– Но он уехал…

– От тебя – ненадолго и недалеко. Мы отправимся вместе, на корабле Серых братьев, “Хароне”, который для всех остальных – небольшое почтовое судно. Много часов ты сможешь провести с ним в беседах. И если ты напишешь потом об этих беседах – то твои записи будут дорого стоить. Но я вернусь к цели своего длинного монолога. Мне просто хотелось отметить феномен [20] существования оракулов на земле. Самые известные оставили после себя много трудов, которые ты можешь найти в любой относительно крупной библиотеке. Например, сочинения великого Данте – “Ад”, “Чистилище”, “Рай”, в которых он показал нам всё, что нас ждёт после смерти. Или катрены [21], которые оставил нам Мишель Нострадамус, живший спустя двести лет после Данте. Вернёшься с Томом домой – почитай эти катрены. Откровения в них настолько пронзительны и объёмны, что Мишель их зашифровал, сделав доступными для мудрецов, но оградив от ремесленников и землепашцев, сознание которых ещё не смогло бы вынести тяжести знаний о мире.

– Я, вообще-то, не большой любитель читать, – Бэнсон смущённо потёр бритую голову. – Да и писать тоже.

– Расскажешь об услышанном своему сыну, когда подрастёт. Мне кажется, что он будет частым гостем Бристольской библиотеки.

– Сыну… – Бэнсон засопел, с тоской глядя в пол. – Как они там без меня? Алис, Томас, все остальные…

– Единственное, в чём можно быть до конца уверенным, Бэн, – это в том, что они тебя ждут.

– Скажи, Альба, – заинтересовался вдруг Бэнсон, – а когда жил Нострадамус?

– Примерно двести лет назад, – ответил монах.

– А за двести лет до него жил Данте?

– Именно так.

– А не получится так, что через двести лет после нас появится новый мудрец-предсказатель?

– Йорге уверенно заявлял, что такой мудрец будет. Он родится через двести лет, в двадцатом веке, в России, которую мы называем Московией. Имя его будет – Даниил.

– И он тоже напишет какие-то книги?

– Да. Он подарит людям великий труд – “Трактат о Розе”.

– Трактат – о цветке?

– Роза – лишь образное определение, Бэн. Вера в единого Бога – вот тот цветок, о котором будет говорить Даниил. А лепестками цветка станут все существующие религии, когда они объединятся сами и соединят все народы Земли в единое братство.

– Неужели такое возможно?

– Йорге считает, что это обязательно будет. Да, кстати, и Нострадамус об этом упоминает. Один из его катренов так и начинается: “В центре огромного мира – Роза…”

Бэнсон сдвинул брови, потёр ладонью макушку. Сказал с досадой:

– Я, к сожалению, не слишком умён. Вот если бы мастер Йорге поговорил с Клаусом или с нашим Бристольским библиотекарем Генри – вот это для них был бы подарок!

– Может быть, Бэн, он и встретится с ними. Не могу утверждать, что мастер Йорге сейчас не услышал и не отозвался на твоё пожелание. Ты только письмо отложи, не верти в руках. Вот, воск почти стёр. А тебе нужно его три года хранить.

Через два дня отправился в путь и Бэнсон. Не в своём обличье придурковатого странствующего монаха, а как обычный человек в обычной одежде. Альба заботливо устроил его на высокой охапке сена, накрытой ещё и ковром и пуховым одеялом.

– Поедешь, как принц, Бэн, – говорил он, добавляя ещё и подушку, – и это правильно. Нога у тебя заживает мало сказать – быстро, – стремительно. Так не будем же этому мешать! У тебя теперь новые документы, по которым ты служишь переписчиком в Басрийском аббатстве (там ведь стоит Томов “Дукат”, верно?), так что забудь пока своё великолепное “бу-у!”

Рядом с массивной тушей смущённого такой заботой Носорога поместилась холщовая сума с притаившейся в ней цепью, а с другого боку лёг его громадный, побывавший в работе топор в окрестованном чёрном чехле. Альба пристроил Кобру под балахоном, забрался на лавочку кучера и пошевелил вожжами. Лошади тронулись.

Но поехали не прямо в Плимут, а завернули сначала в бывшее имение Регента. Впрочем, пробыли здесь недолго – Бэнсон даже не слезал с повозки. Альба поговорил о чём-то с выбежавшей к ним молодой хозяйкой, которая после этого подошла к лежащему Носорогу и стояла рядом, положив ладонь на его перевязанное бедро, пока слуги, снующие от дома к повозке, заполняли все свободные места корзинами со снедью и холодными, поднятыми, очевидно, из погреба, анкерами с пивом и ягодным соком.

– Глубокая рана? – страдальчески сдвинув бровки, спрашивала хозяйка.

Бэнсон, краснея, отрицательно мотал головой.

– Так вы, значит, отыскали злодеев, виновных в смерти Цинногвера?

Бэнсон растерянно заморгал: он понимал, что в данной ситуации любое слово не просто имеет вес, но и может стать роковым. Знал об этом и Альба, который поспешил ответить:

– Отыскали, моя госпожа. И это были очень свирепые псы. Если бы вы, госпожа, видели его рану…

– Она так опасна? Не лучше ли будет, если вы оставите благородного Бэнсона здесь, у нас, до его полного излечения? Уверяю – уход за ним будет самым заботливым…

– Не сомневаюсь. Но мы нашли только часть злодеев и идём теперь по следу оставшихся. Поэтому Бэнсон мне очень нужен. Как бы ни было ему тяжело – он должен будет поправляться в дороге.

– А эти, – хозяйка тревожно сцепила пальцы в замок, – которых вы нашли, – что с ними?

– Кто взял оружие – тот убит. Остальные отправлены до конца своих дней в тюрьму с достаточно строгими правилами.

– Они не сбегут?

– Для подобных волнений, госпожа моя, нет основания. Из этой тюрьмы не сбегают.

Вскоре все гостевые хлопоты были закончены. Стали прощаться.

– Завтра, – напомнил хозяйке Альба, – приедет к вам новый управляющий имением, брат Конрад. Передайте ему все дела – всё, что касается хозяйства, налогов, урожая, а также предоставьте возможность уволить нескольких слуг. Он же, кстати, будет отвечать и за вашу охрану, и за своевременную отправку алмазов. Как только мы переловим всю разбойничью шайку, я тотчас об этом вам сообщу.

Кони тронулись. Бэнсона мягко качнуло на его сене. Хозяйка имения взмахнула рукой.

В Плимут приехали только следующим утром: Альба завернул проверить, как дела у общинника, которому не так давно оставили трёх лошадей. Поговорив немного с ним и его сыном, Альба наконец-то повернул повозку в сторону широкого тракта. Крикнул, ещё раз напоминая:

– Завтра же выводите лошадей пастись в поле Цинногвера!

Общинник и сын, выйдя на дорогу, кланялись вслед. Лица их были светлы и восторженны.

О приближении Плимута возвестил солёный и влажный аромат близкого моря.

Повозка въехала в пригород. Вдруг откуда-то сбоку, из улочки, быстрой тенью метнулся и прыгнул в повозку обычный на вид человек.

– Здравствуй, Альба, – сказал человек.

– Здравствуй, Конрад, – ответил монах. – Завтра тебя ждут у Регента. 

– Хорошо. Тогда пойду собираться. Здесь всё в порядке. До свидания, Альба.

– До свидания, Конрад. Всех благ!

Человек спрыгнул на уползающую назад землю – и тотчас пропал.

– Кто-то из братьев? – спросил тоном утверждения Бэнсон.

– Да. Очень надёжный. Ты, кстати, запомни все те места, где в любое время можешь найти долгий приют и быструю помощь.

– И у лошадников – тоже?

– Конечно. Хорошие люди, правильные.

– Они выглядели счастливыми, когда провожали нас.

– Они и были счастливыми. Я оставил им денег на собственный дом и на покупку ещё двенадцати кобыл.

– Ка-ак? – не сдержал изумления Бэнсон. – Но почему ты в них так уверен?

– Это же очевидно, Бэн. В семье кроме них никто о договоре не знает. Это говорит о том, что не только отец промолчал, но и сдержал язычок и мальчишка. Каков молодец! Кроме того, я заглянул в конюшню. Видишь, они успели уже и конюшню поставить! Монеток наших не пожалели, поставили из брёвен, зимнюю. А внутри – шесть пустых загончиков: для будущих жеребят. Представляешь, насколько серьёзны у людей намерения? А самое главное – я видел самих лошадей. Знаешь, не нужно большого опыта или дарованного чутья, чтобы увидеть – довольно и благополучно животное – или нет. Скоро, Бэн, в Плимуте будет прекрасный табун. Табун! Вместо проклятого золота, лежащего в подвале Регента бесполезной грудой. Видишь, мы мёртвый металл пустили на доброе дело.