Когда Саша-офицер уже прошёл мимо, вдруг за ворота выскочила Елена Матвеевна и пустилась его догонять. В руках у неё был свёрток с пирожками.

А отряды всё шли да шли. Проходил уже третий оркестр. Сверкала медь, лоснились красные, надутые щёки трубачей. Каждый раз, когда близко ударял барабан и гремели медные тарелки, у Марийки ёкало сердце.

У ворот стоял меховщик Геннинг в чесучовом костюме и соломенной шляпе-панаме. Он о чём-то спорил с Полуцыганом. Марийка прислушалась.

– И когда этому конец настанет? – хмуро говорил Полуцыган, не глядя в лицо меховщику. – Гонят народ на убой, ну прямо как скотину бессловесную.

– Свою же свободу идут защищать, – сказал меховщик, обтирая лысину белоснежным платком.

– Кому свобода, а кто её ещё и не нюхал, – усмехнувшись, пробормотал Полуцыган.

– Что ж, вы хотите, чтоб немецкий кайзер сел нам на шею? От него будет трудней избавиться, чем от царя…

Полуцыган махнул рукой и сердито отвернулся.

Плотник Легашенко, босой, в солдатских штанах с болтающимися тесёмками, уже несколько минут прислушивался к спору.

– Чья бы корова мычала, а ваша бы молчала, – грубо сказал он Геннингу. – Такие, как вы, при всяком царе не пропадут – хоть при русском, хоть при немецком…

– А тебя не спрашивают, дезертир, – оборвал его Геннинг.

У Легашенко ещё больше, чем всегда, начало передёргиваться лицо.

– Это я-то дезертир? Ну, а сам-то ты не дезертир? Небось и не нюхал пороху! Сидел здесь, наживался, сразу видно – от войны не в убытке. А я газом отравлен на всю жизнь. Погоди, доберёмся до вас, буржуев… С царём расквитались, теперь за вас возьмёмся.

– Вот и я тоже говорю… – обрадовался печник.

Геннинг нахлобучил пониже свою шляпу и нырнул в калитку. Марийка слышала, как он проворчал сквозь зубы:

– Большевицкая агитация…

Марийку послали на почту за марками. Она купила марки и не торопясь, глазея по сторонам, пошла домой.

Только что прошёл дождь. Повсюду блестели на солнце лужи. Небо было голубое и чистое.

– Голь!… Голь!… Голя! – услышала Марийка хриплый выкрик.

Чёрный угольщик медленно ехал по улице, погоняя кнутом свою грязную белую клячу. Мешки с древесным углём были сложены за его спиной. Облако чёрной пыли плыло над телегой.

Марийка схватилась за глаз. Ей вдуг стало больно смотреть. Она потёрла глаз пальцем, потом оттянула веко кверху и плюнула на землю три раза подряд. Это, как известно, самый верный способ, чтобы выскочила пылинка. Но пылинка не выскочила.

«Ишь, как его запорошило!» – подумала Марийка и пошла дальше, прикрыв ладонью глаз. В другой руке она сжимала сдачу – новенький двугривенный.

«Как плохо жить с одним глазом, – думала она. – Всё замечаешь только с одной стороны… А вдруг этот глаз у меня вытечет, как у той женщины, что приходила к доктору?!»

Марийка ощупала зажмуренный глаз. Смотреть всё ещё было больно. Что-то мокрое ползло по щеке.

«Вытекает! – решила Марийка. – Сейчас я, наверно, ослепну!…»

– Марийка, что это с тобой? – услышала она вдруг знакомый голос.

Она подняла голову и увидела перед собой Сашу-переплётчика:

– Сашенька, посмотри скорей на мой глаз! Так больно, так больно…

– А ну-ка, сейчас посмотрим! – Саша взял Марийку за подбородок. – Ничего особенного. Видно, пылинка попала в глаз, а ты пальцами натёрла. Пойдём со мной тут к одной знакомой, она близко живёт, нужно промыть глаз.

Он взял её за руку и повёл за собой. Марийка прижалась щекой к Сашиному рукаву, от которого пахло клейстером и табаком. Она крепко сжимала большую шершавую ладонь Саши и шла за ним, зажмурив оба глаза.

– Ходи поаккуратней, – сказал Саша, – прямо по лужам шлёпаешь…

– Я это нарочно. Будто я слепая, а ты мой поводырь.

– Осторожней, – сказал Саша, – тут калитка. Ну раскрывай глаза.

– А мы скоро придём?

– Да мы уже пришли.

Они остановились, и Саша постучался. Кто-то отворил дверь. Споткнувшись о порог, Марийка с закрытыми глазами вошла в дом.

– Что это за девочка? – услышала она мужской голос.

– Это моя старая приятельница. Дай-ка, Майор, чистый платок, я ей глаз промою. Ну, кучерявая, раскрывай очи. Да ты не мигай!… Ну, вот и готово, видишь, какой кусок угля вытащил, целый угольный склад был у тебя в глазу.

Марийка открыла глаза и увидела себя в небольшой комнате, полной сизого табачного дыма.

За двумя столиками и на подоконнике единственного окна сидели люди. Почти все они что-то писали. Это было бы похоже на почту, если бы не железная кровать, на которой лежало чьё-то пальто и пачка газет.

Маленький темноволосый человек в студенческой куртке нараспашку подошёл к Саше.

– Ну, как у тебя дела? – спросил он, поправляя на носу пенсне.

– Дела хорошие, Майор. Собрано по подписным листам двести восемнадцать рублей с лишним. Это только среди рабочих лесопилки. Сейчас пойду в Культяповку.

«Вот странно! – подумала Марийка. – Майоры ведь, кажется, всегда бывают военные, а этот одет, как Саша-студент, только куртка постарее».

Саша вынул из карманов большие, исчирканные подписями листы и толстую пачку денег. Деньги он начал пересчитывать.

– Ты чего? – спросил он Марийку, которая всё ещё стояла у дверей. – Беги домой.

– Я тебя подожду, – тихонько сказала Марийка.

На подоконнике сидел пожилой рабочий с длинными, обвислыми усами. Низко наклонившись, он что-то писал на листке бумаги, подложив под него толстую книгу. Нахмурив лоб, он кусал кончик своего карандаша, то и дело перечёркивал написанное и снова писал.

Кто-то назвал пожилого рабочего Захаром Иванычем.

«Уж не Машкин ли это дядя Захар Иваныч, который, собирался её на фабрику пристроить?» – подумала Марийка.

Лицо у Захара Иваныча было не строгое, и усы так добродушно свисали вниз, что Марийка, осмелившись, спросила:

– Дяденька, вы не знаете дворника Кириченко? Вы не дядя ли Машкин будете?

– Обязательно Машкин, – рассеянно ответил Захар Иваныч и, продолжая писать, ещё несколько раз повторил: – обязательно Машкин, обязательно Машкин…

Марийка на цыпочках прошла в другой конец комнаты, где за столиком писал Майор.

Она несколько минут разглядывала узкие листки, исписанные красивыми, ровными строчками. Удивительно, как это у него так ровно получалось без линеек. Вот бы ей научиться!

Вдруг распахнулась дверь, и в комнату вошла молодая женщина в длинном пальто и в суконной шапке. Она поставила на стол что-то тяжёлое, квадратное, завёрнутое в вязаный платок.

– Вот, – сказала она грубым мужским голосом, – раздобыла пишущую машинку на три часа, сейчас начну печатать…

Все повскакали со своих мест.

Майор развернул платок, и Марийка увидела какую-то странную штуку, утыканную рядами белых эмалевых кружочков, на которых блестели чёрные буквы.

– Пишущая машинка! Ну и молодец же ты, Анна Ивановна! – сказал Майор. – Теперь у нас работа пойдёт на всех парах…

Анна Ивановна начала раздеваться. Волосы у неё были коротко подстрижены, и Марийке это очень понравилось. Девочек с короткими волосами она видела, но стриженых женщин – ещё никогда. Анна Ивановна была рослая, крепкая, с румянцем во всю щёку. Она носила мужскую косоворотку, огромные ручные часы и вообще была похожа на мужчину.

Усевшись за столиком, Анна Ивановна заложила в машинку чистый лист и начала быстро стучать пальцами по белым кружочкам – ну точно на рояле играла. Марийка стояла за её спиной и смотрела, как на бумаге отпечатываются красивые лиловые буквы.

Когда Анна Ивановна на минуту встала из-за машинки и зачем-то подошла к Майору, Марийка успела ткнуть пальцем в один кружочек. Машинка цокнула, и посреди листа появился жирный лиловый §.

Майор теперь перестал писать. Он ходил по комнате и диктовал, а Анна Ивановна так быстро отстукивала на машинке каждое его слово, что даже не заметила Марийкиного параграфа.

– «Временное правительство есть правительство капиталистов, – диктовал Майор, шагая по комнате, – оно не может окончить грабительскую войну, оно не может не охранять интересы буржуазии…