В пятнадцать лет ты еще не взрослый и уже не мальчонка. Нечто среднее.

Ромке хотелось самостоятельности и вольной жизни, но он опасался оторваться от дома. Что там ждет впереди? Кто поможет, если рядом не будет доброй Матреши, Димы, отца, братьев Зарухно и Аллы?

Алла вдруг стала ему ближе всех. Когда на последнем уроке зачитали список тех, кто перешел в восьмой класс, и его фамилии не оказалось, она, опечаленная, подошла к нему и предложила:

— Хочешь, все лето буду заниматься с тобой?

— Нет, — твердо сказал он. — Зачем же тебя наказывать, когда во всем виноват только я. Переэкзаменовка меня не спасет. «Цирпила» сумеет поставить такие преграды, что я непременно провалюсь. Зачем же нам портить лето? Пусть каникулы будут каникулами.

Но сам-то он переживал, только вида не показывал. Ведь стыдно оказаться среди тупиц и олухов, когда Фридка, у которой лишь ветер в голове, беспрепятственно на троечках перешла в следующий класс. Не останется он на второй год в седьмом классе. Не бывать этому!

Заикаясь от смущения, Ромка признался отцу, что запустил уроки и не перешел в восьмой класс.

— Не хочу бездельничать — повторять то, что уже проходил, пойду работать, — сказал он.

— Зачем же работать без специальности, — заметил отец. — На машиниста учись. Самое милое дело. В месткоме путевки в железнодорожный фабзавуч есть. Взять тебе?

— Возьми, — согласился Ромка, и сам под диктовку отца написал заявление.

В ожидании вызова он держался среди ровесников с таким видом, точно не школа вынудила его расстаться с ней, а он сам не желал больше удостаивать ее своим присутствием.

— Довольно штаны на парте протирать, пора делом заняться, — солидно говорил он ребятам, словно уже трудился на заводе и был самостоятельным.

Многие мальчишки завидовали его решимости. А «краснокожая» Зина Цветкова даже сказала:

— Я знаю, ты будешь летчиком или артистом.

— Очень-то надо. Найдутся другие дела, — ответил Ромка.

Он продолжал ходить в гимнастический зал, с братьями Зарухно играл в футбол и баскетбол, а по вечерам бывал в саду клуба железнодорожников или в кино.

Однажды, после веселого фильма с Патом и Паташоном, Алла попросила проводить ее домой.

Вечер был тихим и теплым. Мимо с писком проносились не то стрижи, не то летучие мыши. Стебниц была в белой кофточке. Опасаясь, как бы какая-нибудь из мышей не вцепилась в нее, Алла то и дело озиралась. А Ромке казалось, что она боится чего-то другого. Ему еще не доводилось провожать девочек, поэтому он зашагал в некотором отдалении, облизывая пересыхающие губы, и не знал, что говорить. Первой нарушила молчание Алла.

— Когда уедешь, наверное, забудешь меня?

— Нет, не забуду. Хочешь… поклянемся дружить всю жизнь.

— Хочу. Но чем мы скрепим клятву?

— Кровью.

— Я согласна.

Алла остановилась под электрическим фонарем, протянула левую руку и, прикусив губу, ждала.

Ромка вытащил перочинный ножик и острием царапнул ее запястье, затем такую же царапину сделал и себе. Смешав кровь, он торжественно сказал:

— Клянусь!

— Клянусь, — повторила она.

Соблюдая заведенный в школе ритуал, Ромка напомнил:

— Клятву надо закрепить.

— Я могу, — смутилась девочка, — но мне придется рассказать бабушке, что мы целовались. Ты, наверное, не захочешь, чтобы она знала об этом?

— Ну, если бабушка, тогда конечно.

— К тому же у меня губы потрескались, — продолжала оправдываться Алла. — Потрогай… не бойся.

Он слегка дотронулся до ее чуть запекшихся губ. И тут девочка неожиданно прикусила его палец. При этом сделала испуганные глаза, словно ожидая наказания.

Другую девчонку за такое озорство Ромка схватил бы за нос и заставил кланяться, просить прощения, а Стебниц он не тронул. Лишь сунул укушенный палец в рот и дурашливо сосал его.

Алла хихикнула.

— Ах, так? — воскликнул Ромка и, крепко обхватив шею, не поцеловал, а скорее — куснул девчоночьи губы. — Вот тебе!..

— И не больно… вовсе не больно, — сказала девочка, отталкивая его от себя.

Дальше они пошли уже не рядом, а на некотором расстоянии друг от друга.

У калитки Громачев, никогда не просивший прощения у девочек, тихо сказал:

— Ты меня прости. Сама виновата, что я снахальничал, бабушке хоть не рассказывай.

— Нет, скажу. Пусть знает, какой ты!

— Тогда больше к вам не приду.

— Ладно, промолчу, — пообещала она и вдруг с лукавством спросила:

— А тебе-то хоть приятно было?

— Дух захватило!

— Значит, клятва состоялась?

— Друзья на всю жизнь!

Алла чмокнула его в щеку где-то у глаза и, скороговоркой проговорив: «Завтра встретимся у речки», — убежала.

Прячась в тени акаций, Ромка постоял еще немного у калитки. Уши у него горели, точно кто их надрал.

«Странные существа эти девчонки, — бредя домой, рассуждал он. — Попробуй пойми, когда они злятся, а когда довольны».

Дома к концу подходил ужин. Отец с Матрешей утирались полотенцами, пили вприкуску чай. Их лица так раскраснелись, что казалось, будто они вышли из бани.

— Ты что так поздно? — спросил отец. — Матреше лишние хлопоты.

— Да пусть, мне не трудно лишний раз подать, — заступилась она и, достав из духовки жареный картофель, поставила на стол перед Ромкой. — Кушай, а то завтра наголодаешься.

— Да, — подтвердил отец, — завтра тебе надо на врачебный осмотр. Поедем вместе. Ложись пораньше спать.

Поездка занимала около четырех часов. Кому нужно было попасть в Ленинград утром, тот должен был встать с первыми петухами. Казалось, не успел Ромка уснуть, как Матреша уже принялась тормошить его.

— Пора вставать. Надень все новое.

На стуле лежали синие трусы, белая майка, а на спинке стула висели толстовка и аккуратно наглаженные брюки.

Быстро одевшись, Ромка почистил зубы, вымыл лицо и уселся с отцом завтракать. Матреша подала им гречневую размазню и разогретое молоко.

На вокзал они пришли за пять минут до отхода поезда. Войдя в спальный вагон, отец предложил:

— Ложись на полку. Чего зря терять четыре часа… доспим.

Отдых в тряском вагоне для отца был делом привычным, он быстро заснул. А Ромке не спалось, он лишь ворочался на неудобной полке и грезил. То ему мерещилась Алла в школе: из своего угла в классе она посылала едва уловимый привет. То девочка, похожая на тонкую синюю стрекозу, повисала в струистом воздухе и, осторожно опустившись, не шла, а плыла по зеленому лугу, гордо держа голову. То в сумерках он видел ее небольшой носик и темные вопрошающие глаза. Девочка как бы спрашивала: кто ты мне? И лицо ее озарялось тревожным румянцем…

Во всех видениях Алла Стебниц была какой-то воздушной, неземной.

Она конечно придет сегодня на речку и будет ждать. И, не дождавшись, обидится. Надо было хоть с Димкой записку послать. Впрочем, правильно сделал, что Димку не впутал в свои тайны. Зачем вызывать идиотские вопросы и насмешливые взгляды? Ведь ничего особенного не случилось. Подумаешь, проводил до калитки! Все мальчишки провожают девчонок и не делают из этого события. Тоже кусака! Чуть палец не оттяпала.

Он дотронулся до пальца, рассчитывая ощутить боль, но на нем не было никаких отметин. «Может, мне все это во сне привиделось?» — подумал Ромка и, спустившись с полки, стал смотреть на пробегающие мимо склады и многоэтажные кирпичные здания.

Утро в Ленинграде было пасмурным и каким-то унылосерым. Над темной водой Обводного канала поднимался неприятно пахнувший пар. На каменном мосту звенели трамваи, цокали копыта битюгов, тащивших тяжелые возы, рокотали моторы грузовиков. С другой стороны доносились паровозные гудки и какой-то неясный гул.

«Как в этом шуме живут! — думалось Ромке. — Тут и дышать-то нечем».

Они прошли с отцом в поликлинику железнодорожников.

В большой приемной уже сидело человек пятнадцать подростков. По их виду нетрудно было догадаться, что все они приезжие. Ни разу не одеванные куртки, рубахи и штаны на них топорщились.