Дорога окончательно испортилась. Ухаб на ухабе. Бесконечная тряска начинала доводить Ивана до исступления. Тело ныло тупой, но напористой болью, что отзывалась вспышками на каждый ухаб.

Кузов хорошенько тряхнуло. Иван не сдержался и застонал от отдавшейся по всему телу вспышки боли. Девушки сразу же вскинулись. Они принялись охать и хлопотать над Иваном, помогать приподняться, поправлять спальник.

— Отойдите, — отстранила их Полынь. — Я сама.

— Не нужно, — запротестовал Иван. — Все нормально.

— Молчи, — приказала она и приобняла, устроившись рядом.

— Прости, — тихо сказал он лесавке. — Ты должна знать, что я не стою твоих сил. На моей совести…

— Молчи, — остановила она, приложив пахнущий медом палец к его губам. — Расслабься воин, — успокаивающим тоном прошептала она, испуская целебные волны. — Засыпай и не — о — чем не думай. Все хорошо. Спи.

Тряска перестала мешать, боль растворялась и уходила на задний план. Полынь задумчиво поглаживала его волосы, мастер задремал, и вскоре спал словно младенец, с легкой улыбкой на лице.

Управлять мотовозом подмастерью показалось легко и в то же время трудно. Хорош он был тем, что оказался устойчивее мотоцикла, а плох, тем, что уступал мотоциклу скоростью и маневренностью. Да и спирта этот агрегат жрал раза в два — три больше чем мотоцикл. Но в целом плюсы машинки перевешивали все минусы, и вскоре парень приноровился держать скорость, при этом ловко объезжать рытвины, кочки и подозрительные лужи, которые можно было просто проехать, а можно было увязнуть по самые борта.

Иван с Полынью спали, а девушки оставшись без присмотра, вновь стали баловаться магией. Всплески были тихими и едва уловимыми. Курсантки опять хвалились друг дружке новыми фокусами.

Юра, увлекшись вождением, не стал останавливаться и выговаривать хулиганкам. Их фокусы глушили его чуйку, и он, отвлекаясь на всплески, мог проворонить затаившуюся опасность. Нужно было — бы их приструнить, но каждая остановка была потерей времени.

Иван молчал, но парень видел, как наставник начинает нервничать при каждой незапланированной остановке.

Может ему уже, и спешить некуда. Продержаться столько в осаде, в самом гнезде сбрендивших людоедов было не реально даже опытному мастеру. Это понимал и сам Иван. Но он надеялся.

Человек всегда на что-то надеется, даже если петля уже врезалась в кожу и вот — вот удушит. Это парень знал на собственном опыте. Столько лет прошло, а он до сих пор помнил ощущение грубой веревки на собственной шее. Будто это было только вчера.

Тогда его надежда на спасение обрела вид хмурого дядьки на мотоцикле. Правда, парнишка испугался, что из одной петли попал в другую. Ведь Иван его купил. Купил как раба, как вещь. Мало ли для чего может купить ребенка такой вот дядя. Всякое бывало.

Но его глаза. Эти вечно грустные, все понимающие глаза, на иссеченном шрамами, мрачном лице. Незнакомец смотрел на ребенка с состраданием, по-отечески, и не было в его взгляде ни капли фальши.

До этого Юра повидал множество уродов и обманщиков. Что бы они ни говорили, чтобы ни обещали, чем бы ни подкупали, их всегда выдавали глаза. Это был либо не здоровый блеск, либо увиливающий от прямого контакта взгляд, либо не скрываемый хищный взор на вроде бы благодушном улыбчивом лице. Такие, свои намерения даже не могли скрыть и смотрели просто, будто на глупую добычу. Как на кусок мяса.

А Иван был всегда прост как две копейки. Он плохо умел скрывать свои эмоции. И взгляд его, никогда не расходился с тем, что он говорил.

Трудно конечно было, когда наставник взялся его муштровать, да частенько лупить хворостиной от души, отучая от наглых выходок да воровских штучек. Это было обязательным условием воспитательного процесса.

Сейчас Юра был даже благодарен, за то, что наставник выбил из него всю откровенно гнилую, воровскую романтику, и вправил мозг, сделав человеком. И пусть прошло много лет. Парень вырос, стал полноценным мужчиной, что больше не нуждался в защите и опеке. Наставник, все также с отеческой тревогой смотрел на своего ученика. Словно родной, заботливый отец, которого у парня никогда не было, и которого ему заменил Иван.

И пусть блуждали в голове нехорошие мыслишки, что Марьи уже нет в живых. Парень их отметал. Он надеялся вместе с Иваном, и не имел права даже таким образом предать единственного родного человека. Вечно хмурый зануда, Иван, был достоин того, чтобы его надежды оправдались. по-иному быть не должно. И точка.

Поселок Юра почувствовал еще задолго до того, как тот показался на пути. Его задумчивость разогнала странная тревога, что по мере движения вперед только набирала обороты. Теперь баловство курсанток казалось легкими колебаниями, по сравнению с бурным потоком, идущим от поселка.

Парень сбросил скорость, а вскоре совсем остановился.

Он тряхнул головой, но разум стало стремительно заволакивать нечто чуждое, чего не чувствовал ранее. Все вокруг вдруг исчезло.

— Маменька — маменька, — прозвучал в полумраке детский шепот. — Там тетя, ест…

Девочка пыталась говорить дальше, но со слезами убралась от задернутых штор и прокралась к сидящей в темном углу ослабшей матери.

— Тихо доченька, — прошептала женщина. — Забудь все что видела. Забудь.

— Мама, — давясь слезами с дрожью шептала рыжая девчушка. — Она ест ребеночка. Младенчика. Мамочка, как же это…

— Тихо солнышко, — слабо отвечала мать. — Забудь, говорю. Они скоро уйдут. На доме чары, они нас не учуют. Ты главное будь тихой как мышка.

— Я кошка, — прошептала девочка, покрепче прижавшись к матери.

— Хорошо, кошки тоже тихие, — поглаживая шелковистые рыжие локоны, отвечала мать.

Дверь дрогнула от удара. Но крепкий, дубовый запор сдержал натиск. Чья-то тень замелькала у окна и исчезла.

Девочка дрожала от страха, но молчала, не издавая ни звука. Она лишь крепче прижималась к матери.

Дверь снова настойчиво подергали. Кто-то топтался на крылечке. Застонали под напором дверные петли, и девочка не сдержавшись тихо пискнула.

— Тс — с — с!

По серому от усталости лицу женщины лились слезы. Поддерживать чары больше не было сил. Она знала это конец.

Крепко сжимая рукоять ножа, она нацелила острие в бок девочки. Она слишком хорошо знала анатомию, чтобы нанести единственный удар, после которого, лезвие, миновав, тонкие, детские ребрышки, вонзится в маленькое бешено колотящееся сердечко. Рука дрожала. Мать не могла решиться убить свое маленькое, рыжее золотце. Свою любимую ведьмочку.

Глотая слезы, она убеждала себя, что так нужно. Лучше она подарит своему ребенку легкую смерть, чем девочка попадет в руки к этим сумасшедшим зверям, что будут рвать ее маленькое тельце живьем. Она должна.

В соседней комнате заскрипел чердачный люк.

— Прости меня золотце, — прошептала мать, целуя девочку в теплую влажную от слез щечку.

Юра кричал. Он был бледен и весь в слезах. Он вывалился из мотовоза в придорожную траву и никак не мог прийти в себя.

Суетясь, из кузова к нему выпрыгивали испуганные девушки. За ними покряхтывая, через борт, перевалился Иван. Он грубо растолкал девушек, взял приходящего в себя парня за плечи и помог приподняться.

Юра бросился к нему в объятья и заплакал. Совсем как в детстве. Он вздрагивал, рыдая, а Иван приобнял его и успокаивающе гладил парня по голове.

— Уйдите, — попросил Иван растерявшихся курсанток.

— Идем — идем, — взяла за локотки девушек Вера. — Не надо нам здесь…

Юра, всхлипывая, успокаивался.

— Ну, все — все, — успокаивал парня мастер. — Все хорошо. Я первый раз тоже испугался. Все нормально. Теперь ты приобрел твердый ранг.

— К черту твой ранг, — утирая нос, ответил Юра. — То, что я видел, то, что чувствовал. Лучше такого никогда не чувствовать и не знать. О Господи, как же это страшно. Собственного ребенка… — он судорожно вздохнул и отстранился от наставника.