– Плевать я хотела на тебя и на твоего барина!… – кричала Поля, – Была бы шея, а ярмо найдётся!…

Она быстро толкла сухари в медной ступке. Стук пестика заглушал её слова.

Увидев девочек на пороге кухни, женщины смолкли, и Поля перестала стучать.

– Где, барышни, прогуливаться изволили? – поджав губы, спросила Катерина.

Девочки молчали.

Поля, грузно ступая, подошла к Марийке и дёрнула её за ухо:

– Горечко моё окаянное! Где шатаешься, говори! Докторша в обморок чуть не падает – полный час вас по всем дворам ищем!…

Катерина бросилась к Лоре.

– А ноги-то мокрые, захрыстанные! И без гетров ходила! – всплеснула она руками и принялась стаскивать грязные калоши с Лориных ног…

Лору увели в комнаты, раздели догола, напоили малиной, уложили в постель и накрыли двумя ватными одеялами, чтобы пропотела.

А Марийке мать надрала уши, чтобы неповадно было в другой раз таскать за собою хозяйских дочек.

Марийка заплакала. Ей очень хотелось есть, но она не притронулась к обеду.

Постояв с минуту посреди кухни, она, всхлипывая, пошла за занавеску и легла на кровать носом в подушку.

Только здесь, в тесном углу за занавеской с синими петухами, она чувствовала себя дома. Наплакавшись досыта, она хотела было подняться и взять в шкафу кусок хлеба, как вдруг услышала шаги. Кто-то вошёл в кухню и начал обтирать ноги о половик.

– Вечер добрый, Пелагея Ивановна, – раздался весёлый голос.

«Саша пришёл!» – подумала Марийка.

– А что ж это кучерявой не видно? – спросил Саша.

– Обиделась наша принцесса. Мать её за уши потаскала, – усмехнулась Катерина.

Саша приподнял занавеску и присел на краешек кровати.

– Не плачь, Машенька, – сказал он ласково и погладил Марийку по волосам, – обойдётся. Будет и на твоей улице праздник…

Марийка начала сильнее всхлипывать.

– Я её с собой к вам не звала, она сама увязалась, – пробормотала она, заикаясь от слёз, стоявших в горле, – чем же я виновата?

– Ты на мать не сердись, – тихо сказал Саша, – думаешь, ей легко приходится? Ведь она подневольный человек… Ну, хватит реветь, всю кухню в слезах потопишь…

– Саша! – крикнула Катерина. – Идите, вас Григорий Иванович спрашивают. Офицер свои книги принёс и вас дожидается.

Саша пошёл в комнаты. Через минуту Марийка встала, пригладила волосы и пошла вслед за ним. Ей хотелось быть поближе к Саше, а заодно и посмотреть, какие книги у офицера.

Докторша лежала на диване с большой жёлтой грушей в руке. Доктор ходил по комнате, а Саша-офицер сидел за роялем и играл «собачий вальс».

Увидев переплётчика, офицер встал из-за рояля и переложил со стула на стол большую пачку книг, перетянутую бечёвкой.

Переплётчик развязал бечёвку и начал осматривать растрёпанные книжонки в захватанных бумажных обложках.

Оба Саши стояли рядом – Саша-переплётчик и Саша-офицер.

Марийка смотрела на них и думала:

«Наш Саша хоть и попроще одет, а куда лучше. Докторшин Сашка рыжий и лицо противное. А если бы нашего в военную форму одеть, он бы красивее всех был…»

Оба Саши стояли рядом – Саша-переплётчик и Саша-офицер.

Для того чтобы подольше не уходить из комнаты, Марийка выдвинула буфетный ящик и притворилась, будто что-то там ищет.

Перебирая книги, Саша-переплётчик читал вслух заглавия. Заглавия были не совсем понятные: «Женщина-сфинкс», «Вальс смерти», «Дневник герцогини», «Убийство в башне Беланкур»…

– Вы все эти книги хотите переплести? – спросил Саша у офицера.

– Все.

– Каждую порознь или все вместе?

– Каждую отдельно.

– В сафьяновые переплёты или в коленкор?

– Пожалуй, в коленкор.

– С золотым тиснением и с уголками?

– Обязательно.

– С кожаными уголками?

– Пожалуй.

Саша сложил книги стопкой, старательно обвязал бечёвкой и похлопал ладонью.

– Уж вы простите, господин прапорщик, а я, по правде сказать, думаю, что на такую литературу жалко тратить коленкор.

– То есть как это? – спросил Саша-офицер краснея. – Ваше дело, мне кажется, переплетать книги, а не судить о них.

Саша-переплётчик улыбнулся.

– Может, и так, – сказал он, – но только мы этакие книжки прямо в макулатуру сваливаем, в угол, а потом продаём лавочникам по копейке за фунт, на завёртку селёдок.

Переплётчик ещё раз хлопнул ладонью по книгам и пошёл к дверям. Офицер оторопело смотрел ему вслед и сразу даже не нашёлся, что сказать.

– Да как он смеет! Мерзавец! Нахал! Распустили на свою голову!… – завизжала докторша, вскочив с дивана.

Доктор молча улыбался.

Марийка с грохотом задвинула буфетный ящик и помчалась на кухню. Она хоть и плохо понимала, о чём спорили в столовой, но ей ясно было, что Саша здорово отделал офицера, которого она не любила.

После оттепели опять наступили холода, Полянку всю замело снегом. Старый дворник чуть ли не целый день расчищал панели; Машка и дворничиха помогали ему скалывать лёд.

Во дворе было пусто. Подвальные ребята сидели дома, потому что боялись мороза: у кого не было валенок, у кого – полушубков. Дети из верхних этажей проводили дневные часы в гимназии, и только толстый Мара выходил иногда во двор с деревянной лопаткой и салазками.

Поверх заячьей шапки у него был надет башлык, туго перетягивающий его толстые румяные щёки, на ногах – шерстяные рейтузы и резиновые ботики с застёжками, на руках – варежки с тесёмками, продетыми в рукава. Ему было трудно двигаться в тяжёлой, длинной шубе. Стукнет он несколько раз лопаткой по снегу, постоит с минуту у крыльца, вздохнёт, оглядит заснеженный двор, полный галок, и пойдёт обратно в дом, волоча за собой по каменным ступенькам новенькие салазки.

В свободную минуту Марийка бежала в подвал к горбатой Вере, которая хворала всю зиму.

Полуцыган вот уже несколько месяцев, как работал в военном госпитале. Семье его жилось полегче.

В огромной печке всегда пылал огонь и в чугуне варилась картошка.

Тараканиха давно уже перестала давать работу на дом. Длинная Наталья ходила в военный госпиталь мыть полы.

Больная Вера лежала на кровати, выдвинутой из тёмного угла к окошку. У Веры болела спина, и поэтому под горб ей подкладывали большую подушку в розовой наволочке.

– Все косточки у меня ноют, – часто жаловалась она тоненьким голоском.

– Доктора бы позвать надо, – угрюмо говорила Наталья. – Вот отец выберется, сходит к Григорию Ивановичу, попросит его зайти.

Вера бывала очень рада, когда к ней приходили Марийка и Машка. Машка рассказывала новости, а Марийка читала вслух какую-нибудь из Лориных книг.

Вера слушала, откинувшись на розовую подушку. В тоненьких пальцах её мелькал железный крючок. Она вязада кружево из катушечных ниток.

Когда начинало темнеть, возвращался из школы Сенька. Пальтецо у него было расстёгнуто нараспашку, глаза блестели. Он бросал книжки на стол и красными отмороженными руками вытаскивал из карманов стеклянные трубки, гвозди, какие-то пузырьки, – всё, что он наменял в школе.

– Ух ты, до чего ж холодно! Картошка сварилась? А я сейчас в госпиталь к маме забегал. Раненых там сколько! Даже в коридорах кровати стоят: солдаты все забинтованные, стонут. Сестрица Фаина Петровна мне три пузырька подарила, сейчас буду новый опыт делать: берётся соляная кислота и нашатырный спирт…

Слова быстро, словно горох, сыпались из Сенькиного рта. Он неумолчно что-то рассказывал, давился горячей картофелиной и, даже не сняв пальто, начинал возиться с опытом у плиты. Машка снимала с печки чугун с картошкой и, ловко слив горячую воду, ставила его на стол.

– Там, на полке, кислая капуста стоит, – говорила Вера.

Ребята уплетали горячую, круто посоленную картошку. Вере ставили её порцию на стул возле кровати.