Хмурая и сердитая вышла Марийка утром во двор. Ей так хотелось есть, а дома не было ни корочки хлеба, ни щепотки крупы. На кухне, как назло, вкусно пахло горячим домашним хлебом; поджаренным луком и свининой. От этого запахи кружилась голова и щекотало под ложечкой.

Возле дровяного сарая верхом на бревне сидел толстый Мара. В руке он держал кусок хлеба, густо намазанный сметаной. Мара облизывал с краёв тяжёлые белые капли. Нос и щеки у него были выпачканы сметаной. Машка вертелась рядом и умильно заглядывала ему в рот.

– Марик, дай попробовать кусочек хлебца!

Мара помотал головой.

– Ну, малюсенький…

– Не дам.

Пошептавшись, Машка и Марийка взялись за руки и начали скакать перед Марой на одной ноге. Они скакали и пели «просильную песню»:

Мара начал жевать быстрее.

Но и эти слова были как об стену горох. Тогда девочки запели последний куплет:

Мара только упрямо мотал головой. Рот его был так набит хлебом, что он не мог выговорить ни слова. Ломоть хлеба в его руке быстро уменьшался. Машка стиснула зубы и подбежала к Маре.

– Ах ты, буржуйская морда! – закричала она и дёрнула его за синий галстук матроски.

– Да оставь ты его, Машка, – сказала Марийка, – пойдём лучше к Саше-переплётчику. Он, наверно, даст нам хлеба, если только у него самого есть. Идём, а?

– Идём. Одного боюсь – как бы дедушка нас не заметил. Вон он возле ворот стоит.

Старый дворник скоро ушёл в сарай, и девочки прошмыгнули в ворота. Через десять минут они были возле дома Осипова, где жил Саша.

Миновав четыре грязных двора, они прошли мимо гаража. Дверь у Саши была открыта настежь. Саша стоял на пороге с веником в руке.

– Здравствуй, Саша!

– Здравствуйте, девчата! В гости пожаловали? Ну входите, входите. А я вот домой забежали за уборку взялся, пылища у меня развелась, пауки так по стенкам и бегают. Ведь я теперь один живу… Ну входите, чего стали? Садитесь на подоконник, а я буду подметать.

Марийка и Машка сели на подоконник и смотрели, как Саша поливает пол из чайника.

– Ну как, кучерявая, тебе живётся? – спросил он Марийку.

– Хорошо, только Катерина очень сердитая.

– А пусть, жалко, что ли?

Все помолчали.

– Саш, а знаешь, чего мы к тебе пришли?

– Знаю, – ответил шутливо Саша, – соскучились…

Машка фыркнула.

– Это верно, – сказала Марийка вздохнув. – А ещё мы хотели попросить у тебя хлебца, очень есть хочется…

– Вон оно что! Чего ж ты сразу не сказала? – Саша вынул из шкафчика кусок ржаного хлеба и копчёную воблу. – Сейчас будем чай пить.

Он разжёг примус и поставил подогреть остывший кипяток. Потом он вынул из кармана перочинный нож, нарезал хлеба и очистил воблу. Через минуту девочки сидели за столом и за обе щеки уплетали воблу и запивали её кипятком.

– Ну что, веселей стало? – спросил Саша, натягивая потёртую куртку.

– Ещё бы нет! – ответили девочки разом.

– Вот и хорошо, – сказал Саша.

Он снял с полки две толстые пыльные книги и вынул из шкафчика ещё один ломоть хлеба.

– Вот вам хлеб, а вот книжки – хватит чтения на целый месяц. Бегите домой, а мне пора…

Саша запер дверь и вышел вместе с девочками за ворота. Махнув им рукой, он пошёл к вокзалу, быстро и легко перескакивая через лужи. Марийка долго смотрела ему вслед. Потом она вздохнула и сказала:

– А знаешь, я думаю – лучше Саши никого на свете нет!

– Подумаешь, на свете нет! – засмеялась Машка.

– А что? – окрысилась Марийка. – Ты ещё увидишь – Сашу, наверно, выберут самым главным начальником в городе…

– Ври больше! Переплётчики начальниками не бывают.

– При советской власти бывают. Это ведь наша власть, рабочая… Не веришь, так спроси у Сеньки.

Марийка надулась, но через минуту вспомнила про книги и развернула их. Это были «Мёртвые души» Гоголя и «Оливер Твист» Диккенса.

– Сейчас прибегу и буду читать! – сказала Марийка. – Книги толстые, интересные…

– Ты почём знаешь, что интересные?

– Уж я знаю. «Мёртвые души» – это, наверно, страшная книжка, про покойников… А «Оливер Твист» – это чьё-нибудь прозвище.

Марийка запрыгала на одной ноге и запела:.

– Оливер Твист, Оливер Твист, Ливер-Ливер-Твист.

Машка с Марийкой решили, что с этого дня будут дразнить Мару «Ливер-Твист». Уж очень к нему подходит такое колбасное название.

В конце марта по городу стали ходить тревожные слухи. Сутницкий снова начал появляться во дворе. Весь он как-то подбодрился. Медленно шагая по двору, он подолгу разговаривал с Геннингом. Пробегая мимо них, всё чаще и чаще слышала Марийка незнакомое и страшное слово «оккупация».

Первого апреля Поля вернулась с работы раньше, чем всегда.

– Ну, Марийка, беда! Наши-то отступают, на вокзале суматоха, уже паровозы стоят…

– И Саша отступает? Не может быть! – сказала Марийка в ужасе.

Вечером, когда мать пошла к дворничихе варить картошку, Марийка, ничего ей не сказав, побежала к Саше в Совет. Было уже совсем темно; улицы были пустынны, кое-где в окнах мерцали огоньки. Фонари не горели, потому что электрическая станция не работала. Шлёпая прямо по лужам, Марийка во весь дух бежала по бульвару.

«Успею или не успею? – думала Марийка. – А вдруг он уже уехал!»

Она во что бы то ни стало должна была увидеть Сашу-переплётчика и узнать от него, почему это большевики уходят.

Потная и заляпанная грязью, в промокших насквозь башмаках, она подбежала к дверям Совета. Возле особняка стоял грузовик. Тяжёлые двери были распахнуты настежь. Марийка увидела тускло освещённый вестибюль. На подносе, который держал в лапах медведь, горела свеча. В полумраке суетились люди. Они выносили какие-то пакеты, ящики, папки с бумагами. Среди них Марийка увидела и Сашу, одетого в перетянутую ремнями солдатскую шинель.

– Саша! – бросилась к нему Марийка. – Большевики уходят? Это правда? И ты с ними уйдёшь?

– Да, Марийка, это правда, – ответил Саша. – Но это ненадолго. Мы скоро вернёмся.

Он погладил её по волосам, похлопал по плечу. Марийка заплакала.

– Говорю тебе – ненадолго, – сказал Саша. – Я вернусь.

Марийка уцепилась за Сашин рукав:

– Возьми и нас с мамой.

– Невозможно, Марийка. Беги-ка лучше домой. Прощай, девочка, будь здорова…

Саша поцеловал Марийку а исчез в темноте. Марийка поплелась домой.

Теперь она шла потихоньку, еле волоча ноги.

На лестнице и в коридоре было темно и душно. Поля ещё не вернулась от дворничихи. Марийка быстро разделась и, оставив у порога мокрые чулки и башмаки, юркнула в постель.

Она вся дрожала и старалась ладонями растереть и согреть свои холодные, как лёд ноги. Наконец пальцы немного потеплели, и Марийка уснула.

Среди ночи грохнул взрыв, потом другой, третий… Марийка проснулась и села на койке.

– Мама! Я боюсь, мама…

Поля, одетая, стояла возле окна и смотрела во двор через форточку. Где-то возле реки опять разорвался снаряд.

– Ох, горечко-горе… – сказала Поля и, помолчав, добавила: – Вчера на вокзале один человек рассказывал: что на Харьковщине делается – прямо страх. Весь хлеб на селе забрали, селян порют, вешают… Только-только народ вздохнул легче, новую жизнь увидел, и вот опять…