— Ученые знают далеко не все. Они не божьи люди.

Я молча уставилась на злотчима. Джон был старейшиной общины «Люди Веры», чем без памяти гордился. Кстати, именно за это моя мама его и полюбила, и если рассуждать чисто логически, я могу ее понять.

Положение старейшины означало, что он человек успешный. У него крутая работа. Красивый дом. Образцовая семья. Он всегда поступает правильно, и вера у него тоже самая правильная. Короче, с формальной стороны Джон был идеальным кандидатом на роль нового мужа и отца. К сожалению, формальной стороной все не исчерпывалось. И вот теперь, как я и ожидала, он решил размазать меня по стенке от имени бога. Клянусь своими крутыми новыми балетками от Стива Маддена, бога его высокомерие бесит ничуть не меньше, чем меня саму!

И все же я предприняла еще одну попытку.

— Мы проходили это на углубленном курсе биологии. Превращение — это физиологическая реакция, которая происходит в организме некоторых подростков в период повышенной гормональной активности. — Я замолчала и сосредоточилась. Меня реально распирало от гордости — оказывается, я еще не забыла программу прошлого семестра! — У некоторых людей гормоны активируют ту или иную… — я напрягла память, — …избыточную нить ДНК, которая и запускает процесс Превращения. — И я улыбнулась, но вовсе не Джону, а просто от радости, что смогла вспомнить материал, который мы прошли несколько месяцев тому назад. Но тут Джон заиграл желваками, и я поняла, что эта улыбка была ошибкой.

— Божественное познание превосходит жалкие границы науки, и ты возводишь хулу на бога, отрицая это!

— Да разве я говорю, что ученые умнее бога? — Я протестующе вскинула руки и подавила очередной приступ кашля. — Я просто попыталась объяснить, почему это происходит.

— Я не нуждаюсь в советах и пояснениях шестнадцатилетних девиц!

Ага, как же! Видели бы вы его жуткие брюки и кошмарную рубашку! На самом деле он давно и настоятельно нуждался в добром совете тинейджера, но я решила, что сейчас не время указывать Джону на его полную несостоятельность в вопросах моды.

— Джон, милый, но что же нам теперь делать? Что скажут соседи? — Лицо мамы еще сильнее побелело, и она сдавленно всхлипнула. — Что все скажут на воскресном собрании?

Я уже открыла рот, чтобы ответить, но Джон угрожающе прищурил глаза и заговорил сам:

— Мы поступим так, как подобает всякой добропорядочной семье. Положимся на волю божью.

Они что, решили отдать меня в монастырь? Тут, как назло, на меня снова напал кашель, и я не смогла помешать Джону продолжить свое выступление.

— Кроме того, мы немедленно позвоним доктору Эшеру. Он знает, что делать в таких случаях.

Обалдеть! Просто провалиться мне на этом месте! Джон собирался пригласить нашего семейного психоаналитика, Человека с Фантастически Бесстрастным Лицом. Умнее он, конечно, ничего не мог придумать!

— Линда, набери экстренный номер доктора Эшера. Кроме того, я полагаю, мы должны активизировать телефонное древо общины. Позаботься о том, чтобы все ее члены узнали о случившемся в нашем доме.

Мама поспешно закивала и привстала со своего места, но тут я заорала так, что она испуганно плюхнулась обратно.

— И это все, что вы смогли придумать? Пригласить психоаналитика, который совершенно не мыслит в юношеских проблемах, и собрать здесь своих спесивых единоверцев? Да я заранее знаю, что никто из них даже не попытается разобраться и вникнуть! Да очнитесь вы, наконец! Неужели вы не понимаете? Я должна уехать. Сегодня же вечером! — Я захлебнулась мучительным кашлем, от которого у меня чуть не лопнула грудь. — Видите? Мне будет все хуже и хуже, до тех самых пор, пока я не уеду к… — тут я запнулась. Почему-то мне не удалось произнести прямо: «уеду к вампирам». Наверное, потому что это звучало слишком непривычно… слишком окончательно и, если честно, совершенно невероятно, — …пока я не уеду в Дом Ночи.

При этих словах мама вскочила с дивана, и на какой-то миг я решила, что она хочет меня защитить. Но тут Джон по-хозяйски положил руку на ее плечо и усадил обратно. Мама посмотрела на него, потом перевела взгляд на меня, и хотя в глазах ее промелькнула слабая тень сожаления, вслух она, как обычно, сказала лишь то, что хотел услышать от нее Джон.

— Зои, я думаю, ничего страшного не случится, если сегодня ты переночуешь здесь.

— Разумеется, не случится, — подтвердил Джон. — Я уверен, что доктор Эшер пойдет нам навстречу и проконсультирует на дому. В присутствии врача с девочкой ничего дурного произойти не может. — Он с напускной нежностью потрепал маму по плечу, а меня так и передернуло от его «заботы».

Я перевела взгляд на маму. Мне все было ясно. Они не собирались отпускать меня. Ни сегодня, ни завтра, а, может, и вообще никогда. По крайней мере, до тех пор, пока не покажут всем врачам. Неожиданно я поняла» что дело совсем не в Метке, и не в том, что моя жизнь полетела вверх тормашками. Дело было в контроле. Они чувствовали, что если отпустят меня, то потеряют нечто важное.

Если говорить о маме, то мне хотелось думать, что она боялась потерять меня. Но речь шла не о ней, а о Джоне. Я понимала, за что он держится. Он боялся утратить свою проклятую власть и лишиться вывески образцовой семьи. Мама только что очень ясно высказала их общие опасения: «Что скажут соседи? Что все скажут на воскресном собрании?»

Джон явно вознамерился во что бы то ни стало сохранить видимость семейного благополучия, и, если бы для этого пришлось пожертвовать моим здоровьем и даже жизнью, — что ж, он был готов заплатить и эту цену.

Вот только я не была готова расплачиваться.

Я поняла, что пришло время брать ситуацию в свои идеально наманикюренные ручки.

— Хорошо, — кротко сказала я, — звоните доктору Эшеру. Обзвоните общину. Но, если можно, я бы хотела пойти к себе и прилечь, пока все не соберутся.

И подкрепила свою просьбу убедительным кашлем.

— Ну конечно, родная! — с заметным облегчением воскликнула мама. — Думаю, небольшой отдых пойдет тебе на пользу. — Она выскользнула из-под властной руки Джона, робко улыбнулась и обняла меня. — Дать тебе ложечку «Найквила»?

— Нет, спасибо. Со мной все будет хорошо, — ответила я и на мгновение прижалась к ней, отчаянно мечтая, чтобы не было этих проклятых трех лет, и мама по-прежнему была моей мамой, которая раньше всегда меня защищала. Потом глубоко вздохнула, сделала шаг назад и повторила: — Со мной все будет хорошо.

Мама посмотрела на меня, кивнула и сказала мне взглядом, что ей очень-очень жаль. Больше она никак не могла меня пожалеть.

Я развернулась и поплелась в свою комнату.

И тут злотчим бросил мне в спину:

— Кстати, ты окажешь нам огромную услугу, если найдешь какую-нибудь пудру или что-то в этом роде и замажешь эту мерзость у себя на лбу.

Я даже не остановилась. Я просто пошла дальше. И не заплакала.

«Я это запомню, — пообещала я себе. — Навсегда запомню, как они со мной обошлись. И когда снова испугаюсь, почувствую себя одинокой или когда со мной случится еще какая-нибудь гадость, обязательно вспомню, что на свете нет ничего страшнее, чем жить в этом доме. Ничего».