– Поехали… – киваю.
Разворачиваюсь на выход, чувствую, что он идёт следом. Забираю в гардеробе одежду и, не позволяя ему помочь надеть её, быстро справляюсь сама.
До парковки мы идём тоже молча. И опять сама открываю себе дверцу, не позволяя это сделать ему. Он садится рядом не сразу. Где-то через минуту.
Взгляд скользит по панели, лобовому стеклу, губы недовольно вздрагивают. Делает вдох поглубже…
– Извини. Что-то нашло.
– Куда едем?
– Пообедаем, погуляем… – пожимает плечами. – Ты не против?
– Не против.
– Женечка, – трёт руками лицо. – Я просто соскучился. Я могу соскучиться по тебе?
В груди от его слов всё наполняется опять болезненно-невыносимым, и я не могу нормально ни вдохнуть, ни выдохнуть.
– Тебе виднее.
Специально давлю. Потому, что невыносимо тяжело наблюдать за его этим… Нет в моем лексиконе такого слова!
Мне хочется продавить, чтобы он озвучил ЭТО.
Нам обоим стало бы легче. Быть может, больнее, но гораздо легче.
Почему он молчит?
Что ты хочешь сказать мне? Ловлю его взгляд в зеркале.
Смотрит в лобовое, кусая изнутри губы.
– Ты хочешь разорвать отношения? – первое, что приходит в голову при анализе исходящих от него чувств.
Я не ощущаю, что он прямо «хочет», но, возможно, есть какая-то причина. И именно это вызывает такое его состояние.
Он переводит на меня ошарашенный взгляд и медленно качает головой.
Выдыхаю – не это! Остальное должно быть решаемо.
В порыве забираюсь к нему на колени, захватываю ладонями лицо и впиваюсь в губы глубоким поцелуем. Тут же срывается в ответ, несдержанно, требовательно, заставляя меня просто улетать от ощущений. Я обожаю его вкус – мята, дым и ещё что-то неописуемое и только его. Но сейчас ещё и металлический привкус – кровь… Иногда, когда психует прокусывает губы до крови.
Притормаживаю и, ласкаясь о его лицо своим, заглядываю в глаза.
Уже гораздо лучше, – оцениваю я их выражение и тот факт, что он не отводит взгляд.
– Поехали, пообедаем? – улыбаюсь ему.
Сдержанно улыбнувшись, кивает в ответ.
Садясь на своё место, стягиваю с панели книжку «Чужак в чужой стране». Я люблю эту книгу.
– Мессия всегда обречён, – комментирую я. – Это один из социальных механизмов самосохранения – всё новое и потенциально опасное должно быть уничтожено, а только потом осмыслено.
– Толпа – животное. Инстинкт самосохранения преобладает над познанием. Новое пугает…
– Новое… Я чувствую, скорее, возбуждение… и страх… но страх тоже дико возбуждает! – анализирую себя. – А тебя пугает?
– Хотел бы я сказать, что нет, но, видимо, я ближе к животным, чем ты.
– Что пугает тебя?
– ТЫ меня пугаешь, – улыбнувшись, пытается перевести он всё в шутку. – Ты – мой личный мессия.
– Убьёшь меня?
Оставив без ответа мой вопрос, Олег выжимает газ, и мы трогаемся.
Время идёт медленно. Мы не разговариваем уже часа три. И каждая минута, словно песчинка песочных часов, падает вниз, придавливая нас своей тяжестью. Мы делаем что угодно: обедаем, гуляем, едем по каким-то делам... Тишина…
Мои голосовые связки парализованы под давлением исходящих из него тяжёлых чувств. Не могу говорить при всём желании. И он тоже не пытается.
По его блуждающему, рассеянному взгляду давно понятно, что внутри него идут какие-то монологи, диалоги… Хочет что-то сказать.
Я больше не тороплю. Просто терплю то, как я себя чувствую сейчас рядом с ним. И мне уже плохо.
Я не знаю, как должно быть… Но между нами точно что-то не так. Да. И он гаснет каждый раз. Сегодня мы, наконец-то, поговорим обо всём? От этой мысли в животе сводит очередным приступом тупой боли, и я дышу глубже, чтобы хоть как-то абстрагироваться.
Я знаю, как это исправить, но он, зачем-то, упрямится.
– Прогуляемся по набережной? – это первые его слова за всё это время, и я вздрагиваю от неожиданности.
Кивнув, натягиваю перчатки, накидываю капюшон и выхожу из машины, снова не дожидаясь, пока он откроет мне дверь. Сегодня мне почему-то не хочется его галантности. Меня раздражает эта болевая субстанция между нами. И его галантность – это словно способ отвлечь от сути происходящего, завеса от истинного смысла.
Замираем, разглядывая друг друга.
Ему хочется прикоснуться – я чувствую это. Но он редко делает это первым. И я прикасаюсь к нему сама, как обычно, удовлетворяя его потребность. Протягиваю руки, поправляю его шарф, скользя костяшками по шее. И он прикасается в ответ, делая то же самое. Напряжённо улыбаемся. Беру его под руку, кивая на мостик.
Остановившись у перил, мы облокачиваемся на них, разглядывая внизу мутные потоки и наморозь льда на серых, неприветливых стенах.
Холодно.
Молчит.
Атмосфера звенит от напряжения. Выматывает.
И всё меняется в одно мгновение, словно по щелчку.
Стянув перчатку, протягивает мне руку. Тоже стягиваю и вкладываю в его горячие пальцы свои прохладные. Разворачивает меня к себе. И… Я оказываюсь у него в руках. Его губы застывают на моём виске. Это так неожиданно! Мне кажется, первый раз он обнял меня по собственной инициативе. И впервые ТАК.
Внутри щемит, в груди пульсирует тупой болью, в глазах темнеет, и подкатывает огромный ком к горлу, мешающий дышать. Это слепит и глушит.
И я неуверенно толкаю его ладонями в грудь, пытаясь отстраниться. Но он впечатывает сильнее, не позволяя.
– Женечка…
Не надо… не надо! Не надо, пожалуйста!
Держит крепко.
Дышу глубже, больше не сопротивляясь. Фокус моего видения меняется, обретая тоннельный эффект. Я вижу, как дёргается его кадык в попытке глотательного движения. Закрываю глаза, пытаясь остановить приступ панической атаки.
– Женечка…
С болезненным стоном прячу лицо у него на груди. Меня выносит это. Выносит напрочь. Зачем?! Зачем он мне это говорит?!? Я знаю, что он хочет сказать!
Сжимая пальцами на его груди куртку, поднимаю на него взгляд.
– Ну, не надо так, пожалуйста! – отчаянно качает он головой. – Это же тебя ни к чему не обязывает. Я просто скажу, и всё… И ты сразу забудь. Мне это нужно.
Внутри себя я кричу, пытаясь заглушить его слова и эти невыносимые ощущения.
– Я люблю тебя, моя девочка… – до боли сдавливает меня, не позволяя отстраниться, пряча моё лицо у себя на шее.
Меня пронизывает болезненным излучением.
- Всё… всё… всё! – дышу я глубже. – Хватит. Хватит… всё…
- Да. Всё. Прости.
Мои колени подкашиваются.
Мы идём обратно в машину. Протягивает мне из бардачка воду, искоса поглядывая.
– Это так неприятно?
– Олег… – закрываю глаза.
Зачем он это делает? Зачем это чувствует? Зачем?!
– Я вижу. Не понимаю, что нашло. Извини. Куда тебя отвезти?
– В общагу...
Я хочу отлежаться. Мне плохо...
– Ангел… – догоняю Ревникова.
Разворот. Рассерженно смотрит на меня.
– Что было на собрании кафедры?
– Женька, ну ты чего?... – вздыхает.
– М?
– Мы же с тобой сегодня должны были допуск по вышке получать. А ты слиняла.
– Так вышло. Ты получил?
– Да.
– Ну и хорошо. Что было на собрании?
– По тебе всё хреново.
– Ясно.
– Не дышала чтобы даже, поняла?
– Поняла.
– Ни одного конфликта. Ни одного пропуска! Сдай всё вовремя, и вопрос об отчислении будет снят.
– Ладно… Я постараюсь.
– Ты в общагу сегодня?
Киваю.
– Пойдём…
И мы идём. Он, не глядя на дорогу и даже в свой волшебный блокнот старосты, опять раскладывает мне все мои долги и косяки. И как, где и когда мне нужно появиться, что принести, какие к каждой работе требования…
