У директорского кабинета Ромку поджидали братья Зарухно. Узнав, о чем шел разговор, они решили защитить товарища.
— Пойду на плаху, но напишу в ту же газету о гонениях против юного корреспондента, — поклялся Гурко. — Пусть Щупарик готовится ко второму удару. Пощады ему не будет.
— А я соберу подписи всех ребят, — пообещал Нико.
Когда после уроков Ромка отбывал свои часы в «голодальнике», к нему старым путем через фрамугу пробрался Гурко и положил на парту черновик статьи под названием: «За правду — в «голодальник». В ней на двух страницах сообщалось:
«Третью Советскую школу в простонародье называют хуторской. И это не зря. Все в ней приспособлено для богатых хуторян — кулаков. И занятия в нашей школе начинаются не как всюду, в сентябре, а после уборки урожая — первого октября. В этот день двор школы будет заполнен подводами, прибывшими из тех мест, где еще недавно укрывались банды Серого. Празднично разодетые хуторяне привезут не только своих чад, но и подарки для учителей. Больше всего их достанется жене директора школы. В ее погребе будут сгружены кадушки и мешки. Кто из хуторян забудет это сделать, — может оказаться без места в интернате. Жена директора всесильна, скупых она не жалует.
Наш юный корреспондент Р. Гром написал только о том, что местные школьники и учителя в ожидании хуторян вынуждены целый месяц бездельничать. Заметка была напечатана в газете. И в тот же день на юнкора обрушился гнев директора: пионер был оставлен без обеда и заточен в пустой класс.
Р. Гром не пал духом. Он твердо сказал: «Только мое тело в вашей власти. Вы можете запереть, сжечь или убить, но не завладеть моей совестью. Я погибну, а правда будет жить. Не ждите от меня просьб о помиловании».
Мы, пионеры отряда имени Николая Живнина, протестуем против измывательства над корреспондентом и просим навести советские порядки в школе».
— Ну и ловок ты врать! — сказал Ромка. — Разве я вел такой дурацкий разговор со Щупариком? Враки нужно выбросить из статьи. И подредактировать ее не мешает. Что значит «в простонародье»? Так в старых книгах выражались. А вообще-то, молодец, здорово написал!
Младшему Зарухно не везло: его статья опять не была напечатана. Но все же она сделала свое дело. Первого октября в школе появилась комиссия: три женщины и двое мужчин. Все они с серьезными лицами ходили между прибывших телег и пытались разговаривать с хуторянами. Но те были неразговорчивыми.
Члены комиссии, посоветовавшись, отправились на дом к директору. Там их встретила дородная Эмма Януаревна. Узнав, что непрошеные гости хотят осмотреть ее погреба и хлев, она подбоченилась.
— А вы кто такие, чтоб в мои погреба нос совать? Милиция?
— Нет, мы не милиция. Мы — комиссия наробраза, — вежливо сказал очкарик в кожанке. — На директора школы поступила жалоба. Нам поручено проверить.
— А почему вы ко мне пришли? — спросила огородница. — Разве и на меня кто жаловался? Дом и пристройки — моя собственность. Я от родителей в наследство получила. Так что проверяйте погреба директора, а не мои. Без милиции — никого не пущу.
Члены комиссии, не зная, как быть, потолкались во дворе и, вернувшись в школу, пошли искать директора. Он в это время водил по классам хуторян и показывал, что их дети будут рассажены на самые близкие от учительского стола парты.
Комиссию он встретил с показным радушием и, узнав о грубом поведении Эммы Януаревны, сокрушенно сказал:
— Что же вы сразу не пришли ко мне? Можно было избежать недоразумений. Да, да, к сожалению… как бы сказать мягче… несколько прямолинейна. Видимо, сказывается грубое воспитание с детства. Прошу простить ее и не обижаться. У меня лично действительно нет никаких погребов и складов. В доме Эммы Януаревны я лишь жилец. В моем ведении — интернатские кладовые. Но они — достояние родителей и поварих.
— Нам бы хотелось выяснить: случается ли вам получать подарки от хуторян? — стал допытываться председатель комиссии.
— Не буду скрывать… бывает, бывает, — повторил Щупак. — Но я и мои коллеги их принимаем, чтобы не обидеть сельчан. Позвольте полюбопытствовать: кто мог заподозрить нас в неблаговидных поступках?
Ему дали статью, подписанную братьями Зарухно, Антоном Милевским и Димой Громачевым. Дочитав ее до конца, Витоль Робертович рассмеялся.
— И взрослые люди эту мальчишескую выходку приняли всерьез? Даже создали комиссию, — изумился он. — Да знаете ли вы, какие это отъявленные негодяи?
И Витоль Робертович, сгущая краски, рассказал о хищении книг.
— Но наказывать ученика за напечатанную в газете заметку непедагогично, — заметила женщина в шляпке.
— Да разве я позволил бы себе! — горячо возразил Щупак. — Громачев был наказан за непочтение к старшим. Я должен заметить, что все эти ученики, подписавшие статью, — вполне оформившиеся правонарушители. Их нельзя держать в нормальной школе. Они развратят учеников, дурные поступки заразительны…
Витолю Робертовичу удалось убедить, что статья написана мальчишками из дурных побуждений — желания отомстить ему за частые наказания.
Не понимая, как такие сорванцы могли стать пионерами, члены комиссии отправились к Тубину. Расспросив его о братьях Громачевых и Зарухно, они сообщили, к каким выводам пришел Щупак. Пионервожатый недоуменно развел руками.
— Я не знаю педагогических способностей директора школы, — сказал он. — Но вижу, что он мастак наговаривать на ребят и желает опекать только кулацких детей.
— Ну зачем же так резко? Сгущать краски не будем. В его просьбе есть резон: интернат должен быть школой для сирот и ребят из далеких селений. А смешанный состав усложняет обучение.
— Но за пионеров, написавших заметки, я буду воевать: не позволю выгонять их из школы. К тому же вам не удалось проверить факты поборов. Не спешите с выводами. Разрешите мне поговорить с ребятами.
Вожатый вызвал братьев Зарухно и Громачевых.
— Почему вы написали в газету? — спросил он. — Только без вранья, иначе разговор будет коротким.
— А чего нам врать? — спросил Гурко. — Первый раз писал Ромка. Он везучий: его статью напечатали. Вторая статья моя. Но мне не везет: мои сочинения не печатают, а посылают на расследование. Я твердо знаю: Щупарик — взяточник. У моей матери остановилась приятельница. Она привезла в школу двух дочек. Но их не приняли, потому что не было подарков.
— Эта хуторянка еще здесь?
— Она остановилась у нас. Хочет хлопотать.
— Сведи меня к ней.
Тубин сходил к Зарухно и поговорил с опечаленной хуторянкой. Оказывается, существовало негласное правило: кто отдает детей в интернат, — прежде всего договаривается с Эммой Януаревной, сколько и чего нужно привезти в виде подарков.
— У меня очень долго болел муж, — утирая слезы, продолжала рассказывать хуторянка. — Все ушло на докторов и лекарства. Мне нечего было подарить, а девочек пора учить. Директор сказал, что я слишком поздно привезла их. Хотя приняли мальчишек из соседнего хутора. Если я попрошу его в долг поверить, — примет он моих девочек?
— Не вздумайте этого делать, — предостерег ее Тубин. — Я сведу вас в наробраз. Нужно разоблачить хапугу. Ваших девочек без всяких подарков примут в интернат.
— Нет, нет, что вы! Никуда я не пойду. Потом моим девочкам житья не будет.
Уговорить вдову не удалось. Тубин сходил в милицию. Товарищи Живнина придумали, как можно все выяснить.
Вечером на школьной улице раздались милицейские свистки. Ловили какого-то воришку, якобы перескочившего за высокий забор огородницы.
К Эмме Януаревне явились два милиционера. Вежливо козырнув, они попросили показать помещения.
— Преступник где-то у вас скрылся.
Перепуганная огородница разрешила им осмотреть сарай и сеновал, но в погреб не пустила.
— Он все время на замке, — сказала она. — Сюда никто не мог забраться, запор не сорван.
— Все же разрешите взглянуть.
— В этот погреб я никого не пускаю.
— Дайте ключ, — потребовал милиционер.
