Он снова был пойман в ловушку собственного тела. Он мог четко видеть и слышать все вокруг, органы чувств исправно доставляли информацию в синтетическую сеть, опутывающую его мозг. Он мог чувствовать температуру воздуха, холодящего кожу. Вонь собственного тела — немытого неделями — заполняла ноздри. Даже вкусовые ощущения обострились до невероятных уровней — острый соус из продовольственных пайков, которые он съел прошлым вечером, все еще ощущался на языке.

Но, несмотря на то, что он полностью осознавал происходящее вокруг, оно казалось ему каким-то отдаленным, словно пропущенным через некий фильтр. Ощущение было не похоже на приятный туман от красного песка, хотя он и чувствовал, что действие последней дозы наркотиков «Цербера» еще не прошло. Это было что-то другое. Словно его совесть выбросили из уравнения — разорвали это непостижимое звено, соединяющее физическую и ментальную сферы.

Сила Жнецов росла — это было единственным объяснением. Эта мысль заставила его сердце биться сильнее из-за выброса адреналина. Инстинктивная реакция организма дала Грейсону надежду. Страх запустил реакцию; если его эмоциональное состояние все еще способно оказывать хоть какое-то воздействие на тело, значит, еще не все потеряно.

Он попытался восстановить контроль. Борьба с внутренним врагом на время заставила его не обращать внимания на звуки отдаленного боя, доносившиеся откуда-то извне. Пытаясь выдавить из себя Жнецов, он чувствовал, как они оказывают на него такое же давление. Они ощущали его присутствие и его попытки, точно так же, как он ощущал их на более глубоком, интуитивном уровне, чем раньше.

Придя в ужас, Грейсон попытался обрубить эту связь, заполнив разум чистыми эмоциями: страхом, ненавистью, отчаянием. Он надеялся, что примитивные животные мысли каким-то образом собьют с толку или отвратят от него этих машин, управляющих им из-за края галактики, но тут же понял, что это не сработает. Он осознал, что беспомощен; в этом бою у него нет достаточно эффективного оружия против них.

Чего нельзя было сказать о Жнецах. Он ощутил, как тысячи раскаленных докрасна иголок пронзили его череп, заставив разум биться в агонии боли. Мучение оказалось настолько невыносимым, что он тут же прекратил все попытки восстановить контроль над телом.

Однако победа врага оказалась неполной. Физическая оболочка Грейсона отозвалась на муку едва различимым стоном… еще одно доказательство, что он пока не попал под полный контроль. Воспоминание об ослепляющей боли было слишком свежо, чтобы он попытался противостоять им снова, по крайней мере, сейчас. Вместо этого он позволил своему сознанию отступить, затаиться в глубине самого себя, оставив сопротивление на какое-то время.

Опущенный до уровня стороннего наблюдателя, он почувствовал, как Жнецы подвели его к двери камеры и приложили к ней его ухо. Он ощутил, как чужеродная технология переводит свою энергию на его уши, и чудесным образом его слух стал столь тонким, что смог различить отдельные звуки сквозь вой сирен. Он мог расслышать выстрелы и даже крики, доносящиеся как с близкого, так и с дальнего расстояния, подчеркиваемые отдельными взрывами и воплями. Жнецы с жадностью поглощали всю эту информацию, используя звуки, чтобы попытаться воссоздать возможный сценарий того, что происходило снаружи.

Грейсон тоже не знал, что происходит снаружи. У него была пара теорий, но он боялся обдумывать их в деталях. Он подозревал, что Жнецы не могли читать его мысли — пока не могли — но все же не хотел испытывать судьбу.

Они продолжали стоять так еще несколько минут, не обращая внимания или не заботясь о спазме, сводящем шею и плечи Грейсона из-за неудобной позы, в которой он вынужден был находиться, чтобы держать ухо плотно прижатым к двери. В конце концов, он почувствовал, как мышцы свело и скрутило, горько проклиная извращенную иронию того, что хотя он и не мог контролировать свое тело, но все равно страдал, от причиняемой ему боли.

Через несколько минут стрельба стала стихать и, наконец, прекратилась совсем. Вскоре после этого он услышал топот нескольких ног — небольшая группа приближалась к двери. Через секунду они уже возились с электронным замком на другой стороне.

Он подумал, что Жнецам следовало бы приготовиться к отчаянному броску на свободу в тот момент, когда дверь откроется. Мускулы на ногах слегка дрогнули, пока этот вариант обдумывался, но затем быстро расслабились. Вместо этого его тело сделало несколько шагов назад, чтобы представлять собой меньшую угрозу для того, кто мог войти в дверь.

Грейсон внимательно следил за всем, что делали его враги, за всем, что они заставляли его делать. Осторожное изучение врага было его единственной надеждой найти какую-нибудь его слабость. Простой шаг назад от двери дал ему понять, что машины редко действовали импульсивно. В каждой ситуации они применяли холодную неопровержимую логику, анализируя положение дел и пытаясь определить наиболее благоприятный вариант развития событий. Почти всегда, понял он, они будут действовать терпеливо и осторожно.

Через несколько мгновений дверь отъехала в сторону, явив трех тяжеловооруженных турианцев. Увидев его, все они отступили назад, подняв оружие в ответ на его дикий внешний вид.

Волосы на голове отросли достаточно, чтобы покрывать череп, так же как свалявшаяся, неухоженная борода на лице. Но он знал, что не это напугало их. Он все еще оставался полностью голым, а кибернетические имплантаты под кожей должны были быть четко видны; он подозревал, что едва ли теперь вообще походил на человека.

— Кто ты? — раздался требовательный вопрос одного из турианцев.

Судя по голосу, это была женщина. Длинный белый шрам тянулся вдоль ее подбородка, видимый сквозь стекло шлема, так же как и темно-красная раскраска костистой маски, закрывающей ее лицо и череп.

— Я пленник, — ответил Грейсон. — Они пытали меня. Ставили на мне эксперименты.

Звук собственного голоса показался Грейсону пустым, будто он слушал его в записи.

— Как тебя зовут? — спросила турианка, направляя оружие ему в грудь.

На каком-то подсознательном уровне Грейсон надеялся, что она выстрелит. Она, очевидно, испытывала отвращение к синтетическому гибриду, в который он превратился. Может, она ощущала чужеродное присутствие в нем. Может, некий остро отточенный инстинкт самосохранения заставит ее просто нажать на курок и покончить с ним.

Жнецы покачали его головой.

— Я… я не знаю своего имени. Они накачали меня наркотиками.

— Посмотри на его глаза, Динара, — заметил один из турианцев. — Полностью под действием наркотиков.

— Пожалуйста, помогите мне, — взмолились Жнецы.

«Нет, не надо!» — безмолвно кричал Грейсон.

По сигналу своего командира турианцы опустили оружие. Грейсона разочаровало то, что эта уловка сработала, но тот факт, что Жнецы не знали его имени, подтвердил его подозрение, что мысли все еще оставались его собственностью… хотя, как долго это продлится, он не мог сказать.

— Идем с нами, — сказала Динара.

Турианцы вывели его из камеры, и он смог впервые взглянуть на комплекс, в котором его держали в плену. За дверью камеры был короткий коридор, дальний конец которого заканчивался лестницей, поднимающейся вверх. Наверху находилась наблюдательная комната, назначение которой было несложно угадать по большому одностороннему стеклу, смотрящему на камеру этажом ниже.

За наблюдательной комнатой располагалось что-то похожее на лабораторию. Большой пульт, состоящий их нескольких компьютерных терминалов, заполнял собой середину комнаты. Стулья вокруг были сейчас пусты, но Грейсон живо представил своих мучителей из «Цербера», сидящих на местах за экранами и наблюдающих, как его тело превращается в ужасающее нечто.

— Поищите для него какую-нибудь одежду в спальном отсеке, — распорядилась Динара.

Один из ее спутников исчез за дверью в дальней стороне комнаты, пройдя вглубь станции в поисках одежды для Грейсона. Через пару минут он вернулся, сжимая в руке несколько вещей.