Они вдвоем налегли на жалобно заскрипевшую жесть. Дверь поддалась, но тут же с хлопком встала на место. Только с третьего раза, после металлического грохота, она, наконец, распахнулась. Из следующего помещения повалила ржавая пыль, и ударил в нос, менее удушающий, но не менее противный запах смерти.

— А вот и мизгирята, — заметил подмастерье, перебираясь через поваленный шкаф, которым была подперта дверь.

По пыльному полу были разбросаны, разорванные автоматными очередями тельца с длинными конечностями. В углах громоздились кладки с раздавленными, крупными яйцами мизгиря. Мертвые зародыши присохли к желтым скорлупам. Посреди комнаты лежал скорчившийся, иссушенный труп незадачливого папы — мизгиря, которого прикончили свои же новорожденные детишки.

— Боже, какой кошмар, — скривилась Настя, громко икнув.

Впрочем, Гром тоже заворчал и стал скулить от ударившего в ноздри, резкого запаха. Полынь по обыкновению не выражала совершенно ничего. В последнее время ее красивое личико не выражало никаких эмоций. Что не происходило — бы, она хранила равнодушие, и смотрела на все с полнейшим хладнокровием.

— Ничего страшного, — отмахнулся Юра.

— Я имею в виду, что кошмар был бы, если бы вылупились остальные, — рассматривая остатки крупной кладки, подметила Настя.

— Вань, это самая крупная кладка, которую мы видели, да?

— Я видел и больше. Намного. Но это не страшно, ты же знаешь, повадки мизгирей.

— Да, — подтвердил ученик. — Сколько бы их не вылупилось, остаться должен только один.

— Ладно, пошли дальше, — позвал Иван.

— То есть? Не поняла, — обратилась к парню колдунья.

— Вылупившись, эта мерзость расползается по логову в поисках еды, — объяснял он, тихо ступая за наставником, — и первой пищей которую они находят, становятся родители. Едят они много, но редко, и в основном нападают на первого же подвернувшегося зеваку. То есть на своих братьев и сестер. В итоге остается один мизгирь: самый сильный и ловкий. Это длится неделями, а то и месяцами. Потому о кладке и том, что происходит в каком — нибудь подвале, долгое время никто не подозревает.

Спустя длительное время, переварив своих братьев и сестер, доев невылупившиеся яйца, мизгирь, наконец, выходит на охоту.

Таким образом, они сами, путем естественного отбора, контролируют свою численность. Ведь если бы они массово перли из своих логов, такими количествами, а поверь, они очень плодовиты, то в скорости истребили бы всех людей, и в итоге им все равно пришлось бы охотиться друг на друга. А так и волки сыты, и овцы целы.

— Пять с плюсом, — буркнул высвечивающий что-то впереди по коридору Иван.

— Благодарю наставник, — машинально ответил парень.

— Повторяю, кошмар и сплошная жуть, — зябко повела плечами Настя. — Просто не верится, что эти чудовища, когда-то были обычными людьми.

— А чем они отличаются от людей? — стал рассуждать вслух Иван. — Ничем. То же человеческое общество, только более честное. Они мне напоминают княжичей, да и любых людей, что в борьбе хоть за трон, хоть за наследство, не жалеют не родных, не братьев, ни сестер. Люди также готовы грызть друг другу глотки, за то чтобы стать первым и единственным.

Настя по обыкновению своему хотела завести спор, но ей вспомнилось лицо добродушной, покойной подруги. Она лишь вздохнула и молча шла за Юрой, деликатно подталкиваемая временами, наступающей на пятки Полынью.

Спустя минуту колдунья все же не стерпела:

— Ихтиоцефалы помнится тоже каннибалы? — неуверенно обратилась она в спину подмастерья.

— Рыбоголовы? Ну, да, — не поворачиваясь, пожал плечами он. — Они пожирают своих мальков. Правда, те даже только вылупившись, достаточно верткие и проворные. Но все равно из десятков выживают единицы. Почти все перерожденные, кроме стайных, пожирают друг друга при любом удобном случае. А стайных тварей, слава Богу, по пальцам можно перечесть.

— Рыбоголовы, они ведь тоже стайные.

— Но тупые. Да там мозга с гулькин прыщ. Им пофиг кого есть.

— И стайные твари поедают слабых себе подобных, — буркнул, остановившись, Иван. — Все, привал.

Не ожидая остальных, он сел на сырой, холодный пол и прислонившись к стене, устало вытянул ноги. Гром, шедший впереди, вернулся и сел рядом.

Юра копался в рюкзаке в поисках перекуса, Полынь была на стороже, а Настя, прислонившись к противоположной стене, задумчиво смотрела на Ивана.

— Ну? — не выдержал мастер.

— Почему так? Зачем Земля в них закладывает такую программу?

— Потому, — скривился Иван. — Ничего она в них не закладывает. Она выпускает наружу то, что таится внутри при жизни.

В каждом живет чудовище. Это чудовище злое, жадное, похотливое и не терпит конкуренции. Сбросив с себя груз морали, принципов, памяти и человеческого воспитания оно больше не желает ухаживать за больными, заботиться о потомстве и близких. Единственное о ком оно думает, так это только о себе. Эгоизм, возведенный в абсолют.

Больной: бесполезный груз, который только жрет, а толку от него никакого. Потомство: ну получил удовольствие, ну сделал, а дальше уж как — нибудь сами. Близкие… какие такие близкие? Не близкие они. Конкуренты, что вечно желают оттяпать кусок от его и только его добычи.

— Ты прав, — отведя глаза в сторону, согласилась Настя. — Действительно, люди. Настоящее человечество без прикрас и напускного благородства.

— Не прав, — грустно улыбнулся Иван. — Не все такие. Не слушай меня девочка. Я просто пожилой, уставший человек. Мне свойственно брюзжать и сгущать краски.

— И сколько же тебе, старик? — улыбнулась колдунья в ответ, глядя на довольно симпатичного, сильного мужчину в полном расцвете сил.

— Где-то восемьдесят или около того, — неуверенно покрутил мастер рукой. — Я не знаю, когда и кем был рожден, — вздохнул он, принимая флягу с водой из рук подмастерья.

— Прости, — поникла она.

— Пустое, — отмахнулся Иван и обратился к подмастерью: — Где мы сейчас, хотя — бы примерно?

— Так, — прищурился парень, вспоминая повороты и преодоленное расстояние. М — м — м, мы примерно здесь, — указал он точку на плане города.

— Это под холмом рядом с больницей, и на приличной глубине.

— Ну, да, только мы намного глубже уровня почвы. И знаешь, что мне не понятно?

— Не томи, а?

— Почему мы еще не отрастили жабры? Здесь все должно быть залито под завязку.

— Возможно, мы все же над уровнем почвы. Ладно, посидели и будет.

— А поесть? — разочарованно хмыкнул парень.

— Позже.

Костры, сложенные из различного хлама, вроде битых шкафов и стульев, тускло мерцали, утопая в туманной мгле. Их света хватало лишь на то, чтобы освещать небольшой участок у входа в ратушу.

Снайпер, устроивший лежку в доме напротив, опустил винтовку, и устало потер виски. Его способности были в зачаточном состоянии, но этого было достаточно, чтобы ощущать едва уловимые прикосновения и сводящие с ума отдаленные голоса мертвых.

— Хреново? — спросил напарник, жмурящегося снайпера.

— Не по себе, как-то, — нехотя признался тот.

— Возьми мой амулет.

— А ты?

— У меня нет способностей, — пожал плечами напарник. — Мне он без надобности. А тебе с двумя все же полегче будет.

Расстегнув испачканный побелкой черный мундир, он снял спиралевидный амулет и протянул снайперу.

— Ты уверен?

— Говорю же, я ничего не ощущаю, не с ним не без него.

— Спасибо, — улыбнулся снайпер и, не раздумывая, сразу же надел амулет.

Стало легче, ментальный гам отдалился, а спустя пару минут исчез вовсе. Он снова приник к оптике. Напарник, сидя на перевернутом шкафу, обнял автомат и незаметно провалился в пучину крепкого сна.

Снайпер скосил глаза на задремавшего сотоварища, хотел было толкнуть локтем, но решил не трогать. День выдался тяжелым, сам он пару часов отдохнул, а напарник не успел. Суматоха, чудеса, волшебницы эти, что совершенно невообразимым образом переместили их на три с лишним десятка километров за один миг, бой с праведными, и стычка с зараженными, вымотали как физически, так и морально. Слишком много событий за один день. Таких приключений у гвардейцев не было давно.