

Шумейко взбил под головой подушку, чтобы лучше разглядеть своего потенциального противника.

Очень рад познакомиться. Мне важно все это знать, что вы здесь втолковываете. Причем весьма доходчиво, почти наглядно. Дело в том, – добавил он простодушно, - дело в том, что я старший инспектор рыбоохраны, мне-то как раз и преследовать вас придется.

Бескудников по-рыбьи судорожно заглотнул воздух и протянул руку, словно ища опору. И опустил ее беззащитно, даже покраснел. Но тут зашла Воронцова, что дало ему время опомниться. За доктором няня несла стаканчик с термометрами.

Шумейко обрадовался, когда заметил, что она взяла у няни термометр и направилась прямиком к нему. Послушно отставил локоть.

– На фоне этой подушки, – сказала она, – ваше лицо, знаете, рисуется весьма. Барельеф!

Он сказал немного тише, чем говорила Воронцова, и удерживая ее руку:

– Ваш комплимент дает мне право заявить, что вы мне нравитесь, доктор!

Посуровев, она выдернула руку.

- Если угодно, комплименты – моя врачебная обязанность. Иным больным они необходимы так же, как профилактические пилюли. Придется учесть, что вас они излишне возбуждают.

Уже давно был окончен обход, а Бескудников молчал. Молчал и Шумейко, задетый за живое резким тоном доктора-. Вообще-то он к такому обращению со стороны женщин не привык. Возможно, много баловали его женщины, ласкали, льстили… При этом вышло так, что остался он холостым, не имел ни жены, ни детей, и такому исходу своего бытия радоваться не мог, какая уж тут радость…

В отдаленном углу опять-таки толковали о рыбе, вспоминали охоту на глухарей, стычки с медведями, но уже более приглушенно. Только разговор об атомной войне накалил страсти, засудачили о способах защиты от радиации. Наконец подведен был малоутешительный итог.

– Да уж, спасешься от нее! – сказал какой-то пессимист.

– Говорят, нужно укутаться мокрой простыней…

– Вот-вот, – не сдавался спорщик-пессимист, – как же! Укутайся мокрой простыней и ползи потихоньку на кладбище.

Сдержанно хохотнули: и правда, чего раньше срока слезы проливать?

И возможно потому, что там в углу была вдруг поднята военная тема, Бескудников свесился с койки, уже с затаенным неприятием спросил, не утерпев:

– Тебе сколько лет?

– Сорок два, – сказал Шумейко.

– А ты Берлин брал?

– Брал.

– Покажь документы. Медаль покажи.

– Где же я тебе здесь медаль возьму?

– А ордена у тебя есть?

Шумейко засмеялся, чересчур детскими показались ему эти расспросы. Однако у Бескудникова был свой довольно прямолинейный резон.

– А-а, нет? А у меня есть. Я Берлин брал! Бранденбургские ворота, да? А для тебя я браконьер, вот и вся твоя политика. В том-то и разница между нами. Подумаешь, какое дело, десяток рыб в ухе сварил! Так за что сражались, я тебя спрашиваю? Я вот в партию собираюсь поступать, уже одну рекомендацию имею, вот ты мне и растолкуй, чтоб…

– Слушай, заткнись, пожалуйста, гренадер заслуженный, а то ведь не посмотрю, что ты больной…

Вот и обнаружился сразу весь недостаток образования Игоря Васильевича Шумейко, вопиющая его бескультурность. Правда, техникум он все же имел какой-то за плечами. До войны. Неоконченный.

Вот и насчет Берлина он соврал. Не брал он никакого Берлина.

И раз он его не брал, то разговор пойдет не о Берлине. Хотя и о войне, которой Шумейко хлебнул не так чтобы через край, но вдоволь,

В первые дни июля 1942 года, находясь под. Севастополем в районе Херсонеса, Шумейко попал в окружение. Севастополь был сдан врагу, отступать было некуда, с трех сторон немцы, с четвертой – море. Улететь Шумейко не успел, отдал какой-то женщине. место в самолете, предложенное прежде ему, оперуполномоченному Особого отдела, старшему лейтенанту, дважды орденоносцу. Масса народу осталась на крымском раскаленном берегу – красноармейцы, краснофлотцы, командиры и политработники, члены их семей, чекисты…