— Я люблю тебя, — тихонько сказала Осинка.

— И я тебя люблю, — ответил Юра, стирая новую набегающую слезинку, на ее щеке.

— Я люблю тебя, и от того в груди так больно. — Из ее глаз хлынул целый поток. — Отпусти меня, мой хороший!

— Никогда, — он прижал ее к себе и боялся отпустить, будто она растворится словно виденье. — Я брошу охоту. Я останусь с тобой. С тобой навсегда. Я поговорю с Иваном. Он хороший, он меня поймет.

— Ты погубишь и себя, и меня, — ответила Осинка, нежно целуя его щеку. — Я скоро увяну и исчезну, если не обрету свободу.

— Нет. Это не справедливо. Я не смогу без тебя.

Юра сел, свесив ноги с кровати. Его лицо посерело. Он больше не мог представить себя без нее. Он готов был расплакаться словно ребенок. Сердце сжалось и заныло. Она села рядом и обняла его за плечи.

— Юра, мне невыносимо больно существовать в физическом плане так долго. Я потеряла последние силы. Мой единственный, любимый. Освободи меня, прошу. Я наберусь сил, и не скоро, но смогу снова существовать в вашем, физическом мире. Мы увидимся. Я обещаю. Ведь ты мой первый и единственный, навсегда.

В руку парня лег неизвестно откуда возникший нож. Он отрешенно смотрел на слепящее солнечным светом лезвие. В горле стал удушающий ком. Глаза застелили слезы. Он выронил нож.

— Я не могу, — с трудом вымолвил он.

Осинка встала с кровати и опустилась перед ним на колени. Солнечный лучик скользнул по ее розовой коже и запутался, сотнями искорок в ее волосах. Ее печальные глаза смотрели на его веснушчатое лицо. Она подняла нож и снова вложила его парню в руку.

— Что я должен сделать? — сквозь сдавленное горло с трудом спросил он.

— Перечеркни клеймо, — ответила Осинка, подставив плечо с зарубцевавшимся ожогом. — Я люблю тебя! — шептала она, закрывая глаза, из которых снова хлынули слезы.

— Я люблю тебя, — всхлипнул Юра и рассек клеймо.

Фигура девушки сразу же обратилась листьями и травой, что рассыпались по всей комнате. Подул ласковый ветерок, донесший ее спасибо. Юра ощутил на груди ее прощальный поцелуй, и в этом месте, сквозь кожу проступил ряд древних рун. Но парень этого не заметил, он все сидел, сжимая в руке нож, и опустевшим взглядом, смотрел, как ветер шевелит листья на полу.

До Солеварска оставался день пути, когда охотники налетели на очередную засаду. Ближе к столице, зараженных становилось все больше, и они оказывались все опаснее и предприимчивее. Рыбацкие деревни находились в осадном положении. Торговля была прекращена. Прекратились поставки соли из Солеварска. Караваны исчезали в пути. Рыбаки, живущие за счет продажи улова, несли убытки.

Загнанные в мешок Иван и Юра, с трудом прорвались сквозь обезумевших больных, которых в этих краях называли бешенными. Удалось это им благодаря Грому, который их уполовинил, хорошенько поджарив, и внезапно открывшейся у Юры способности.

Во время боя, когда их прижали к мотоциклу. Когда перезаряжать оружие, не было времени, и отбивались врукопашную из последних сил. Сразив очередного врага, парень замер, закрыл глаза, и вокруг мотоцикла внезапно поднялся вихрь.

Опавшая листва сорвалась со своих мест, за ней в воздух взмыли ветки, камни и мусор. Ураганный ветер сбивал бешенных с ног, кидал об деревья, будто тряпичные куклы, бил их камнями и ветками, засыпал мусором безумные глаза. А парень развел руки и словно в припадке закатил очи долу.

Ветер взвыл еще злее. Он ревел словно голодный зверь. Парень покраснел и покрылся крупными каплями пота.

Иван, с Громом прижались к мотоциклу, и оказались в безопасности внутри вихря. Ветреный барьер сметал любого, кто пытался к ним подойти. Псу было страшно. Огромный, черный огневик, скулил и жался к Ивану. Иван и сам едва опомнился от шока, когда понял, что этот вихрь творит его подмастерье, а опомнившись, спрятал нож, и осторожно подошел к парню, который истощал себя. И вот когда у Юры, ожидаемо, подкосились ноги, то наставник его подхватил и в бессознательном состоянии, усадил в люльку.

За потерявшим силу вихрем, сквозь оседающий мусор, показались разбросанные по небольшой поляне тела. Кого не убило, ползали и начинали приходить в себя. А главное ветер разметал кучу валежника, которой бешенные устроив засаду, преградили им путь.

Не теряя попусту времени, Иван завел мотоцикл, и с треском переехал остатки баррикады. Пес рванул вслед за ним. Они, наконец, вырвались из перелеска на открытое пространство, и мастер, зная, что пес их догонит, понесся к виднеющемуся вдалеке высокому забору из неотесанных бревен.

Древняя старушка водила дряблыми, руками, с узловатыми суставами, над грудью Юры, что лежал на кровати без сознания уже несколько часов. Ей будто что-то почудилось. Она остановила сухонькую длань в одной точке, и, сосредоточившись, закрыла выцветшие глаза.

— Обессилен парнишка твой. Словно досуха выпило что-то. Погоди — ка, — она расстегнула на нем рубаху. — Ох ты — ж, священные предки! — Воскликнула она, увидев ряд проступивших сквозь кожу древних рун.

— Что там? — встревожился Иван, подошел и впервые увидел у парня на груди прощальный подарок лесавки. — Что это, бабушка?

— Это милок, — она провела пальцем по рунам, и остановила его, у крайней, что едва была видна, — что-то древнее. Я, кажется, знаю, что.

— Это опасно? И что это за знаки вообще? — спросил мастер старую знахарку.

Бабушка не ответила. Она в задумчивости прошла по маленькой комнатке избушки, к столу. Сев за стол, она отдышалась и с хитрецой воззрилась на Ивана.

— Ну, — взмолился он. — Бабуля не томи!

— Экий ты прыткий, мастер. Сперва уговор. Ты поможешь мне, а уж после, я расскажу, что это, и как с этим быть. Дело одно есть. Да старая я, и ножки совсем не ходют, вот ты побудешь моими ножками, и глазками. Ну а заодно ручками, если придется.

— А тем временем Юрка коньки отбросит? Нет, бабушка, так не пойдет.

— Не отбросит. Я ручаюсь, — успокоила она и выжидающе посмотрела на Ивана.

— Слово даешь?

— Слово даю мастер.

— Я надеюсь, мне не придется скакать за тридевять земель, чтобы побить змия и принести яйцо?

— Прямо с губ снял Иван, — захохотала она. — И желательно левое. В нем силы больше, — прокряхтела старушка, смотря на ошалевшего мастера. — Да ты не пугайся. Шучу я. Но со змием придется разобраться. Только с зеленым. И тут, совсем рядышком.

— Корчму вашу спалить что ли? — хмыкнул он.

— Нет, зачем так радикально. За поджог домов у нас руки отрубают, а то и на кол могут посадить. Будь ты хоть мастер, хоть хам, хоть знатный какой, закон на всех один.

— Корчмарю морду набить? — предположил Иван.

— Да что ты злой такой? То спалить, то побить. Дай тебе волю и пьяниц всех перевешаешь.

— Тогда говори конкретнее бабуль.

— Да как тебе скажешь, коли ты перебиваешь без конца?

Иван сделал губы уточкой, мол, молчу — молчу.

— То-то — же. Пить, то пьют везде, и всюду пьяниц хватает. Но в селенье нашем беда иного рода. То один с ума сойдет, то другой, и давай вешаться, топиться, жен резать. Но ладно — бы, только пропойцы, дык даже те, кто пьет раз в год.

— Белая горячка, — не удержался мастер. — Это не ко мне.

— Да погоди ты. Вот неймеццо ж те. — Она пожевала губами, перевела дух, и продолжила. — Этих бедолаг, ко мне приводить стали. Ну, я глядь, а на них бесенята жиреют. И не простые те бесенята, а такие, что злобой, страхом, сумасшествием да смертью кормятся. Ну, я сперва подумала ларвы это, и давай снимать. А они не снимаются, и не рассеиваются. Ментальные паразиты, что-то среднее, меж стихийными, и духами хаоса. И главное кормятся не сами, а для кого-то силу копят. Будто пчелы нектар собирают, а после в улей несут. Так вот мастер, должен ты этот улей обнаружить, а с тем и матку ихнюю. Прихлопни матку Иван, а без нее и паразиты издохнут. Вот такое дельце.