Советы рабочих и солдатских депутатов представляют другие классы – классы трудящихся…»

Майор то и дело подбегал к каждому из сидевших в комнате, заглядывал в их листки и торопил:

– Ребята, поторапливайтесь, не забудьте, что мы должны выпустить газету к завтрашнему дню; мы должны довести до масс слова товарища Ленина…

– Хорошо тебе поторапливаться, как ты шибко грамотный, – жаловался Захар Иваныч, – а у меня вон полная голова разных мыслей, а на бумагу не идут. Аж вспотел весь…

Саша наконец кончил пересчитывать деньги.

– Ну, пошли, Марийка, – сказал он, – мне ещё в Культяповку надо, а тебе пора домой.

– Саша, а для кого это ты столько денег собрал? – спросила Марийка, когда они вышли на улицу.

– Для нашей рабочей газеты.

Марийка засмеялась:

– Ты всё шутишь! Я ведь знаю, что газета стоит пятачок, а у тебя вон сколько денег собрано…

– Эх ты, голова садовая! Одна газета стоит пятачож, а нам нужно напечатать пять тысяч штук. Понимаешь? За бумагу нужно заплатить – раз, за краску – два…

– А когда выйдет газета? – спросила Марийка.

– Завтра в обед. К концу дня пойдём разносить в рабочие районы.

– Саша, возьми меня с собой, я буду тебе помогать.

– Не устанешь? Много ходить придётся.

– Ничего, я привычная!

– Ну, тогда жди меня завтра в три часа возле водокачки на Михайловской улице. Оттуда пойдём на лесопилку.

Назавтра, ровно в три часа, Марийка ждала Сашу в условленном месте.

Стоял тёплый осенний день.

Щурясь от солнца, Марийка смотрела вдоль улицы – не видно ли Саши?

Она заметила его ещё издали – он шагал нагружённый большой кипой газет, через плечо у него висела холщовая сумка, тоже набитая газетами.

– Здравствуй, Марийка! – крикнул Саша. – А я думал, ты не придёшь, мать не отпустит.

– С тобой меня мама всегда отпускает.

– Ну, идём скорей!

Они вышли на шоссе. Саша так быстро шагал, что Марийка едва за ним поспевала.

– Саша, дай я тоже понесу газеты, – попросила Марийка.

– Дойдём до того дерева, я развяжу пачку и дам.

Дошли до высокого старого дуба, который уже начал желтеть. Саша присел на траву, разрезал бечёвку и дал Марийке толстую пачку газет.

– «Голос рабочего», – прочитала Марийка название газеты.

Больше она ничего не успела прочитать – Саша пошёл дальше, надо было его догонять.

Вот и Мандрыковский спуск. Отсюда начинаются кривые, узкие улицы Культяповки. У первого же забора Саша остановился, вытащил из кармана кнопки, расправил газету и прикрепил её к забору на видном месте.

– Ну, теперь скорей на лесопилку, – сказал Саша, – сейчас гудок.

Они пошли дальше, мимо маленьких покосившихся домиков.

Возле красного кирпичного здания лесопилки были сложены штабелями доски.

Саша присел на досках, разложил рядом с собой газеты, поправил на боку сумку.

– Ну, Марийка, сейчас пойдут рабочие. Смотри не зевай. Я буду здесь, а ты беги к другому выходу. Как все газеты раздашь, возьмёшь у меня ещё.

Хрипло, протяжно загудел гудок. Прижимая к груди газеты, Марийка кинулась к воротам лесопилки.

– Свежая газета «Рабочий голос!» – звонко выкрикнула она, стараясь подражать уличным газетчикам.

Её обступили. Со всех сторон тянулись рабочие большие руки.

В одну минуту Марийкин карман оттопырился, наполненный медяками.

Газеты тут же читали, передавали друг другу, бережно складывали, прятали по карманам.

Раздав все газеты, Марийка побежала к Саше за другими, но и он уже распродал все номера.

Газеты тут же читали, передавали друг другу.

Однажды утром Марийка проснулась позже, чем всегда. В квартире было тихо. Мать, видно, ещё не вернулась с базара. За сатиновой занавеской было темно и душно. Жужжали мухи, что-то, захлёбываясь, булькало в водопроводной трубе. Нужно было скорей вставать и приниматься за чистку башмаков, но вставать почему-то не хотелось. Голова была тяжёлая и точно не своя, глаза смыкались.

«Посплю ещё немножко», – подумала Марийка, чувствуя какую-то странную усталость, во всём теле.

Её разбудили грузные шаги матери и грохот поленьев, брошенных на пол у печки.

– Мама! – позвала Марийка.

Поля подошла к кровати.

– Ты что же это валяешься? – закричала она, но вдруг смолкла и пощупала горячие щёки Марийки. – Господи! Да ты вся в жару! Лоб горячий, точно печка. Катерина, принеси-ка градусник…

Марийке под мышку поставили холодный градусник. Катерина покачала головой:

– Горло болит? Дело плохо – не иначе как скарлатина.

Через час проснулся доктор. Узнав, что Марийка заболела, он пришёл на кухню, осмотрел её и велел немедленно везти в больницу.

Оказалось, что Катерина нечаянно угадала.

– Скарлатина очень заразительна, и я не могу рисковать здоровьем своего ребёнка, – сказал доктор Поле. – Вот вам записка к старшему врачу. Катерина, вызовите извозчика…

И вот Марийка, закутанная в большой платок, едет на извозчике. Она сидит у Поли на коленях. Марийка никогда ещё не ездила на извозчике. Как приятно покачивает на мягких рессорах! Одно жалко: что не идёт дождик, а то бы надпролёткой подняли кожаный верх… Они проезжают через базар, мимо торговок, сидящих на земле возле груды ярко-жёлтых дынь и полосатыхарбузов.

Вот и Гоголевский сквер, весь засыпанный опавшей листвой. Среди поредевших кустов виднеется длинноносый каменный Гоголь, с волосами, длинными, как у священника. Но куда же они с мамой едут? Ах да, в больницу. Её оставят там одну.

– Мама, мамочка, я не хочу! – плачет Марийка и цепляется за Полю.

Но они уже приехали. Марийку несут по длинному белому коридору, где висят лампы под железными абажурами. Как много ламп! Марийка начинает считать лампы.

– Одна, две, три, четыре… десять.

В большой комнате стоят рядами кровати. Марийка лежит на крайней кровати возле окна. Она целые дни дремлет. Иногда она просыпается вся в поту и начинает сбрасывать с себя колючее шерстяное одеяло. Кто-то наклоняется над ней и даёт ей пить.

Это очень странная комната. Всё кружится и пляшет вокруг Марийки. Как волчок, кружится под потолком матовый шар лампы, танцуют на столике жёлтые пузырьки в гофрированных бумажных чепчиках, кружится, как сумасшедшее, окно с мелькающей в нём голой берёзой.

– Остановите окно, остановите окно!…

Потом все вещи останавливаются, и стенки начинают раздвигаться. Комната становится огромной, как соборная площадь. Где-то далеко-далеко блестит медная дверная ручка. Кровать становится крохотной, как спичечная коробка, и сама Марийка – маленькая-премаленькая.

Ночь. Тихо в палате. Марийка садится на кровати и оглядывается вокруг.

За окошком над голой мокрой берёзой стоит луна.

Белые стены, белые кровати, белые тумбочки. Так вот она какая – больница. На соседней кровати шевелится маленькая фигурка.

– Мама! Мама! Пить!…

Неслышно ступая, входит сиделка в белом халате. Она даёт лекарство Марийкиной соседке.

– А ты чего сидишь, полуночница? – спрашивает она у Марийки. – Голова не болит? Нет?

– Нет.

Марийка хочет сказать сиделке, что она уже выздоровела и чтоб её скорей выпустили из больницы, но от слабости ей даже трудно пошевелить языком.

Марийка медленно выздоравливала. Её перевели в другую палату, где лежали ещё три девочки и один мальчик, Вася.

Девочка Зоя, которая уже давно выздоравливала и всё никак не могла выздороветь, была очень крикливая и злая. Она швыряла на пол пузырьки с лекарством и целый день ныла и просилась домой. А то вдруг начинала дразнить худенького бритоголового Васю: «Васька-Васёнок, ху дой поросёнок, ножки трясутся, кишки волокутся…»

Две другие девочки, трёх и пяти лет, целый день спали.

В этой палате рядом с дверью было проделано окошечко, сквозь которое родители смотрели на своих детей. Каждое воскресенье Марийка видела в окошечко широкое красное лицо матери. Поля улыбалась ей и кивала, а после её ухода няня вносила гостинцы: куриную котлету в промасленной бумаге, баночку мёду или несколько бубликов.