Одрик лежал в гамаке, гамак немного покачивался… И Одрик думал о своей матери, о бабушке и об отце. И первый раз за многие, многие годы в его воспоминаниях не было боли, была только тихая грусть…

— Смотри, мальчик успокоился. — Мужской голос.

— Смотри, боль ушла. — Женский голос.

— Боль ушла? — Мужской голос.

— Боль ушла, совсем ушла. — Женский голос.

— Как ты себя чувствуешь, малыш? — Оба голоса хором.

От этих голосов юноша окончательно проснулся и выбрался из гамака.

— Я? Более–менее… — его взгляд остановился на соседнем гамаке, в нем, свернувшись калачиком, спала Торкана. На лице девушки проступал румянец, и блуждала счастливая улыбка. Одрик почему–то вспомнил ее разгневанную в длинном плаще, такую огненную, как он ее запомнил в своей лавке, когда продавал ей портрет.

— Нравится?

— Смотри, она ему нравится

— Он любит огонь.

— Любит огонь?

— Любит, любит.

— Ему надо отогреться, он совсем замерз один.

— Замерз? Один?

— Замерз, в одиночку легко замерзнуть.

— Она скоро поправится и будет такой как прежде.

— Совсем такой, как прежде?

— Совсем такой, даже лучше…

— Еще лучше, чем была?

— Конечно, огню, чтобы разгореться, нужен ветер.

— Нужен ветер?

— Нужен, нужен…

— Ей нужен ветер, а ему огонь…

— Как хорошо все сложилось!

— Хорошо… Хорошо…

— Мы просим прощения.

— Прошлый раз мы дали ей слишком мало противоядия.

— Поэтому она до конца не вылечилась.

— И это ее угнетало.

— Вы лучше перед ней извинитесь лишний раз, а передо мной–то зачем? Когда она придет в себя? — Одрик.

— Ей надо спать, много спать.

— Много спать?

— Много, много спать.

— Мы дадим ей еще противоядие.

— Еще дадим?

— Дадим, дадим…

— Так сколько она еще тут будет? — Одрик.

— Несколько дней.

— Несколько дней?

— Несколько дней, дней несколько.

Тут к Торкане подбежал один из слуг. Он ловко нес в лапах большой глиняный стакан с соломинкой. Взобравшись по стволу, он выбрал ветку, свисавшую к головке девушки. Спустившись на паутинке, завис над ее лицом и ловко сунул ей между губ соломинку, подождал, пока она попьет, так же ловко выдернул соломинку, подхватил стакан и убежал.

— Мы заботимся о девушке.

— Заботимся?

— Заботимся, заботимся…

— Мы приготовили тебе учителя.

— Учителя?

— Учителя, учителя…

— Я не хочу никакого учителя! Поучают, поучают… — Одрик.

— А он не будет тебя учить, пока не попросишь. — Женский голос.

— Пока не попросишь? — Мужской голос.

— Пока не попросишь, пока не попросишь… — Женский голос.

— Протяни ко мне руку. — Мужской голос.

— Ага, а вы за нее цап, и буду тут лежать, как … она. — Одрик недоверчиво. — А где этот… учитель?

— Вот, вот он. — Мужской голос.

— Не вижу. — Одрик оглядываясь по сторонам.

— Да ты не туда смотришь, вот он тут у меня… Подойди ближе не бойся. — Мужской голос.

Одрик неуверенно подошел поближе к Хозяйке, на ее голове опять заворочался, вылезая из ее шерсти Хозяин. Вот высунулось розовое тельце, вот показались лапки, а в лапках красивый, свитый из множества разноцветных шелковых нитей ремешок.

— Нравится?

— ЭТО учитель?

— Да, Учитель. Протяни руку, я одену его на тебя…

— А без этого никак нельзя?

— Нельзя. Протяни руку.

Одрик медлил. Нехотя он взглянул на ремешок и остолбенел, его узоры в точности повторяли рисунок того ремешка, некогда сплетенного его матерью. Как завороженный Одрик протянул руку к хозяину. Паучок ловко вскочил к нему на руку, в глазах мелькнуло что–то цветное и вот Хозяин уже сидит на своем месте.

— Все… Когда захочешь еще что–нибудь узнать, приходи.

— Ты дорогу знаешь.

— Знает?

— Знает, знает…

Одрик едва успел отскочить в сторону, как огромный паук, быстро перебирая лапами, удалился с поляны за занавесь паутины, и юноша остался на поляне один. Нет, не совсем один, в гамаке тихо и с улыбкой на лице спала девушка.

Одрик постоял, потоптался, не зная, то ли уходить, то ли сидеть ждать, когда она очнется. Пауки сказали, что она будет здесь несколько дней, значит ждать нет смысла. Он огляделся по сторонам, невдалеке семенил один из слуг. Как только юноша обратил на него свое внимание. Слуга подбежал к началу одной из дорожек, идущих с поляны, и остановился, словно предлагая следовать за собой. Одрик нехотя, часто оглядываясь, пошел вслед за ним. Слуга бежал вперед по дорожке, до самого моста.

За мостом на солнышке лежал ящер. Когда Одрик стал переходить мост, ящер открыл один глаз, поднял голову и посмотрел на юношу. Потом Одрик в очередной раз наблюдал тошнотворное зрелище выворачивания ящера наизнанку, и вот уже перед ним стоит, подтягивая традиционную юбку, помощник старейшины.

— Гость закончил свои дела с Хозяевами?

— Да.

— Гостя проводить до дома госпожи?

— Нет, я дойду сам.

— Хорошо. Я могу идти?

— Да, да, конечно.

Одрик едва успел отвернуться, чтобы не смотреть на смену ипостаси. Ящер что–то свистнул и быстро–быстро побежал по дорожке. Одрик пошел следом за ним. Ему надо было пройтись одному и подумать. Подумать о том, что он видел, и о том, что от него утаили, о странном нитяном браслете, что теперь был на его руке, и который паучок почему–то называл Учителем.

Одрик шел не торопясь, размышляя и глазея по сторонам. Дорожка петляла, и несколько раз раздваивалась. Видимо в какой–то момент он свернул не туда, но не особо расстроился. Он помнил, что находится на острове и, следовательно, не потеряется. Он шел по дорожке, несколько раз мимо него пробегали ящеры, разного размера. Они громко свистели, требуя освободить им дорогу, а в остальном внимания на него не обращали. За пределами поселений оборотни предпочитали быть в своей звериной ипостаси, она была им ближе. Он наблюдал, как они ловко ловили крупную рыбу в спущенном пруду, отбирали самую крупную, а мелкую рыбу собирали в корзинки дети. Наблюдал за играми детей и мелких ящеров. Все вокруг было таким мирным и спокойным… А дорожки вились вперед и скоро впереди показались первые дома большого поселка.

Великая Эльза аль Болен не стала задерживаться в столице Союза ни одного лишнего часа. Дома ее ждали неотложные дела, и искать приключений в столице не было никакого желания. Каждую ночь, пока шел Совет Эльзе по ночам снились огромные, закованные в броню ящеры, бегущие по степи. Она даже подумывала, бросить все и уехать раньше, но это вызвало бы ненужные подозрения.

И вот она наконец–то дома… Вроде все в порядке, но слишком тихо на границе, и погода держится хорошая, обещая урожайный год, и с дочерьми тоже все в порядке, а на душе криллы скребут. Эльза едва отдохнула после переходов через порталы и велела позвать к себе своего братика Роджера.

Время для разговора с братом нашлось после обеда. Обедала Эльза всегда, ну почти всегда, со своими дочерьми. А после обеда можно пообщаться и с другими родственниками, в том числе и с Родежром, командиром гарнизона Болена.

Когда она после обеда прошла в свой кабинет, Роджер уже сидел там и скучал. Он не любил совещания, на которое, как он думал его позвали, и не любил бумажную работу. Он любил оружие, схватки, верховых варгов и высокие городские стены. Это другие города Союза могут обходиться без стен, а в пограничье без этого никуда. Сколько раз высокие стены спасали Болен — и не сосчитать.

— Здравствуй, братишка! Как дела в гарнизоне? Как жена, как сын?

— Добрый день, Великая. А что тебя больше всего интересует? — Роджер сидел на стуле с высокой спинкой перед столом и с удивлением смотрел на свою сводную сестру и властительницу Великого Дома. Обычно в кабинете она вопросов не задавала, тем более о семье, наоборот, быстро отдавала распоряжения и отправляла их выполнять, иногда требовала отчета о выполнении прежних распоряжений, а тут про жену спрашивает… Вот на семейных мероприятиях подобные вопросы — это нормально, но не в рабочем же кабинете.