Из подъезда выбежала Лора. На ней было новое пальто, и в руках она держала маленький шёлковый зонтик. Лора уселась в коляску и, раскрыв над головой зонтик, оглянулась по сторонам. Ей, видно, хотелось, чтобы весь двор поглядел на неё в эту минуту.

Марийка нарочно спряталась за дерево и посматривала оттуда украдкой. Она видела, как на крыльце появилась Елена Матвеевна, нарядная, в шляпе с перьями. За нею вышли лейтенант и ещё какой-то русский офицер. Офицеры разговаривали не по-русски, а докторша больше улыбалась и кивала головой. Они сели в коляску.

Солдат натянул вожжи, и рысак тронулся с места. Когда экипаж проезжал мимо Марийки, она выглянула из-за дерева и увидела русского офицера, сидевшего на передней скамеечке против докторши и лейтенанта. Это был Саша-студент. Он немножко располнел, и на щеке у него чернел какой-то пластырь.

«Вот, – подумала Марийка, – этот вернулся и ничего на войне ему не сделалось. Растолстел только. Наверно, и на войну не ездил, а где-нибудь на вокзале в буфете просидел… А Саша-переплётчик неизвестно где… Может, убили…»

Старый дворник, затворяя ворота, ворчал:

– Ну, теперь, докторше житьё, что у Христе за пазухой. Басурмана в кавалеры взяла, а племянничек в контрразведку пристроился.

Вечером Марийка зашла к Стэлле: они давно уже с ней собирались погулять по городу и поглазеть на магазины.

– Стэлла, – сказала Марийка, – сходим сегодня погулять, погода очень хорошая, как летом!

– Пойдём. Забежим к папе в ресторан. Taм играет оркестр не хуже нашего циркового.

Взявшись за руки, Стэлла и Марийка вышли за ворота. На главной улице было столько гуляющих, что девочки с трудом проталкивались вперёд. Кинематографы и окна магазинов были яркo освещены. Из городского сада ветер доносил обрывки музыки. На углу старик-газетчик с трудом выкрикивал нерусские названия газет.

Прошёл краснощёкий подтянутый офицер, весь обвешанный пакетами.

– Ишь, сколько накупил! – сказала Стэлла с ненавистью, проводив его взглядом. – И как это они, черти, не обожрутся…

– Они за нас с тобой наедаются.

Стэлла наклонилась к Марийкиному уху.

– Если б ты знала, как я их ненавижу! Как я их ненавижу!… – повторила она и даже задохнулась от злости.

– Молчи! Ещё услышат, – зашептала Марийка.

Возле ресторана «Пикадилли» Стэлла остановилась, поправила на голове шапочку и толкнула дверь. Марийке в уши ударила музыка, в лицо пахнуло запахом вкусной еды и духов. В большом зале за столиками сидели дамы и военные. Оттого, что в этом зале были розовые стены, розовые шторы, розовые абажуры, и лица у всех казались очень розовыми. Музыка, розовый свет, цветы на столиках – всё это ошеломило Марийку. Она точно приросла к порогу и испуганно смотрела на Стэллу, которая прошла уже через весь зал и, обернувшись, кивала Марийке. Марийке казалось, что все на неё смотрят. Сгорбившись, бочком-бочком она кое-как пробралась между столиками к Стэлле.

– Марийка, ты видишь, папу? – шепнула ей Стэлла.

Но так как они стояли под самой эстрадой, а эстрада была высоко, Марийка видела только широкий коричневый бок контрабаса, стоявшего на полу, и чьи-то ноги в чёрных брюках.

Когда музыка перестала играть, Стэлла вдруг сорвалась с места и подбежала к дверце сбоку эстрады. Там стоял Патапуф. Наклонившись вниз, он что-то протянул Стэлле. Лицо у него было сердитое. Стэлла быстро вернулась к Maрийке.

– Идём скорее! Папа нам дал билеты в кинематограф. Сейчас начнётся сеанс.

– Что папа тебе сказал? Он сердится? – спросила Марийка, когда они вышли на улицу.

– Нет, только он не любит, когда я прихожу к нему в ресторан.

Кинематограф помещался в этом же дом; только с другой стороны. Стэлла с Марийкой вошли в фойе и присели на бархатный диванчик. Марийка была здесь уже однажды на собрании кухарок.

– Стэлла, а какая картина будет?

– А вон афиша висит: кинодрама «В старинной башне». Наверно, интересная…

Наконец сеанс начался. По полотну побежали серые волны. Вот и старинная башня. Она стоит на скале, у самого моря. В этой башне заточена графиня Виолетта. У графини белокурые косы и такие длинные ресницы, что они отбрасывают на полщеки зубчатую тень. Старик-отчим разлучил графиню Виолетту с женихом и хочет её отравить, чтобы завладеть её богатством. Слуга-негр приносит Виолетте целую корзину отравленных фруктов.

– Ой, неужели она съест! – шепчет Марийка, дёргая Стэллу за рукав.

Но в это время в стрельчатое окно башни уж влезает молодой моряк. Это жених. Он выхватывает из рук графини отравленный персик, и они оба спускаются по верёвочной лестнице прямо в яхту, которая ждёт внизу с поднятыми парусами. Вот и всё.

Когда на экране заплясал красненький петушок, Марийка вздохнула. Ей было жалко, что картина кончилась, и в то же время она радовалась, что прекрасная Виолетта спасена.

Медленно двигаясь в толпе, Стэлла и Марийка выбрались на улицу.

– Чудная картина! – сказала Стэлла.

Марийка молчала. Она думала о том, как это хорошо быть такой красивой, как Виолетта. С красавицами всегда происходят разные интересные истории. А вот её, Марийку, уж конечно, никто не стал бы спасать из башни, если б она туда попала… Ну что бы начать с каждым днём постепенно хорошеть! Сейчас Марийке десять лет. Если бы она сразу же, с сегодняшнего вечера, начала понемножку хорошеть, то к шестнадцати годам она стала бы красавицей. У неё бы выросли золотые или чёрные-чёрные волосы до самого пола, а рот бы совсем не рос и остался маленьким, как у куклы.

– О чём ты думаешь? Скажи! – приставала Стэлла.

Но Марийка так и не сказала.

Не успели они пройти и десяти шагов, как увидели высокого человека в клетчатом пальто, который шагал им навстречу с флейтой под мышкой. Это был Патапуф. Лицо у него было усталое, он молчал.

– Понравилось? – спросил он отрывисто, и свернул в переулок, где была ближняя дорога.

В переулке было пусто. Когда-то во всю длину переулка тянулся дощатый забор, отгораживавший мыловаренный завод. Забор давно разобрали на дрова, а завод сгорел и превратился в груду развалин с торчащими во все стороны обуглившимися балками. Ночью, при лунном свете эти развалины казались особенно страшными: то и дело мерещилось, что там кто-то притаился и ждёт.

Стэлла и Марийка жались поближе к Патапуфу. Когда они прошли половину переулка, позади послышались осторожные шаги. Марийка оглянулась, но в темноте никого не было видно; в это время луна спряталась за облако, и переулок потонул в темноте. Шаги приближались.

Кто-то их догонял. Патапуф остановился и начал прислушиваться. Шаги сразу стихли. Патапуф двинулся дальше. И снова девочки услышали шаги.

Только когда краешек луны опять выглянул из-за облаков, Марийка и Стэлла увидели человека, который их догонял. Это был молодой деревенский парень в барашковой шапке, с кнутом в руке. Парень дотронулся кнутовищем до плеча Патапуфа и сказал каким-то знакомым голосом:

– Вечер добрый!

У Марийки дрогнуло сердце и даже в горле пересохло. Она провела сухим языком по cухим губам, шагнула ближе и замерла. Саша-переплётчик! Она уже раскрыла рот, чтобы закричать от неожиданности, и толкнула Стэллу, но Патапуф, наклонившись к ней, сказал:

– Тихо! Если его узнают, плохо будет. Идите вперёд и не оглядывайтесь.

Стэлла с Марийкой обогнали Сашу и Патапуфа и пошли по переулку, прислушиваясь к их шагам.

«Вернулся! – думала Марийка. – Переодетый – значит, за ним следят».

Навстречу им несколько раз попадались прохожие, проехал верхом на лошади солдат, но никто не обратил внимания на высокого мужчину с флейтой, на крестьянского парня и двух девочек, быстро бежавших впереди.

Возле круглого здания зимнего цирка Патапуф и Саша остановились. Патапуф оглянулся по сторонам, потом приоткрыл какую-то маленькую дверь, пропустил Сашу вперёд и вошёл сам. Девочкам он шепнул:

– Подождите меня.

Дверь за ними тихо захлопнулась.

Весь следующий день Марийка жила в страхе – как бы кому-нибудь не проговориться о том, что Саша вернулся и прячется в цирке.